Аэроплан для победителя

– Ты не из цыган, часом? – спросил он Енисеева. – Очень ловко автомобили угоняешь.

– Этот ферлакур и ловелас знает толк в технике. Автомобиль-то прекрасный! Он сотню верст в час делает, представляешь?

– Просто взял самый дорогой из бахвальства. Я рижских бюргеров изучил – из экономии могут есть одну вареную картошку, а ради бахвальства вдруг закатить банкет на сто персон.

– Отдыхай, брат Аякс, нам предстоит бурная ночь. Ты умеешь заставлять себя спать?

– Не приходилось.

– Жаль. Как лучше выехать к Зассенхофу?

– Хочешь как-то объехать привокзальную площадь?

– Береженого Бог бережет. А нам нужно поскорее попасть на ипподром. Черт его, Дитрихса, знает, какие инструкции он получил от своего австрийского начальства. Что, если ему велено при неудаче убить наших авиаторов?

– Боже упаси…

– Конечно, Зверева и Калеп им нужны живые. Гениальные конструкторы, говорят, я в этом плохо смыслю. Соблазнить Звереву трудно – она недавно со Слюсаренко повенчалась, хотя они это от публики скрывают. Незамужняя авиатрисса больше внимания привлекает, наверно. Таубе и так и сяк пытался, а он мужчина опытный – и слезу в голосе подпустить умеет почище нашего Славского. Знаешь, что она ему ответила? «Я дочь русского офицера и жена русского авиатора», – вот что ответила. И – все, и не поспоришь! А Калеп упрям, как все чухонцы, вместе взятые. Он эстляндец, если что сказал, если на чем стоит – его уж с места не сдвинешь. Если бы я знал… Я бы Митьку вызвал, Акимыча, Кравчука… Проворонил, зевнул, старый осел… Не иначе, как с тобой на штранде последние мозги пропил… Мог же понять, для чего Таубе позвал их всех в ресторан – отмечать изобретение какого-то винтика, или болтика, или заклепки. Митька довел их до ресторана и там оставил. Проще простого подлить в бокалы какой-нибудь дряни. И проснутся наши романтики уже в Германии… А шиш вам! Шиш! Вот такущий русский шиш!

– Их могут задержать на привокзальной площади! – сообразил Лабрюйер. – Ведь этот чертов «катафалк» агенты по всей Риге ищут! А он меченый!

– Знать бы еще, кто в «катафалке». Сам Таубе – или кого-то другого за руль посадил.

– Дитрихса?

– Дитрихс, по-моему, на мотоциклете. Если он – «Кентавр», то, может, не в лошадях дело. Может, за мотоциклетную езду прозвища удостоился. Чтобы стать отличным наездником, с детства нужно учиться, а у него в детстве берейтора и своей лошади не было.

– Точно ли он – «Кентавр»?

– А что?

– Там другой наездник есть. Тамарочка говорила – тоже под Звереву клинья подбивал…

– Любопытно…

– И наездница есть.

– Наездница – Альда, это я точно знаю. Та еще искусительница! Наше счастье – Володя Слюсаренко до того аэропланами и супругой занят, что просто не понял, чего она своими маневрами добивается… ну вот, выпутались из закоулков… Теперь – аллюр три креста!

«Шевроле сикс» и впрямь был замечательный автомобиль.

Лабрюйеру никогда еще не доводилось носиться с такой невероятной скоростью, да еще ночью. Скорость рождает в душе восторг – это он знал, но что восторг может вознести к сияющим высотам безумия – не подозревал.

Дорога до недавно выстроенного краснокирпичного хаккенсбергского рынка на одном отрезке была почти прямой, и от скорости возникло ощущение полета. А в полете, как известно, хочется петь.

Захотелось сразу обоим.

– Мы шествуем величаво, ем величаво, ем величаво! – не столько запел, сколько заорал Енисеев, пролетая мимо рынка.

– Два Аякса два! Да два Аякса два! – подхватил совсем ошалевший Лабрюйер, и дальше они голосили на весь тихий и сонный Хаккенсберг:

– О нас победная слава, бедная слава, бедная слава! Лестная молва, да – лестная молва! Готовы на бой кровавый за свои права! Мы шествуем величаво!..

– Стой, стой! – рявкнул Лабрюйер. – Куда?! Направо! Да потише едь!

Он сам не слишком хорошо ориентировался в узких улочках этой части Задвинья и только примерно представлял себе, в которой стороне ипподром.

Кварталы одноэтажных домиков, окруженных садами, кончились, перед автомобилем оказался луг, по краю которого шла улица – с одной стороны за дощатыми заборами стояли ровным рядом деревянные дома.

– Где мы? – спросил Енисеев.

– Переезд мы проскочили. Это, выходит, уже Торенсберг… Узнал, точно! Это Кандауская улица. А ипподром вон там… Где-то там…

– Не дай нам бог его проскочить. А железная дорога?

– Там. Справа.

– Ну, ты у нас Аякс Сусанин. Показывай, где она. Поедем вдоль рельсов, тогда не проскочим мимо. И подкрадемся – откуда нас не ждали…

– Там только тропа, по ней велосипедисты ездят.

– Я не хочу всю ночь носиться непонятно где. Если проскочим ипподром – куда нас занесет? В Митаву?

Лабрюйер представил себе карту окрестностей и согласился – и это еще хорошо, если удастся затормозить об Митаву, можно сгоряча и дальше унестись. На проселочных дорогах не написано, куда они ведут.

Оказалось, до железной дороги можно доехать спокойно, и Кандауская улица продолжается по ту сторону рельсов.

– Нам туда не надо, – сказал Енисеев. – Ну, Господи благослови! Держись, Сусанин!

Широкий и тяжелый автомобиль сперва со скоростью пешехода, потом чуть быстрее, накренившись, правыми колесами по насыпи, покатил по тропе.

– Следи за канавой, Сусанин! Ну, разом – мы шествуем величаво, ем величаво!..

Лихой восторг Енисеева был заразителен – и они пели, пока не наползли на тропу высокие кусты. Енисеев решил их попросту смять, а напрасно – именно за ними был высокий и крутой берег сопровождавшей железнодорожное полотно канавы. Левые колеса решительно съехали туда, «шевроле сикс» встал, едва не опрокидываясь набок.

– Приплыли! – весело сообщил Енисеев. – Вылезай, брат Аякс, только осторожно! Где ипподром?

– До него с полверсты. А то и меньше.

– Прекрасно! Пошли шествовать!

– Пошли!

Приближаясь к ипподрому, Аяксы уже не пели.

Найдя дырку в заборе, Енисеев и Лабрюйер молча перебегали от сарая к сараю, продвигаясь к тем, которые выстроил Калеп для нужд авиаторов.

– Понять бы, куда они посадили авиаторов, – прошептал Енисеев.

– Понять бы, где «катафалк», – шепотом ответил Лабрюйер. – Могут они вывезти авиаторов на «катафалке»?

– Загнанная в угол кошка становится опаснее льва. Так что могут… Надеюсь, что третьего автомобиля про запас у них нет…

Вдруг Аяксы разом остановились.

– Что за черт? – спросил Енисеев. – Зачем они ворота отворяют?

И точно – скрип был такой, что ни с чем иным не спутаешь.

«Фарманы» стояли в большом высоком сарае и в сооружении, которое Калеп нарочно спроектировал для этой цели. Он даже запатентовал свое здание, пригодное для содержания десятка аэропланов, под названием «ангар».

Из сарая вышел низкорослый человек с электрическим фонариком. Он освещал утоптанную дорожку к летному полю. Затем в воротах показался и сам «фарман». Разглядеть лица тех, кто его катил, было пока невозможно. А фонарик держал Водолеев.

– Но это же безумие… – прошептал Енисеев.

Тут в свете фонаря появилось и пропало лицо Таубе.

– Что они затеяли? – почти беззвучно спросил Лабрюйер.

– Похоже, они потеряли свой «форд». Какого черта ты натравил на них полицию?

– А что я еще мог сделать?

– Если их задержали с «фордом» на привокзальной площади, то, выходит, Дитрихс привез Таубе на мотоциклете… И у них теперь остался один шанс вывезти хоть кого-то из авиаторов…

– Какой?

– А ты еще не догадался?