Поручик Ржевский и дама с солонкой

Тутышкин, кажется, дар речи потерял – настолько поразился наглостью собеседника. Поэтому Ржевский решил, что сейчас самое время нанести решающий удар:

– Господин, Фруфрышкин, позвольте пригласить вашу супругу на следующий танец.

И в этот самый миг Фортуна, незримо присутствующая при разговоре, снова рассмеялась, потому что из толпы вынырнул какой-то хлыщ в чёрном фраке, пошитом весьма недурно.

– Ах, вот вы где! – воскликнул хлыщ, обращаясь к Софье Петровне. – Надеюсь, вы помните, о прекраснейшая из всех замужних фей, что обещали мне эту кадриль?

Заиграл оркестр, а значит, всем, кто собирался сейчас танцевать, не следовало мешкать.

Брюнетка виновато посмотрела на поручика и с нарочито приветливой улыбкой подала руку хлыщу, однако Ржевский, конечно же, не думал сдаваться:

– А на следующую мазурку я могу вас пригласить? – спросил он.

Брюнетка печально покачала головой.

– Увы, поручик. Этот танец уже обещан.

– А на котильон {1}?

Карие глаза дамы, казалось, умоляли о прощении:

– Этот танец я тоже обещала.

– Но я продолжаю надеяться, что свободно хоть что-то! – Ржевский заслонял хлыщу дорогу, не давая увести даму.

– Оставьте надежду, поручик. – Софья Петровна достала из ридикюля записную книжку и открыла, а Ржевский впился взглядом в строчки, изучая имена своих врагов.

Правда, всё прочесть не успел, да и почерк у дамы был не слишком разборчивый, поэтому, когда книжка захлопнулась и отправилась обратно в ридикюль, в памяти осталось немногое:

«Кадриль – Петушкевич Александр. Вот как зовут этого хлыща во фраке!

Гавот – Ру… может, Русинов, а может, Русаков.

Снежная буря – чёрт его знает, кто там был записан.

Кадриль – Замовский Иван… а может, Зимовский.

Менуэт – опять Петушкевич!

Галоп – кто-то там на букву «Н» или «В». Неверов… или Веверов. Ну и почерк!

Вальс – не успел прочитать.

Кадриль – не успел прочитать.

Мазурка – Никодимов Пётр.

Котильон – Бенский Сергей».

И всё же этими обрывочными сведениями, добытыми с боем, Ржевский остался доволен и потому без сожаления смотрел, как Софья Петровна удаляется под руку с хлыщом, щеголяющим в чёрном фраке. Если узнал, с кем дама танцует мазурку и котильон, то можно действовать!

Баталия разворачивалась интересная. Крепость Софья издали постреливала глазами в осаждающего, метя в самое сердце, но не с целью убить – она лишь дразнила. А поручику, чтобы ворваться в эту крепость, следовало преодолеть неприятельский заслон. С одной стороны находился Тутышкин, а с другой… Как там было в предпоследней строчке Софьиных записей? Никодимов!

Обдумывая ход будущей баталии, Ржевский решил, что сначала надо атаковать именно того, кто застолбил себе мазурку, то есть Никодимова. После мазурки бал всегда прерывается банкетом, а кто танцевал с дамой мазурку, тот имеет право сопроводить прелестницу к столу и во всё время банкета сидеть рядом с ней. А муж… Муж – не воз груш, можно и подвинуть.

Вот почему, составляя план баталии, Ржевский мысленно обозвал Тутышкина пехотой, ведь она не считается большим препятствием для гусарской кавалерии. Зато Никодимов, пригласивший крепость Софью на мазурку, особенно если он офицер, да ещё танцует недурно, мог считаться вражеской конницей, с которой придётся схлестнуться.

Главное – в пылу боя не попасть в засаду, устроенную губернатором. Всеволожский, которого следовало отнести к необученным ополченцам, засаду организовал плохо. Но тем досаднее было бы в неё угодить! Участь губернаторского пленника незавидная – передадут Тасеньке, и из этого плена придётся бежать, чтобы вернуться на поле боя.

В общем, если первый бой окажется проигранным, второе наступление следовало вести на позиции Бенского, танцующего с Софьей котильон. Этот танец, который обычно начинается сразу после банкета, тоже сулил многие выгоды, ведь он самый долгий – более часа, и всё это время дама полностью принадлежит кавалеру.

* * *

Ржевский уже начал представлять себя победителем, но пришлось вынырнуть из мира грёз. Чтобы грёза стала явью, следовало выяснить, как же выглядят соперники: Никодимов и Бенский.

Самый простой способ – самый надёжный, поэтому Ржевский подошёл к одному из помощников распорядителя бала:

– Любезный, а скажите, где сейчас господин Никодимов Пётр… забыл, как по отчеству. Кажется, что мы с ним когда-то виделись у великой княгини Екатерины Павловны.

Конечно, могло статься, что Никодимов был сильно моложе поручика и во времена Екатерины Павловны посещал лишь детские балы, но тогда помощник распорядителя сказал бы об этом. Вот почему Ржевский, изложив просьбу, затаил дыхание: повезёт – не повезёт.

К счастью, просьба не показалась странной и Ржевского повели в соседний зал, обитый деревом на английский манер, где за ломберными столиками уже вовсю шла игра «в дурачки» и гораздо более азартные игры.

«Эх, Фортунушка, как ты пригодилась бы сейчас», – подумал поручик, глядя на метание карт, но Фортуна молчала. Очевидно, была очень занята, ведь её призывали почти все из присутствовавших: кто-то уже сидел за столами, а кто-то пока стоял в толпе наблюдателей, но выказывал намерение присоединиться к игре.

Возле одного из столов толпа особенно сгустилась.

– И где же он? – нарочито сощурился Ржевский, оглядывая собравшихся. Он делал вид, что представляет, как выглядит «старый знакомец» Никодимов даже спустя тринадцать лет, и что просто не может его найти.

– Да вот же, – тихо сказал помощник распорядителя, указав на высокого круглолицего брюнета в маленьких круглых очках, одетого в тёмно-коричневый фрак, пошитый даже лучше, чем у Петушкевича. То есть это была светская птица более высокого полёта!

Ржевский испытал некоторую робость – словно провинциал, вдруг оказавшийся в Петербурге и стыдящийся своего немодного вида, но тут же сказал себе: «Мой мундир пошит не хуже».

– Пётр! – тихо воскликнул поручик, подступив к Никодимову, и панибратски толкнул его в бок. – Не узнаёшь?

– Нет, простите… – озадаченно пробормотал собеседник.

– Но как же! – всё так же тихо продолжал Ржевский. – Мы же виделись в этом же дворце на вечере у великой княгини Екатерины Павловны. Дело давнее, но вечер удался на славу.

– Который именно вечер? – осведомился Никодимов.

– Да тот, где Карамзин читал свою «Историю». – Поручик начал говорить громче. – Там было про Рюрика, а ведь я, Александр Ржевский, веду свой род прямо от Рюрика! Я так и объявил всем, а великая княгиня улыбнулась и сказала: «Историю вашего рода мы в другой раз послушаем».

– Ржевский… – задумчиво повторил Никодимов. – Тот самый поручик?

– Ну вот! Вспоминаешь! – радостно подхватил Ржевский, а со всех сторон на него уставились недовольные взгляды, ведь последние слова он произнёс настолько громко, что мешал игре. – Эх, дружище, как же я рад тебя видеть! – продолжал Ржевский во весь голос, будто отдавал приказы на поле сражения. И плевать на всех недовольных.

Зато Никодимов явно смутился оттого, что заодно с поручиком привлёк к себе внимание:

– Пойдёмте, выберем более удобное место для беседы, – сказал он, выбираясь из толпы.

– Охотно! – всё так же громко отозвался Ржевский, следуя за своей жертвой. План его был прост: сперва притвориться лучшим другом, а затем непоправимо испортить белый шёлковый жилет соперника, и белые панталоны – тоже. Залить их красными вином, коньяком или чем-нибудь в этом роде, что оставляет заметные пятна.

Никодимов с Ржевским пересекли бальный зал и направились в комнату, отведённую для желающих выкурить трубку и побыть в тишине. Комната привлекала ещё и тем, что в углу на столике, крашенном под белый мрамор, стоял узкогорлый графин с неким тёмно-красным напитком и бокалы на подносе.

Поручик, взглянув на графин, сразу подумал: «Годится!» Но тут обратил внимание на ещё одну вещь – светлая «мраморная» столешница опиралась на позолоченную ножку с любопытной деталью в виде трёх престранных существ, которые сидели вокруг ножки лицом к зрителю. Что-то вроде крылатых кошек с головами и грудями девиц.

– Так вы говорите, что были в тот раз на вечере у Екатерины Павловны? – спросил Никодимов, присаживаясь на стул возле того самого столика с графином, а Ржевский всё смотрел на ножку.

Груди у странных существ выпирали прямо под подбородком – вовсе не на животе, как у кошек, – а позолота подчёркивала приятную округлость. До выпирающих частей хотелось дотронуться, но поручик, немного подумав, решил, что это, пожалуй, неприлично.

– Да, был-с, – немного запоздало ответил он и присел на другой стул, напротив собеседника. – Но отчего мы не на «ты»?

– В самом деле! Оставим церемонии, – Никодимов расслабился и даже расплылся в улыбке, отчего лицо у него стало ещё круглее. – По правде говоря, я впервые встречаю здесь человека, который помнит Карамзина.

– Да как же не помнить, если он про Рюрика говорил! – ответил поручик.

– Никому сейчас нет дела до Карамзина, – вздохнул собеседник. – И до всей русской литературы. Куда она движется, здесь никого не заботит. Читают французов, а вот по-русски – нет. Только газетёнки всякие, да изредка – журналы.

– А есть, что читать? – спросил Ржевский, пытаясь вспомнить, когда в последний раз видел книгу. Кажется, как раз перед Отечественной войной.

Он тогда ухаживал за одной барышней, красавицей-брюнеткой, которая любила читать в саду. Стояли чудесные июньские погоды. Она ежедневно выходила с книгой в сад, но из-за настойчивости Ржевского за весь месяц прочла страницы три. Уж точно не больше пяти!

Затем Ржевский отбыл на войну, а барышня книжку вряд ли дочитала, если, конечно, сдержала обещание проливать слёзы каждую минуту до конца своих дней.

– А ты разве не читал Грибоедова «Горе от ума»? – спросил Никодимов.

– Что? – не расслышал Ржевский, увлекшись воспоминаниями. – Горе? От ума? Кажется, читал. – Это была ложь. – И согласен.

– С чем согласен?

– Что горе – оно от ума... А точнее – от излишних раздумий. Вот я, знаешь ли, много думать и рассуждать не люблю. Надо действовать!

В случае с барышней, любившей чтение, это и впрямь оказалось очень правильно. Пусть она поначалу говорила: «Поручик, уйдите, вы мне мешаете», но Ржевский не отступал. Чего ждать? Пока она всю домашнюю библиотеку перечитает? Действовать!

А на Никодимова слово «действовать» произвело просто волшебный эффект.

– И я того же мнения, – доверительно сообщил он, понизив голос и наклоняясь через стол к собеседнику. – Литературу русскую не спасёшь слезами. Да, действовать надо. И не только литературы нашей это касается, но и всего русского. Судьбу России надобно в свои руки брать.

Это он произнёс совсем тихим шёпотом, одними губами, будто заговорщик, а Ржевский никак не мог понять, о чём собеседник толкует. При чём тут судьба России?

Чтобы скрыть недоумение, поручик нахмурился:

– Я судьбу России держал в руках, когда воевал при Аустерлице, и во время Отечественной войны, и в Заграничном походе. А теперь – нет. Я в отставке.

– Отставка – не причина, чтобы перестать думать о благе Родины, – всё так же тихо, доверительно сказал Никодимов. – Взять того же Чацкого…