Красавчик Саша

Хотя я знаю: всех умилостивить невозможно и недовольные все равно объявятся. Более того: найдутся таковые даже и среди тех, кто вполне уже задобрен мною. Они-то как раз и могут захотеть устроить мне каверзу. Да, да! Именно умилостивленные мною. Им вдруг расхочется оставаться обязанными мне и тогда они решат освободиться от меня. В самом даже неприятном смысле слова. Я такой возможности не исключаю, хотя стараюсь об этом не думать, но иногда минорные мыслишки все равно проскакивают.

Арлетт моя права, конечно. Чаевые, которые я разбрасываю, — как пощечина для здешних воротил-скупердяев. И все же я ничего не буду менять. Я хочу до конца остаться собою. Во что бы то ни стало.

Газетные писаки делают из меня завзятого афериста, прожженного жулика, жиголо, клеймят всячески, выдумывают и городят обо мне самую гнусную чепуху. Совершенно, должен сказать, невообразимую. В итоге их чудовищных совместных усилий получается какое-то исчадие ада, демоническое существо, едва ли не главный враг французского народа и источник его нескончаемых бедствий.

Между тем у меня есть и принципы и правила чести, от коих я ни при каких обстоятельствах не отступаю. И не отступлю, надеюсь, впредь.

Хотя мокрый нынешний декабрь, пронизывающий насквозь, отвратительный до невозможности, ужас как мне не нравится и внушает всяческие предчувствия, совсем-совсем не симпатичные.

Но к черту предчувствия! Это, как видно, просто нервишки вдруг зашалили, и более ничего. Но как бы то ни было, щелкоперам газетным не сбить меня с панталыку. Я им такой радости не доставлю — не из таковских мы.

20 декабря

Вчера глубокой ночью ко мне в отель «Кларидж» позвонил из Байонны Тиссье, директор-кассир тамошнего банка «Муниципальный кредит».

Был Тиссье в страшнейшей панике, переходящей в непрерывную, непрекращающуюся истерику. Я уразумел из его бредового монолога единственное: из Парижа прибыла в Байонну комиссия во главе с самим инспектором Бонни проверить финансовую отчетность банка.

Кассир сообщил и как его допрашивали, и как он заявил (чрезвычайно глупо — вообще всякая откровенность глупа — хотя и совершенно правдиво): мол, если они примутся за меня, то Третья республика взлетит на воздух.

Тиссье с дрожью в голосе кричал в трубку, что ничего полицейским не расскажет. Но было ясно, как божий день: если на первом допросе он и не проговорился, так проговорится на втором. Директор всем обязан мне и прекрасно помнит об этом, но давления стражей порядка ему никак не выдержать. Так, с благодарностью, он меня и сдаст.

Да, грустно. Я-то доподлинно знаю, что в Байоннском банке не хватает не одного, а пары сотен миллионов. Собственно, могу сказать и точнее — двухсот тридцати миллионов франков.

Время для инспекции полицией было выбрано крайне неудачно. Что бы им потерпеть чуток?! Так нет: резво набросились на «Муниципальный кредит». Как видно, чья-то гадкая душонка донесла.

А я ведь все раздал. И нужным людям и просто нуждающимся. И сделал совершенно правильно. Эх, ежели б не этот паскудный донос…

На что же я рассчитывал, опустошая кассу «Муниципального кредита»? Расчет был. И вернейший, между прочим. Тут целая история — очень любопытная, как мне кажется.

Когда рухнула Австро-Венгерская империя и возникла урезанная, куцая Венгерская республика, многие жители оной оказались в страшно бедственном положении. Правда, нищие так и остались нищими. Однако особенно тяжко пришлось знати. Аристократы стали простыми смертными, вынужденными заботиться о хлебе насущном.

Довольно значительные территории секвестировали. Взамен утерянных земель и имущества приняли решение о выпуске ценных бумаг.

Примечание публикатора:

Венгерские облигации были выпущены в соответствии с парижским соглашением от 28 апреля 1930 года в качестве возмешения убытков еврейским собственникам, земли которых экспроприировали государства-наследники.

Собственно, это была моя идея. Но главная проблема заключалась в ее осуществлении. Препятствий на этом пути имелось немерено, но меня преграды никогда не смущали. Скорее подстегивали.

И приобрел я венгерских бумаг на несколько сотен миллионов франков. Собственно, большинство из них, как я полагаю, в итоге скопилось как раз у меня. Без остатка. А бывшие владельцы их заимели шанс получить более или менее приличные компенсации в счет утерянных имуществ.

Как только венгерские бумаги пойдут в оборот, я еще добавлю процентики, и вполне серьезные процентики. Я венгерских графов и князей еще увешаю чеками. Никто не останется в обиде.

Но когда эти бумаги пойдут в оборот? Вот вопрос, снедающий меня целиком. Особенно важный теперь, именно теперь, когда полицейские ищейки, получив команду, кинулись вдруг на байоннский банк «Муниципальный кредит», дабы нещадно разорвать его в клочья.

Отныне совершенно необходимо следующее (выхода просто нет): бывшие члены Антанты (за вычетом, естественно, ЭРЕСЕФЕСЕР), былые союзнички, подписавшие совместное соглашение 1930 года, должны незамедлительно собраться и сделать особое конкретное постановление касательно именно венгерских бумаг, которые наконец-то надобно пустить в оборот. Бумаги должны быть легализованы, и баста!

В ноябре месяце, совсем недавно, я специально совершил вояж в Будапешт, прихватив с собою депутата Боннэра, который обязан мне благополучием своим по гроб жизни. Там мы провели переговоры, и они стали просто триумфальны.

Теперь надобно завершить это дело в Париже. Окончательно и навсегда завершить. Дело совсем не простое и крайне спешное. Но только положительно решив его, я смогу доложить в кассу «Муниципального кредита» недостающие 230 миллионов франков, спася этим не только банк, но и французскую демократию, ибо боны «Муниципального кредита» рекламировали ведь министры нынешнего правительства и даже сам премьер. Касса сего банка никак не может оказаться пустой.

Итак, решение вопроса с венгерскими бумагами становится отныне первоочередным делом. За работу, «красавчик Саша»!

Ежели постановление о венгерских бумагах будет-таки принято (а оно должно быть принято!!!), то воспрянет и банк «Муниципальный кредит», Байонна продолжит процветать, и многие французские бедняки не умрут с голоду. Да и мое чудеснейшее семейство как и прежде ни в чем не будет знать недостатка. А для себя мне ничего и не надобно — так, на чаевые чтобы хватало.

Да, только от этих венгерских бумаг и может прийти нынче всеобщее избавление! Они-то и есть спасительный пояс для утопающего, а тонет вся Франция, никак не меньше.

Скупал-то я венгерские бумаги в свое время на всякий случай — дикая, шальная мысль забежала ко мне как-то вдруг. А вот теперь пришел им черед: они должны сгодиться, и как еще сгодятся! Судите сами. Ежели удастся их легализовать, подперев байоннский «Муниципиальный кредит», это окажется чудодейственной мерой для всей Франции, ибо наконец-то начнется совершенно бешеный приток денежной массы.

Только бы проклятые наши щелкоперы, эти разносчики падали и всякой заразы, ни о чем заранее не проведали — от них ожидаю я любой беды, и особенно теперь. Момент-то ответственнейший.

Но хватит о создателях газетной шелухи. Хватит о плохом: оно и так само о себе напомнит, не дожидаясь особого приглашения.

21 декабря

Обедал с префектом Кьяппом. Моим верным Жаном Кьяппом. Властный, всесильный хозяин Парижа, предо мною он буквально расстилался, как слуга пред господином. Еще бы! Ничего удивительного. Я ведь уже который год одеваю с иголочки не только его самого с семьей, но и всю его чрезвычайно обильную корсиканскую родню.

Впрочем, Арлетт утверждает, что, может, Кьяпп и верен по отношению к кому, но меня он, несмотря на все мои благодеяния, может только ненавидеть, ибо префект Парижа не выносит всех евреев без исключения, начиная с самого Иисуса. И для меня никакого исключения не делает — так заявляет Арлетт воркующим голоском, вполне сохраняя на беломраморном личике бесподобную улыбку.

Итак, я обедал с Кьяппом. Был он как обычно подобострастен и услужлив. Мою идею собрать заседание Кабинета министров ради окончательного решения вопроса о венгерских бумагах встретил с нескрываемым одобрением — благо предложил это я во время десерта, когда принесли целое ведерко керамису[4] и кофе с самым отборным коньяком.

Как видно, коньяк был очень стар, так что Кьяпп предложил, на исходе десерта, самолично встретиться с министром внутренних дел для переговоров относительно моей весьма заманчивой затеи. Я милостиво согласился и, смеясь, полуобнял префекта ласково и даже с восхищением.

Услуга, предложенная им, была невелика и даже где-то бессмысленна: министр внутренних дел к подписанию международных соглашений Третьей республики не имел ровно никакого касательства. Префект просто весьма ловко, хотя и прямолинейно, вымогал у меня значительные дивиденды, которые я должен буду выплатить ему после того, как венгерские бумаги наконец-то легализуют, а я опять начну купаться в деньгах. Да, хитер, ничего не скажешь… Грубо, примитивно хитер этот корсиканский разбойник, прорвавшийся в префекты Парижа. Действует нахрапом и без малейшего стеснения.

Однако я сделал вид, будто ничего не понимаю: подмигнул Кьяппу и церемонно заметил, что буду исключительно благодарен за предлагаемое содействие.

Корсиканец расцвел в приторной, циничной ухмылке. Но он и в самом деле остался доволен, хотя и попытался скрыть страстное вожделение от предвкушаемого денежного вливания.

Собственно, для меня самое главное — заручиться общим одобрением префекта, а что придется потом расплачиваться по-крупному, это я и так прекраснейшим образом понимал. И был к этому готов. Думаю, вообще не существует человека, который мог бы упрекнуть меня в скупости или неблагодарности.

И Кьяпп знал это прекраснейшим образом. Однако все равно решил заняться вымогательством — так, на всякий случай, как видно. Забавная личность, хотя отвратительная, конечно. И страшная. Но я его совершенно не боюсь, ибо Кьяпп слишком уж зависим от моего кошелька, а самого префекта эта зависимость совершенно устраивает.

22 декабря

Заручившись вчера поддержкой префекта Кьяппа, я тут же ринулся действовать, не теряя ни единого мгновения. Впрочем, как всегда в переломные моменты.

Сегодня у меня произошел целый каскад запланированных и не совсем запланированных встреч, но ключевое значение имел всё же ужин с Камилем Шотаном — премьером республики и Доломье — министром колоний.

Собственно, они — мои друзья, и даже, признаюсь откровенно, довольно близкие, но добиться встречи с ними на сей раз получилось не так-то уж легко. Это поначалу меня даже озадачило. Так что я млел от счастья, когда наш совместный ужин не просто состоялся, а еще и необычайно удался.

Оба гостя высоко оценили пир, который я закатил в их честь. Повар оказался такой искусник, что и премьер и министр колоний просто стонали от восторга, вкушая его божественные творения. За десертом, истинно чудесным, я по-настоящему приступил к делу. Шотан с Доломье уже достаточно расслабились и, казалось, готовы были принять с радостью любое предложение. Так и вышло.