Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Глава 6. Тигр-Владыка Ашшура

Мне нужно рассказать о стольких важных вещах, что я должен ограничивать себя, и поэтому я лишь в нескольких словах упомяну о том, как я пришел в караван, как купцы и стражники столпились вокруг меня, удивляясь странному виду и речи, но больше всего — белому металлу, из которого были сделаны мой меч и доспехи.

Во время нашего путешествия я услышал много нового. Я узнал, что эта компания торговцев принадлежит к народу, который уже тогда прославил имя Финикии везде, где маршировали армии или плыл флот; они гостеприимно угощали меня мясом и питьем, но все же с некоторой робостью, как будто не были вполне уверены, что я сделан из человеческой плоти и крови; они продали мне тунику, сандалии и хороший шерстяной плащ, окрашенный в Тире в сапфирово-голубой цвет, за изрядный вес моих золотых обрезков. Я узнал, что само имя Армена забыто, падение башни и старой Ниневии, против которой я шел войной, стало смутным преданием, а имя Нимрода — легендой; что новая Ниневия, в которую мы шли (уже старая в их глазах), управлялась могущественным царем по имени Тиглат-Пильсер, на вашем языке этот титул означает «Тигр-Владыка Ашшура». Но самым важным из моих открытий оказалось то, что за века моего долгого сна искусство превращения кованого железа в сталь было совершенно забыто, таким образом, я был единственным живым человеком, обладавшим тайной, которая могла принести мне империю. Все это и многое другое, говорю я, вы должны принять как должное, ибо есть лучшее применение для моего пера, чем утомлять вас рассказами о ходе моего трехдневного путешествия с новообретенными друзьями-торговцами в Ниневию.

И все же было одно зрелище, мимо которого мы проехали, о котором я должен упомянуть. На третий день перед самым восходом солнца мы увидели на севере равнину, изрезанную огромными холмами темной земли, по которым ветер гонял серые пески пустыни. Они простирались на много километров во всех направлениях, и мои спутники сообщили, что это все, что осталось от гряды гор, размытых дождями бесчисленных зим.

Но внутренний голос шептал мне, что они ошибаются, что под этими огромными бесформенными курганами погребено все, что осталось от города Великого царя и башни Бэла, и что в земле вокруг города лежит забытая пыль доблестной армии, которая последовала за мной из Армена две тысячи лет назад. Я мог бы рассказать им то, что быстро отправило бы их туда охотиться за сокровищами, вместо того чтобы торговаться на рынке в новой Ниневии, но я промолчал, так как зачем мне тревожить место упокоения могучих мертвецов ради выгоды кучки торговцев, которые и так были богаче, чем им было нужно.

Поэтому я промолчал обо всех чудесах, о которых мог бы им рассказать, и наконец мы прибыли в Ниневию. И хотя на мой взгляд она выглядела проще той славной столицы первобытного мира, все же, по правде говоря, новая Ниневия с ее могучими стенами и величественными башнями, сияющими воротами и огромными храмами и дворцами, облицованными сверкающим, словно снег, мрамором, возвышающимися террасами пирамид ярус за ярусом высоко над всеми, эта Ниневия была достойной дочерью величественной матери, которую она забыла.

В ту ночь мы разбили лагерь на широком поле, отведенном для торговцев вокруг колодца у главных, восточных ворот города, и, пока финикийцы распаковывали товары и готовили их к выходу на рынок на рассвете, я развлекался тем, что чистил меч, шлем и кольчугу, гадая, что же может случиться со мной завтра в городе Тигра-Владыки.

Конечно, в лагере не обходилось без посетителей, и среди них было немало солдат и офицеров армии Тиглата, ярко разодетых, легковооруженных самодовольных щеголей, какими они представлялись на мой суровый, старомодный взгляд, однако, по всем сведениям, хорошо обученных, дисциплинированных и справедливо наводивших ужас на врагов. И все же, глядя на них, я бы не задумался дважды перед тем, как обрушиться на их десять тысяч со своим двухтысячным отрядом кавалерии Армена.

Можете поверить, что мой рост (а я был на добрую голову выше самого высокого из них), светлые, струящиеся локоны, странная белая кольчуга и меч недолго оставались незамеченными, и очень скоро один из офицеров подошел и приветствовал меня с тем ощущением товарищества, которое всегда возникало из братства по оружию, и спросил, как меня зовут и откуда я. Его слова звучали для меня как искаженный диалект старого языка, на котором мы говорили раньше, до того, как языки людей были смешаны после падения исполинской башни, как рассказали мне финикийцы. Когда я ответил на его приветствие на языке своего старого мира, он уставился на меня и тут же принялся задавать вопросы, на которые я отвечал, что взбредет в голову, и рассказал о себе столько, сколько считал нужным, и далеко не все было правдой, потому что я не хотел стать на следующее утро объектом пристального внимания всего города.

Наконец он прямо спросил меня, не хочу ли я поставить свои крепкие руки и длинный меч на службу Великому царю, как он его называл, чтобы завоевать славу, добычу и, может быть, провинцию в армии Ашшура, в которой, как он признался мне, сам был командиром десятитысячной дивизии. Я забыл о хороших манерах и громко рассмеялся над этим предложением, потому что невольно подумал, как этот украшенный золотом, одетый в алое воин разинул бы рот в изумлении, если бы я рассказал ему, как в давно забытые дни я встретил и победил в единоборстве самого могучего Нимрода, предка Тигра-Владыки, которому он поклонялся как богу. Но вместо этого я попросил у него прощения и объяснил, что в настоящее время у меня нет хозяина и я не нуждаюсь в нем, что я путешествую, чтобы увидеть мир и его города, и собираюсь сделать это по-своему.

— Но что, если ты нужен моему господину царю, и он прикажет тебе следовать за его знаменем? — спросил он с внезапной надменностью, от которой моя горячая кровь всколыхнулась, и мне захотелось свалить его на землю за дерзость.

— Тогда, — медленно произнес я, положив руку ему на плечо и сжав его так, что он невольно вздрогнул, — я скажу твоему хозяину, что он мне не нужен и что я не приду.

— Ответ, который заставит тебя корчиться на остром колу за городскими воротами, прежде чем ты станешь на час старше, — заметил он с улыбкой, которая была приятнее его слов, — и видеть это зрелище мне было бы очень грустно, потому что, откуда бы ты ни пришел, ты самый лучший сын Анака, которого я когда-либо встречал, и мне хотелось бы видеть твою хватку на горле врага Ашшура, а не чувствовать ее на своем плече. Итак, поскольку Великий царь уже слышал о тебе, не удивляйся, если утром тебя призовут к нему, и, прошу тебя, говори с ним справедливо, потому что те, кто поступал иначе, уже не живут.

— Если он пошлет ко мне, как один царь к другому…

— Что? Неужели ты царь в своей стране? — прервал он мою необдуманную речь, отступив на шаг.

— Да, царь и в моей стране, и здесь, — ответил я, смеясь, чтобы скрыть свою ошибку, — царь хорошего клинка и сильной руки, и того царства, какое они смогут добыть мне. Может ли твой господин дать мне больше в обмен на мою свободу?

— Слова воина! — улыбнулся он, — и завтра ты подтвердишь их. Но сейчас городские ворота закрываются, а я сегодня ночью в карауле. Ты увидишь меня снова вскоре после восхода солнца.

С этими словами он удалился, и действительно, едва солнце подняло свой диск над равниной, он оказался у моего шатра в сопровождении ярко одетых воинов в полированных бронзовых доспехах с медными украшениями и в плащах из ярко-синей ткани. Когда я вышел, он показал мне перстень с печаткой, украшенный голубым камнем, и сообщил, что исполняет приказ Великого царя пригласить меня в тронный зал. Сообщение было достаточно вежливым, учитывая, от кого оно пришло, и было учтиво передано, поэтому без лишних слов, поскольку я уже был одет и вооружен, я ответил:

— Мой господин царь милостив к страннику без цели. Веди, брат по мечу, я иду следом.

Он отдал приказ своим людям, которые все это время смотрели на меня во все глаза, они разделились на две колонны, между которыми я прошел рядом с вчерашним знакомым через большие врата, охраняемые чудовищами, затейливо вырезанными из камня — два с телами быков, орлиными крыльями и человеческими головами, а другие два с человеческими формами и орлиными головами.

От внутренней стороны ворот широкая, гладко мощеная улица тянулась прямой линией на много сотен метров к западной стене. Вдоль улицы выстроились величественные здания и тенистые сады. Мы шли по ней, пока не подошли к подножию огромной террасной пирамиды, по которой пролет за пролетом широкие мраморные ступени вели к огромным воротам через аллею каменных чудовищ, подобных тем, что стояли у входа в город.

Мы поднялись по ступеням и прошли через ворота в широкую и высокую галерею, плоскую крышу которой поддерживали ряды рифленых колонн, покрытых пластинами чеканного золота и серебра. Между ними стройные пальмы и папоротники, деревья с плодами или благоухающие цветами, казалось, вырастали из мраморного пола, а среди них кристально чистые воды нескольких фонтанов с мягким музыкальным плеском падали в серебряные чаши. В другом конце этой галереи был еще один квадратный дверной проем, завешенный тяжелыми шелковыми портьерами цвета царского пурпура, охраняемый двумя двойными шеренгами пышно одетых воинов царской гвардии.

Когда мы проходили между ними, мой проводник показал перстень с печаткой. Все головы склонились перед ним, портьеры раздвинулись, и я очутился в огромном зале с колоннами, великолепие которого невозможно описать никакими словами. Мои спутники пали ниц, прижавшись лбами к блестящему наборному полу из разноцветного мрамора. Впереди в добрых двадцати шагах над десятком низких белых ступеней возвышался огромный золотой трон, на котором восседал, пристально глядя на меня пронзительными черными глазами, тот, кого справедливо называли Тигром-Владыкой Ашшура. По правую руку от трона стоял бритоголовый жрец Бэла в белом одеянии, и (моя рука дрожит от стыда и ярости даже сейчас, когда я описываю это) на низком мягком табурете, прислонившись спиной к другой стороне трона сидела Илма, белая, милая и прекрасная, как в былые времена, а левая рука царя лениво играла ее золотисто-рыжими волосами…

Внезапно беспричинное безумие охватило меня. Я забыл, что две тысячи летних солнц и две тысячи зимних бурь просияли и пронеслись над могилой в пустыне, в которую мы легли, чтобы умереть вместе. Я забыл, что давным-давно ее душа в безупречной чистоте вознеслась к звездам. Сейчас я видел только похожую на нее форму из плоти и руку другого мужчины, ее хозяина, который ласкал ее, как любимую собачку.

Что мне было до того, что он был царем, деспотом-повелителем миллионов? Раскаленный добела от ярости при виде этого отвратительного зрелища, я оставил провожатых пресмыкаться там, где они упали на пол, и зашагал к ступеням трона. Я остановился в пяти шагах и стоял, слепо глядя на парочку. Затем я услышал голос, от которого дрожь пробежала по моим пылающим венам:

— Я вижу, что ты действительно чужестранец, как мне сказали. Из какой далекой страны ты пришел, если не знаешь, что смотреть в лицо восседающего на троне царя Ашшура, пока тебе не прикажут, карается смертью на колу? На этот раз я прощу твое невежество. Пади ниц и будешь жить, ибо ты слишком хорошая жертва для Мардука, чтобы твои конечности гнили на колу под солнцем.