Трудно быть немцем. Часть 1

Пётр

Тихой осенней ночью, вышедший из окружения под Уманью, майор Кравченко с осторожностью пробирался к сестре на Хутора. Долго высматривал их зарослей посадки, нет ли патрулей. Тихо, стараясь оставаться в тени сумерек, продвигался от дерева к дереву. Хутора всегда были самой зеленой частью города, почти у каждого дома палисадник с кустами. Листья ещё держались, это радовало.

К дому сестры проник через огород, долго прислушивался сидя у окна. В доме было тихо, мигал слабый огонёк свечи. Петр решился постучать тихо по стеклу, выходившему к огороду. Окно приоткрылось, и испуганный голос сестры выдохнул:

— Кто здесь?

Брат прижал палец к губам и придвинулся к раме. Миля охнула и бросилась в сени. На крыльце оглядела двор и тихонько прошмыгнула к боковому окну:

— Братик, родненький, живой… худющий какой… сейчас я…

Несколько дней Пётр просто отсыпался. Смыв с себя всю грязь, забрался на чердак и отключился, слышал сквозь сон, как сестра приносила поесть, укутывала старым кожухом. Наконец, вечером, спустился вслед за сестрой. Отстраненно подумал: хорошо, что лестница на чердак прямо из сеней, никто не увидит. Курить хотелось нестерпимо. Миля вытащила из печи чугунок с картошкой и шкварками и стала рассказывать:

— Когда стало понятно, что наши уходят, решила разобрать давно заложенный проход из кладовки на задний двор. Кирпич был битый, с разбора старых построек, почти без раствора — поддавался легко.

В самом начале оккупации, ещё в октябре, Меланья поймала себя на мысли, что теперь ей страшно выходить на крыльцо, отлично просматриваемое от калитки. Капитальных заборов жители Хуторов не ставили, почти у всех обычный штакетник. Идешь по улице к колодцу и здороваешься со всеми соседями, кого во дворах видно.

— А теперь мало ли кто на улице окажется. Фашисты сюда редко заглядывают, а полицаи так и шарят у кого самогон и закуску стрясти. Лучше лишний раз не показываться на глаза. Я поэтому и ставни на улицу не каждый день открываю.

К счастью старое, но крепкое дверное полотно так и осталось висеть на петлях. Каменщик предлагал его снять, тогда Меланья решила, что нет смысла доплачивать за эту работу. Меньше сквозить будет в щели. С приходом немцев, постепенно разобрала кладку и теперь благодарила себя за предусмотрительность.

Снова остро захотелось курить. Запасливая Миля достала старенький кисет, проворчала:

— Иди уж через кладовку, за сараем спрячься.

Между сараем и курятником, где свесы крыш соединялись, была ниша, удобная для хранения дров. В конце лета Миля перетаскала большую часть дров в сени. Решила, что поскольку входной дверью теперь лучше пользоваться изредка, то и места в сенях теперь столько не нужно. Полупустая дровяная ниша отлично защищала от ветра и дождя. Благодаря ветвям росших неподалёку старых вишен, разглядеть это укрытие было сложно.

Петр Онуфриевич курил, сидя в этом закутке под развесистыми, почти облетевшими вишнями и думал, что же делать дальше. Пока выбирался, запретил себе загадывать, сконцентрировался на мысли — только бы дойти.

Самокрутка быстро закончилась, поэтому в сумерках ничто не выдавало его присутствия. Низенький плетень отделял от соседнего огорода Новиковых. Вот и сегодня красивая грустная женщина вышла в сумерках с корзиной, стала снимать высохшее белье. Петр уже видел её из чердачного окошка, хотел спросить у сестры, но промолчал. "Не о том думаешь, майор", — горько осадил себя.

Посоветовавшись с сестрой, решил вспомнить своё сапожное ремесло, как-никак трудился подростком в сапожной артели. Руки должны помнить, да и инструмент где-то в доме оставался.

Пока решили так: заказы будет приносить сестра, а потом через знакомого фельдшера попробовать оформить справку о контузии.

Квартальный придирчиво рассматривал медицинское заключение о том, что Пётр комиссован по контузии и призыву не подлежит. Плотный сверток с розовым салом помог ему справиться с сомнениями о подлинности сего документа.

— Ладно, Онуфриевна, помню я твого брата и батьку помню. Вот ему справка о регистрации у тебя в доме, пусть пойдет и встанет на учет на Бирже труда, как твой мужик. Немцы никому отлынивать не дают. А говорили, вроде он у тебя красный командир? Брехня? Ну-ну…

***

Выбираться из окружения 12-й армии Петру Кравченко пришлось долго. Рана, полученная ещё на Финской, в госпитале затянулась плохо — сказывалось общее измотанное состояние организма. Слишком короткой была передышка между финским позорным миром и допросами в НКВД. Спасибо, оставили в звании. Пытаясь хоть что-то узнать о семье, написал родственникам жены, но ответа не дождался. Новая война началась внезапно, и сообщить ему новый адрес не было возможности. Отступающие части редко получали почту — сказалась неразбериха первых дней войны. Из-за подозрений НКВД, он, выпускник Академии Генштаба, имеющий опыт реальной войны, применить свой опыт не успел.

Именно поэтому Пётр принял решение пробираться не в сторону фронта, а в тыл захваченных территорий, к сестре. Это давало шанс легализоваться и осмотреться. Многие в Павлограде его помнили со времен юности, а о военной карьере не знали — он сестре об этом почти не писал. Не до того было. Спасибо старичок фельдшер, знавший его с детства, снабдил справкой о ранении, выписав её на фамилию бывшего мужа Меланьи — рядового Холода. Диверсионный опыт майора у партизан принес бы больше пользы, чем в фашистском концлагере или застенках особистов.

Рота майора Кравченко была практически уничтожена атаками фашистов под Уманью в августе 1941 года. Отступление было катастрофическим. Оказавшиеся с ним в окружении люди, отставали во время ночных переходов, раненых приходилось оставлять на милость сердобольных женщин, дававших ночлег и еду.

Постепенно понял: выйти к своим невозможно, самое паршивое — полная неизвестность, где теперь свои, где фронт. Израненного Петра нашли немецкие трофейщики, обнаружив, что человек с петлицами командира ещё дышит, швырнули на телегу для пленных Черкасского лагеря под Христиновкой. Побег из лагеря закончился в областной тюрьме Днепропетровска. Там, убедившись, что сотрудничать майор не намерен, гестаповцы бросили его в грузовик с приговоренными к расстрелу. Как ему удалось не разбиться, сиганув на ходу в заросший кювет, знает только Ангел-Хранитель Петра, он и привёл к лежащему без сознания беглецу женщину из Кулебовки, которая пришла собрать остатки ботвы на поле, недалеко от Новомосковска. Замаскировав его связками ботвы и старой мешковиной, притащила на тележке к себе.

Когда Пётр оправился от ран и голода, благодаря заботе вдовы и козьему молоку, крестьянка отдала ему старую одежду мужа и удостоверение сельского зоотехника. Рассудив, что за это время фронт продвинулся далеко на восток, майор решил пробираться в родной Павлоград, там на окраине жила сестра Меланья Онуфриевна.

Соседкой и подругой Меланьи была свекровь Клары Александра Давыдовна. Тогда Пётр и представить не мог, чем обернётся знакомство с невесткой Новиковых. Вместо того чтобы упорно двигаться к фронту, рискуя снова оказаться в лагере, Кравченко решил найти применение своим знаниям в подполье.

Образование, полученное в Академии Генерального штаба, опыт боевых действий в Испании и Финляндии — всё это давало право майору преподавать в Академии имени Фрунзе слушателям командирских курсов. Военный специалист такого уровня вполне мог продумать работу подполья, профессионально взвесить риски. Но без надежной информации из фашистской комендатуры и жандармерии настоящие стратегические разработки невозможны.

Сестре Кравченко несколько раз повторил инструкцию: "Если будут расспрашивать, откуда он прибыл, сказать так: списан по ранению ещё после Финской. Пытались призвать снова — дезертировал".

О том, что Пётр дослужился до майора, практически никто не знал, Миля считала, что чем меньше знают — тем меньше завидуют, да и Пётр никаких подробностей о своей карьере не писал. "Жив, здоров, служу" — в редких открытках сестре.

Как и многие мужчины в Павлограде, Пётр с детства освоил навыки сапожного мастерства. Кожевенный завод, задолго до революции построенный недалеко от Павлоградских Хуторов на реке Гнёздка многим жителям давал возможность заработать. Миля была счастлива — любимый Петро жив, а его умелые руки не дадут им пропасть с голоду.

Миля пришла поделиться радостью к соседке, женщины часто наведывались друг к другу через неприметную плетёную калитку между огородами.

В доме Новиковых было грустно, запасы Александры, не рассчитанные на четверых гостей, таяли с каждым днём. Земляные работы оплачивались Биржей труда по минимальному тарифу, как неквалифицированный труд. Почти месяц тяжелой работы изнурял молодую женщину нещадно. Несколько раз Кларе выдавали разнарядку на работу в солдатскую прачечную на бывшем артполигоне. Сегодня она как раз вернулась с Биржи труда, и снова ни с чем. Кому нужен её опыт преподавания. Она и подсказала Меланье, что через Биржу можно оформить патент сапожника, дающий защиту от проверок и угона в Германию. Люди и так жили небогато, а теперь о новой обуви придётся забыть, так что заказы по ремонту Петру обеспечены.

Воодушевленная Меланья вернулась к себе и рассказала новости с Биржи труда. Очень кстати пришлись старые документы мужа Меланьи на фамилию Холод — на них и решили оформить сапожный патент для Петра.

— Вот только себе она, бедолага, ничего подыскать не смогла, — вздохнула Миля о Кларе.

— А кем она работала до войны? — заинтересовался Пётр.

— Та-а, моталась по гарнизонам за мужем офицером, преподавала в Прилуках под Черниговом.

— А муж Виктор на фронте?

— Ага, и деточек трое.

— А что же она преподавала?

— Так немецкий же ж, вона ж немка, из колонистов, шо под Запорожьем издавна жили. Их же бедных, кажуть, сослали…

— Как из немцев? И не смогла найти работу?.. — Пётр был удивлен и заинтригован таким поворотом, — да ведь немцы вправе получать паёк, как фольксдойче, я слышал 20 марок.

— Стыдно ей перед людями, не хочет она, та и паспорт у неё на фамилию мужа.

Пётр замолчал. Тут было о чём подумать: "Жена кадрового военного, осталась без помощи с детьми, а пользоваться привилегиями и поддержкой от немцев не хочет…

Что же, видимо человек она порядочный, привыкла надеяться на себя. Вот только… надолго ли её хватит? Надо присмотреться, понаблюдать по-соседски…"

В сумерках Петр снова на привычном месте под вишней присматривался к рыжеволосой женщине, её коса, обернутая вокруг головы, притягивала взгляд. Он узнал о ней немного, то, что услышал от сестры из разговора с соседкой. Сегодня ему показалось, что плечи женщины немного расправились, она что-то ответила дочери, даже улыбнулась ей, и он решился. Чиркнул спичкой по коробку, затянулся.

Звук привлек незнакомку, легкий поворот головы, глаза нашли источник звука.

— Добрый вечер, соседка, — негромко поздоровался майор.

Так и повелось. По вечерам, уложив детей, Клара присаживалась у плетня и слушала рассказы Петра, прошедшего войну в Испании и финское отступление. Кое-что она рассказывала о себе, о детстве, о жизни немецких колонистов, о том, что муж Виктор тоже воевал в Испании.