Трудно быть немцем. Часть 1

Оккупация

Первое время соседи относились к Кларе спокойно. Приехала женщина в гости, побудет с детьми и уедет. Но тревожные сводки Совинформбюро сеяли тревогу и подозрительность. Жители несколько обособленной от основного населения части города — Хуторов, привыкли относиться к чужакам с осторожностью. Особенно в такое, полное противоречивыми слухами время. Только соседка Онуфриевна была всё так же приветлива.

Живущая неподалеку Серафима Ватолина обучала молодых девушек оказывать помощь раненым, заменять лекарства травяными сборами. Многие жители прятали у себя красноармейцев, не успевших уйти с нашими из-за ран.

Клара стала жалеть, что поддалась на уговоры свекрови и не уехала со своей родней. Александра Давыдовна увещевала:

— Ну что ты, сама подумай, как бы ты добиралась с тремя детьми? Леночке всего четыре, Нине — два, Виктору — шесть лет.

А тут, какая-никакая всё же крыша над головой. Соседи тебя помнят, место у нас тихое, в стороне от основных улиц. В наш угол и раньше власти редко заглядывали, Бог даст и теперь обойдется. Как-то перезимуем. А там что? Голая степь. Ещё неизвестно как твои смогли добраться.

Клара почти ненавидела её за эти слова. И так постоянно преследовал страх за близких. Ходили слухи, что немцев не просто так вывезли в Казахские степи, а где-то в пути могли всех расстрелять, как это было в 30-е с семьями раскулаченных. Чувствовала себя предательницей, примчалась, предупредила и … тихо сбежала. Но и не вернуться к детям тоже не могла, в любом случае изгрызла бы себя тревогой. Ведь женщинам свойственно винить себя за все потрясения, выпавшие на долю родных людей: не предусмотрела, не проинтуичила, не уберегла.

С каждым днем надежды на наступление армии таяли. Мысли о том, как жить дальше не отпускали даже ночью, вернее становились даже мучительнее. Страх и безысходность не давали уснуть:

"Делай, что должно — и будь, что будет". Легко сказать, а как понять, что в этой ситуации "должно"? Кто подскажет? Вокруг полная неопределенность и растерянность — наши оставляют города. Слухи множатся. Ну почему я не поехала к свекрови забрать детей в первые же дни войны?

Сейчас бы уже были все вместе, пусть в степи, в землянке, но со своими. Отец и другие мужчины рукастые, как-то смогут обустроиться, успеть до холодов. Нет, грызть себя без толку. Надо думать, как пополнить запасы свекрови, ведь она не рассчитывала зимовать с таким "коллективом". Как пережить зиму без работы? И хорошо бы только зиму».

Не так она представляла свою жизнь с Виктором. Конечно, переезды из гарнизона в гарнизон тоже далеки от тихой благополучной жизни, но все же семьи офицеров не голодали. Перед отправкой на сборы мужу предлагали продолжить службу в части артполигона. Базы военторга часто меняли расположение. С тех времен Клара привыкла справляться с бытовыми трудностями, немцы рано приучают своих детей образцово вести дом. Именно эта привычка держать дом не позволяла раскиснуть, дом и дети — прежде себя.

Виктор Новиков по делам снабжения армии ездил по предприятиям и колхозам, оказался в поселке Фридрихсфельд. Там и познакомился с Кларой. Не заметить её было невозможно, многие засматривались на девушку с косой, толщиной в руку, золотистой змеей, спускавшейся по спине.

Заговорил о том, какое необычное название. Клара засмеялась и объяснила, что в переводе с немецкого название означает "Поле Фридриха".

"Витенька, что же делать, если бы не дети, попыталась бы разыскать своих, — мысленно обращалась к мужу. — Ага, — возражала Клара сама себе, — с твоими документами только мотаться по вокзалам, полным патрулей. Клара Адольфовна — просто находка для особистов. Даже выдать себя за еврейку не получится с таким-то отчеством".

Соседки рассказывали у колодца: в центре города открылась Биржа труда.

Немцы дали понять, что пришли навсегда и трудиться на благо рейха обязаны все. Работать на фашистов не хотелось, да и кем? Привлекать к себе внимание было страшно. Клара видела, как смотрели люди на сотрудницу комендатуры, проезжавшую в машине с офицерами мимо рынка. Надеялась хоть что-то выменять на продукты. Теплые вещи остались в доме родителей, не до того было. Предложить менялам было почти нечего.

***

Караванченко Андрей Павлович условился встретиться со Степаном Прибером недалеко от Хуторов, в старой котельной рядом с кожевенным заводом.

Это он предложил ещё в августе сделать Степану документы на фамилию Приберг, а с приходом немцев объявить себя фольксдойче.

[Фольксдойче — (нем. Volksdeutsche, «германский народ») — обозначение людей, родным языком которых был германский и которые жили вне Германии (в отличие от «рейхсдойче» нем. Reichsdeutsche — «германцев из рейха»)]

Высокий лоб, серые глаза, чуть вьющиеся волосы. Именно внешность Степана и подсказала сделать из него арийца, ведь многие и до войны воспринимали его фамилию, как иностранную. Добавленная в новых документах к фамилии буква "г", превращала Прибера во вполне немецкого Приберга.

Новости были печальные, повесили бывшего заместителя директора завода Харченко.

— Скорее всего, донёс кто-то, — вздохнул Андрей.

— Ну да, такая же сволочь, как бывший паспортист, — кивнул Степан. Пришлось рассказать об исполненном приговоре, который Прибер сам вынес и сам привёл в исполнение прошлой ночью.

— А если бы тебя увидели и донесли?

— Так я же плотно занавески задернул, а с улицы ставни он не открывал.

— Всё равно риск.

— А то, что этот гад свою писанину утром отнес бы фрицам не риск? — ощетинился Прибер, — я посмотрел, списки были полными.

— Ладно, — Андрей примирительно положил руку на плечо Степану, — тут ты прав, но больше не смей так рисковать.

— Мне обещали сделать удостоверение фольксдойче, я как раз за этим заходил в ортс-комендатуру, — всё ещё хмуро ответил "новоиспеченный немец", — нужны документы инспектора по электроснабжению. Слышал, оккупационные власти собираются восстанавливать электросети, поврежденные при отступлении.

Дальний родственник Караванченко взялся пристроить Прибера в качестве контролера на местную электростанцию. Документы инспектора по контролю электроснабжения позволили бы беспрепятственно не просто ходить по городу, для этого было достаточно статуса фольксдойче, но и посещать предприятия города и явки под предлогом проверки безопасности электрокоммуникаций.

Немцы всерьёз взялись за восстановительные работы, благо рабочей силы было предостаточно. Сортировка пленных в лагерях города позволяла выявить и отобрать вполне квалифицированных исполнителей, и бесплатно использовать, а потом отправить в Германию. Полным ходом шло восстановление нефтебазы после страшного пожара в начале августа, унесшего сотни жизней на прилегающей станции. Оснащение лагерей сигнализацией и освещением тоже было в числе срочных работ.

Место жительство Степану Приберу Андрей велел сменить разу после ухода наших. Слишком нервно могли отреагировать бывшие соседи на превращение Прибера в Приберга. Безопаснее было обосноваться в той части города, где его никто не знает. А ещё лучше, поблизости от "Завода литейного машиностроения". Интересы подполья к сортировочному лагерю DULAG 111 были связаны с планами пополнить свои ряды за счёт освобождённых. Была ещё причина сменить жильё — слишком близко к месту явки.

Ещё в августе возникла идея присмотреться к семье инженера Шлепужникова. Глава семьи был арестован, как враг народа, а к таким семьям немцы испытывали больше доверия, как к пострадавшим от большевистского террора. К тому же, они были, что называется, из "бывших", удивляло, почему не тронули жену и дочь. С девушкой Степан познакомился случайно в прошлом году. Даже не подозревая, из какой она семьи, просто решил проводить понравившуюся юную фею домой. Он так и прозвал её мысленно, плавные манеры, грация выгодно отличали девушку на фоне других комсомолок завода. А дома у неё сразу угодил на чаепитие и поразился количеству книг и той особой атмосфере, присущей старым интеллигентным семьям. Инженер до ареста преподавал в городском реальном училище, затем на рабфаке, привил дочери интерес к чтению. Это и сблизило Прибера с умной, начитанной тихоней, лишившейся большинства друзей после доноса на отца. Страстный любитель книг, Прибер с благодарностью воспользовался предложением матери брать у них книги для чтения. У неё тоже возникла симпатия к серьёзному молодому мужчине.

Именно о них тогда и подумал тогда Степан, выслушав доводы Караванченко о необходимости переезда.

— Да, — кивнул он, прогоняя сомнения, — думаю, мой паёк фольксдойче и зарплата инспектора помогут мне поддержать её семью в трудное время.

Оказалось, Караванченко тоже знал эту семью и сочувствовал инженеру. Андрея исключили из партии всего лишь за то, что при НЭПе организовал маленькую сапожную мастерскую.

* * *

Артель сапожников до войны располагалась на Интернациональной. Часть небольшого одноэтажного здания занимали художественные мастерские, местный фотограф и несколько сапожников. Так их легче было контролировать и начислять налоги. Но все конечно знали, что мастера втихаря дома делают частные заказы. Каждый имел своих клиентов, умеющих держать язык за зубами, как и хорошие портнихи. Павлоград, как и любой местечковый городок, ещё до революции привык, что вокруг зажиточных евреев существовала своя каста мастеров. Позже, в советских магазинах большого выбора не было, да и дорого, вот каждый приличный мастер и был на виду, как уважаемый человек.

Районное начальство тянулось за областным, сапоги и френч, как у «настоящих партийцев». Расплачивались не только деньгами, изредка мукой или сахаром. Тем и живы были мастера в голодные 30-е.

Теперь сапожники обязаны были регистрироваться на Бирже труда. Либо вступить в артель, либо самостоятельно выкупить патент. Капитализм европейского образца — новый порядок.

Вернувшийся из заключения накануне войны, Семен Байбара преобразился. Из скромного советского служащего Минченко — в хозяина жизни — начальника Биржи труда. Человека, отмеченного доверием немецких властей, уверенно посматривающего на всяких ремесленников. Свою настоящую фамилию он скрыл, афишировать свою приверженность к Петлюре в гражданскую не собирался, но нашлись "бдительные" — донесли. По счастью удалось отделаться ссылкой.

Мало кто догадывался о той степени ненависти к советской власти, которую испытывал Байбара.

Теперь даже те, кто редко с ним здоровался, при встрече сдергивали шапку и кланялись. Это было приятно, грело душу.

Пришло его время. Байбара всегда знал, что рожден для лучшей жизни. Вот только советским голодранцам его талант руководителя был не нужен — вдохновлять на ударный труд за почетные грамоты он не умел, а начальственных манер было явно недостаточно. Он считал, что рожден быть хозяином — "паном", как говорили в старину. Много раз жалел, что не уехал в родную Западную Украину или Польшу. Там понятие собственности уважали. Но ничего, он свое наверстает. Придется, конечно, послужить немчуре, но так ведь есть за что. Кто-то ведь должен присматривать за этим быдлом, так почему бы не он. Уж он-то знает, как их "стимулировать". Лучший стимул — страх, даже по сравнению с деньгами, страх эффективнее. Одно только обещание расстрелять или отправить на работу в Германию действует лучше всяких денег. Люди, в массе своей мало чем отличаются от скота. Вот он и станет пастухом. Для начала, а потом посмотрим.