Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Но, подняв глаза, я увидел, что голубое небо над головой сменилось серовато-красным, солнце на западе тускло светилось кровавым диском, и повсюду, насколько хватало глаз, катились и метались красные массы летящего песка, как волны огромного огненного океана, взмывающего с земли на небо. Тогда я понял, что перед нами и со всех других сторон на нас смотрит судьба, от которой нет спасения. Я отпустил поводья и, обняв Илму, вывел ее из оцепенения первым поцелуем, который я запечатлел на ее губах. Она открыла глаза, и кровь волнами румянца прилила к ее лицу, а затем снова исчезла. Она высвободила одну руку из моего объятия и указала на горизонт:

— А вот и огненный ветер, Терай! От него никуда не деться, но боги милосердны, ибо они позволят нам умереть вместе. Увы Армену и его доблестным сыновьям, тех, кого пощадит землетрясение, убьет огненный ветер!

— Нам умереть?! — отчаяние и боль разрывали мою душу. — Нет, клянусь богами, мы не можем умереть! Как, неужели я пришел со звезд, победил Великого царя и завоевал тебя, моя любимая царица, для того чтобы просто задохнуться, как верблюд купеческого каравана в песчаной буре? Нет, я проеду сквозь бурю, как проехал через войска Ашшура, и на другой стороне мы найдем солнечный свет и спасение!

— Нет, мой господин и моя любовь, — ответила она с нежной грустью. — В этом огненном море для нас нет другого берега. Мы умрем посреди него, и смерть будет медленной, мучительной пыткой и долгим безумием. Но нет! Мой кинжал остр, и смерть от твоей руки будет слаще жизни от чужой. Обещай мне, Терай, что раскаленный песок не задушит меня и не сведет с ума!

Она вытянула ко мне зовущие губы, и с печальным и бушующим сердцем я наклонился, поцеловал ее и дал обещание, потому что знал, несмотря на самоуверенность, что она говорила чистую неприглядную правду.

В этот момент мой конь Тигрол с диким ржанием встал на дыбы, и я почувствовал, как горячие, жалящие песчинки хлынули мне на лицо и обнаженные руки. Порыв обжигающего ветра пронесся через нас, и сквозь него Илма прошептала мне на ухо:

— Скорей, Терай, скорей — кинжал — у меня за поясом!

Пока она говорила, мой бедный конь перестал содрогаться и, повернув хвост к ветру, как подсказывал ему инстинкт, опустился на песок. Я понял, что конец близок, и с Илмой на руках соскользнул на землю. Первый удар бури пролетел, и у нас была короткая передышка. Это была волна, а за ней приближался океан. Мой лихой Тигрол храбро нес нас, поэтому я развернул его против ветра и быстрым взмахом меча перерубил ему хребет у шеи, избавив от последней агонии.

Илма отвязала лямки стального корсета и бросила его к ногам. Она вынула кинжал из ножен на поясе и, улыбаясь, подошла ко мне. Когда я обнял ее, на нас обрушился еще один ревущий порыв горячего, удушливого ветра, и бурлящие песчаные волны закрыли солнце и небо темно-красным занавесом. Движимый каким-то нежным инстинктом, я увлек ее за тело бедного Тигрола, и мы легли в неглубокое укрытие на раскаленном песке — самое удивительное брачное ложе, когда-либо освященное любовью.

Буря продолжала бушевать, и песок быстрыми струйками начал перелетать через тело Тигрола и скапливаться вокруг нас, создавая могилу, которая навсегда останется безымянной. Я взял кинжал из податливой руки Илмы, прижался губами к ее губам и приставил острие к ее груди. Я почувствовал только один вздох ее сладкого дыхания, одно слабое трепетание ее губ, а когда пелена смерти погасила свет любви в ее глазах, мое сердце разорвалось от ярости и горя. Последний удар бури прогремел в моих умирающих ушах, моя голова упала рядом с головой моей любимой, потом кружащийся песок окутал нас пылающим саваном, а мы лежали бок о бок, рука об руку — мертвые, но неразделенные.