Мэр Кестербриджа

— Я каждый день сам себе стряпаю, — отозвался он. — Ты меня покинула; все меня покинули; вот и приходится все делать самому.

— Вам очень тоскливо, да?

— Да, дитя… так тоскливо, что ты и представить себе не можешь! В этом я сам виноват. Вот уже много недель, как у меня никто не был, кроме тебя. Да и ты больше не придешь.

— Зачем так говорить? Конечно, приду, если вы захотите меня видеть.

Хенчард усомнился в этом. Еще так недавно он надеялся, что Элизабет-Джейн, быть может, снова будет жить у него как дочь, но сейчас уже не хотел просить ее об этом. Ньюсон может вернуться в любую минуту, и что будет думать Элизабет об отчиме, когда узнает про его обман? Лучше пережить это вдали от нее.

После завтрака его падчерица все еще медлила уходить. Но вот настал час, когда Хенчард обычно отправлялся на работу. Тогда она встала и, заверив его, что придет опять, ушла; он видел, как она поднимается на гору, освещенная утренним солнцем.

«Сейчас сердце ее тянется ко мне, как и мое к ней — стоило сказать ей слово, и она согласилась бы жить у меня в этой лачужке! Но вечером он, наверное, вернется, и она меня возненавидит!»

Весь день Хенчард твердил себе эти слова, и мысли об этом не покидали его, куда бы он ни пошел. Он уже не чувствовал себя мятежным, язвительным, беспечным неудачником, он был придавлен свинцовым гнетом, как человек, потерявший все то, что делает жизнь интересной или хотя бы терпимой. Никого у него не останется, кем он мог бы гордиться, кто мог бы поднять его дух, — ведь Элизабет-Джейн скоро станет ему чужой, хуже, чем чужой. Сьюзен, Фарфрэ, Люсетта, Элизабет — все они, друг за другом, покинули его, и в этом отчасти виновен он сам, отчасти — его злой рок.

У него нет ни интересов, ни любимых занятий, ни желаний, способных заменить этих людей. Если бы он мог призвать к себе на помощь музыку, у него еще хватило бы сил жить даже теперь, ибо музыка действовала на него как непреодолимая сила. Одного звука трубы или органа было достаточно, чтобы его взволновать, а прекрасные гармонии переносили его в другой мир. Но волею судьбы он в годину бед оказался бессильным прибегнуть к этому божественному началу.

Впереди сплошная тьма; будущее ничего не сулит; ждать нечего. А ведь ему, может быть, придется прозябать на земле еще лет тридцать или сорок, и все будут его высмеивать, в лучшем случае жалеть.

Так он думал, и мысли эти были невыносимо мучительны.

К востоку от Кестербриджа простирались болота и луга, изобилующие текучими водами. Путник, остановившийся здесь в тихую ночь, порою слышал своеобразную симфонию, казалось исполняемую каким-то скрытым во мраке оркестром, — симфонию вод, играющих разные партии в ближних и дальних концах болота. В яме у подгнившей запруды звучал речитатив; там, где ручей переливался через каменный парапет, весело звенели трели; под аркой слышалось металлическое бряцание, а в дарноверской заводи — шипение. Самая громкая музыка доносилась из того места, которое носило название «Десять затворов» и где в разгаре весеннего половодья бушевала многоголосая буря звуков.

Здесь река была глубока и во все времена года текла быстро, поэтому затворы на плотине поднимали и опускали при помощи зубчатых колес и ворота. От второго моста на большой дороге (о котором так часто говорилось выше) к плотине вела тропинка, и близ нее через реку был переброшен узкий дощатый мостик. Ночью люди ходили здесь редко, так как тропинка обрывалась у реки, а переходить по мостику было опасно.

Но Хенчард, выйдя из города по восточной дороге, перешел через второй, каменный мост, потом свернул на эту безлюдную прибрежную тропинку и шел по ней, пока темные массы «Десяти затворов» не заслонили отраженный в реке слабый свет вечерней зари, еще не погасшей на западе. Спустя две секунды Хенчард стоял у заводи — самого глубокого места в реке. Он посмотрел вперед и назад, но никого не было видно. Тогда он снял пальто и цилиндр и стал на самом краю берега, скрестив руки.

Устремив глаза вниз, на воду, он вскоре заметил какой-то предмет, плывущий в округлой заводи, постепенно образовавшейся за многие столетия, — в этой заводи, которую он избрал своим ложем смерти. Он не сразу рассмотрел, что это такое, ибо берег отбрасывал тень, но вот предмет выплыл за пределы тени, его очертания стали отчетливее, и оказалось, что это человеческий труп, окостеневший и недвижно лежащий на воде.

Здесь течение шло по кругу; труп вынесло вперед, он проплыл мимо Хенчарда, и тот с ужасом увидел, что это он сам. Не просто кто-то другой, немного похожий на него, но он сам, вылитый Хенчард, его двойник, плывущий, как мертвый, в заводи «Десяти затворов».

В этом несчастном человеке жила вера в сверхъестественное, и он отвернулся, словно увидел страшное чудо. Он прикрыл рукой глаза и склонил голову. Не глядя на реку, он надел пальто и цилиндр и медленно побрел прочь.

Вскоре он очутился у двери своего дома. К его удивлению, здесь стояла Элизабет-Джейн. Она, как ни в чем не бывало, заговорила с ним и назвала его «отцом». Значит, Ньюсон еще не вернулся.

— Сегодня утром вы показались мне очень грустным, — промолвила она. — И вот я опять пришла навестить вас. Мне, конечно, тоже очень грустно. Но все и каждый настроены против вас, и я знаю, что вы страдаете.

Как умела эта девушка чутьем угадывать его переживания! Однако она не угадала, до какой крайности он дошел.

Он сказал ей:

— Как ты думаешь, Элизабет, в наши дни все еще случаются чудеса? Я не начитанный человек. Я всю жизнь старался читать и учиться, но чем больше я пытаюсь узнать, тем меньше знаю.

— По-моему, теперь чудес не бывает, — сказала она.

— А разве не бывает, что человек, скажем, решится на отчаянное дело и вдруг натолкнется на препятствие? Может, и не на препятствие в прямом смысле слова. Может, и нет… Впрочем, пойдем со мной, я покажу тебе кое-что и объясню, что хотел сказать.

Она охотно согласилась, и он повел ее по большой дороге, потом по безлюдной тропинке к «Десяти затворам». Он шел неуверенно, словно чья-то невидимая ей, но преследующая его тень мелькала перед ним и мешала ему видеть. Девушке хотелось поговорить о Люсетте, но она боялась помешать его размышлениям. Когда они подошли к плотине, он остановился и попросил Элизабет-Джейн пройти вперед и заглянуть в заводь, а потом сказать, что она там увидит.

Она ушла, но скоро вернулась.

— Я ничего не видела, — сказала она.

— Поди опять, — проговорил Хенчард, — и всмотрись получше.

Она снова пошла на берег. Вернувшись немного погодя, она сказала, что видела, как по воде что-то плывет, но что именно, различить не смогла. Ей показалось, будто это какое-то тряпье.

— Оно похоже на мою одежду? — спросил Хенчард.

— Да… похоже. Господи… неужели это? Отец, уйдемте отсюда!

— Иди и посмотри еще раз. А потом пойдем домой.

Она опять ушла, и он видел, как она наклонилась так низко, что голова ее чуть не коснулась воды. Она мгновенно выпрямилась и торопливо вернулась.

— Ну, что скажешь теперь? — спросил Хенчард.

— Пойдемте домой.

— Но скажи же мне… скажи… что там плывет?

— Чучело, — быстро ответила она. — Очевидно, его бросили в реку выше по течению, там, где ивняк… хотели отделаться от него, когда узнали обо всем и перепугались. И вот оно приплыло сюда.

— А… так, так… мое изображение! А где другое? Почему только одно это?.. Их шутовство убило ее, но сохранило мне жизнь!

Элизабет-Джейн все думала и думала об этих словах: «сохранило мне жизнь», пока они оба медленно шли в город, и наконец поняла их значение.

— Отец!.. Я не хочу оставлять вас одного в таком состоянии! — воскликнула она. — Можно мне жить у вас и заботиться о вас, как прежде? Мне все равно, что вы бедны. Я готова была переехать к вам еще сегодня утром, но вы не попросили меня.

— И ты спрашиваешь, можно ли тебе жить у меня! — воскликнул он с горечью. — Элизабет, не смейся надо мной. Если б ты только вернулась ко мне!

— Я вернусь, — сказала она.

— Но разве ты можешь простить меня за то, что я раньше был так груб с тобой? Не можешь!

— Я все уже позабыла. Не будем говорить об этом.

Она успокоила его и стала строить планы их совместной жизни; наконец они оба разошлись по домам. Вернувшись, Хенчард побрился — в первый раз за много дней, — надел чистое белье, причесал волосы и с тех пор стал казаться человеком, воскресшим из мертвых.

На следующее утро все объяснилось так, как объясняла Элизабет-Джейн: чучело нашел один пастух, а второе, изображающее Люсетту, было обнаружено немного выше по течению. Но об этом избегали говорить, и чучела уничтожили втихомолку.

Итак, загадочное происшествие получило естественное объяснение; тем не менее Хенчард был убежден, что чучело появилось в заводи не спроста, а в результате чьего-то невидимого вмешательства. Элизабет-Джейн слышала, как он говорил:

«Нет на свете подлеца хуже меня! Но, оказывается, даже я — в руце божьей!»