Таинственный возлюбленный

* * *

С того дня герцогиня перестала выбираться в Мадрид, с головой уйдя в развлечения и постановки спектаклей в своем домашнем театрике парка Каприччио. Она сама писала искусные пьески и всегда исполняла в них главную роль, наряженная какой-нибудь гризеткой или пастушкой былых времен. У герцогини был звучный голос, и держалась она свободно и естественно, как человек, давно узнавший, что весь мир — это только театр. Разумеется, Клаудиа, обладавшая множеством несомненных талантов и даром перевоплощения, тоже оказалась вовлеченной в театральные забавы. Девушка с радостью проживала многочисленные любовные истории, втайне примеряя их на себя. Но, увы, все придуманные герцогиней пасторали заканчивались либо браком, либо погубленной репутацией.

Неожиданно из Мадрида пришло известие, что Карлос Четвертый, так много наслышанный о способностях герцогини Осунской, желает посетить какой-либо из ее спектаклей и просит назначить удобный для герцогской четы день.

— Что за неожиданная вспышка любви к театру? — недоумевала герцогиня за утренним шоколадом. — Ни он, ни его отец, по-моему, никогда в жизни не удосужились посмотреть на сцене ни одной пьесы. Лучший театр для Их Католических Величеств — поле с зайцами. Что-то не нравится мне это новое увлечение короля. Пожалуй, я даже догадываюсь, откуда дует ветер.

— Я слышал, вчера король опять согнал тысячу крестьян, чтобы загнать трех лис. И это при семиста слугах, — пожал плечами маркиз Пеньяфьель. — Не понимаю вашей озабоченности, дорогая. Поставьте отвратительный спектакль — уж вы-то можете себе это позволить. Хотя бы раз.

— Что же, мысль неплохая.

Было решено поставить еще в юности написанную герцогиней пьесу «Эспаданья и Энредадера». Причем роли для Клаудии там, как ни странно, не нашлось.

И вот, в один из душных летних вечеров, какие так часты в Новой Кастилии в августе, парк Аламеды наполнился неустанным шумом голосов, шелестом вееров и гитарными переборами. Театр, освещенный сотнями цветных фонариков, сверкал, отражаясь в черных прудах. Клаудиа вошла в зал одной из первых в сопровождении маркиза, который тоже никогда не принимал участия в развлечениях жены. Скоро в театре стало невыносимо шумно, ибо на галереях и райке мужские места были отделены от женских перегородкой, и для разговора с дамой приходилось буквально кричать. Дамы вешали на балюстраду свои мантильи и шали, так что через полчаса весь театр был похож на прилавки магазинов маскарадного платья. Мужчины сидели в шляпах, хотя в государственных театрах разрешалось не снимать только плащи. Повсюду царил интимный полумрак. Клаудиа с любопытством оглядывалась, пытаясь понять, появился ли уже в своей ложе король, которого она еще никогда не видела. Наконец начали зажигать большую люстру под потолком, и послышались шумные овации и веселые крики. До сих пор Клаудиа смотрела в зал со сцены, и теперь ей казалось странным такое поведение приехавших из столицы придворных. Особенно громко кричал какой-то толстый старик с темно-голубыми стеклянистыми глазами, устроившийся неподалеку от нее.

— А вот и Его Католическое Величество, — сказал маркиз своим тихим равнодушным голосом. Клаудиа была поражена. Она вспомнила, что рассказывал ей про Карлоса Четвертого отец, который утверждал, что этот новый король — силач, запросто валит любого конюха и лучше всех играет в барру[77]. А тут, в ложе, она увидела обрюзгшего толстого человека, больше похожего на какого-то заштатного придворного, чем на короля.

Но вот люстру снова потушили, и спектакль начался. На сцене творилось нечто невообразимое. Герцогиня, игравшая Энредадеру, безбожно кривлялась, путала слова и двигалась не в такт. К удивлению Клаудии, в роли Эспаданьи, мрачного разбойника с черной бородой, она узнала надменного графа Аланхэ, который сегодня выглядел на подмостках и вовсе дурачком. Но зал неистовствовал. К середине пьесы Клаудии стало и скучно, и стыдно смотреть на такое откровенное издевательство над зрителями.

«Пожалуй, герцогиня уж чересчур откровенно усердствует в своей неприязни», — подумала девушка и, скучая, стала неторопливо рассматривать сидящих в зале.

Глаза ее уже давно привыкли к темноте, и она с любопытством изучала людей, которых видела всего дважды во время своих кратких посещений двора в Мадриде. Но дона Мануэля Годоя, к ее великому сожалению, нигде не было видно. Разочаровавшись и в то же время не желая признаться себе в причине этого разочарования, Клаудиа положила на бархат барьера обнаженные руки и решила мужественно дожидаться окончания происходящего на сцене фарса.

И вдруг ее щеку что-то буквально обожгло. Девушка слегка повернула голову и боковым зрением увидела человека, стоявшего прямо под самой ложей, в которой сидели они с герцогом Осунским. Отвернуться от этого взгляда не было сил. Девушка медленно, словно ища положенный на барьер веер, оглянулась, и ее глаза наткнулись на открыто направленный на нее горящий взгляд дона Мануэля.

— Мне… Мне нужно выйти… — прошептала она, сама не понимая, что говорит. Маркиз Пеньяфьель, взявший себе за правило никогда и ничему не удивляться и относившийся к Клаудии почти как к дочери, спокойно спросил:

— Вас проводить, мадмуазель Женевьева? — Ему тоже было неимоверно скучно, и он тоже был не прочь покинуть зал.

— О нет, благодарю, дон Хирана. Я скоро вернусь.

«Что ж, такая ерунда и в самом деле кому угодно надоест», — подумал маркиз и принялся грустно разглядывать гипсового амура в одном из углов сцены.

Клаудиа вышла из ложи, не понимая, где она и куда идет. То же самое чувство отрешенности от всего мира, что наполняло ее, когда она бродила по долине Сан Исидро, вновь охватило девушку и, держась за стену, она шла куда-то по слабоосвещенному коридору. Вдруг из-за поворота появился величественный малиновый силуэт, который надвигался на нее, словно неотвратимое видение. Судя по всему, это был один из опоздавших высоких гостей герцогини. Увидев перед собой бледную, опирающуюся на стену женщину, он протянул руку, словно желая поддержать ее.

— Сеньоре дурно?

— Нет, — пролепетала Клаудиа и подняла глаза.

Вздох ужаса едва не сорвался с ее губ — над ней, склонившись в изящном поклоне, стоял сам дон Луис-Мария де Бурбон-и-Чинчон кардинал де Вальябрига, собственной персоной…