Любитель полыни

Лёжа в запертой комнате, Мисако ощущала, что наступило тёплое время года, что пришла весна. Некоторое время она смотрела на солнечные лучи, падавшие на верхнюю часть перегородок. Впервые за долгое время она выспалась, спать ей больше не хотелось, но, с удовольствием потягиваясь, она всё ещё не могла покинуть постель.

Рядом была постель Хироси, а далее постель мужа. И та и другая были уже пусты. В нише[41] рядом с изголовьем мужа в синей вазе из фарфора коимари[42] стояли цветы камелии. Сейчас у них гостил Таканацу, и ей давно пора вставать, но так редко удавалось понежиться в постели! Хироси с рождения спал между родителями, и как только ребёнок просыпался, они оба тоже вставали. В большинстве случаев, чтобы дать мужу ещё немного отдохнуть, Мисако поднималась первой. В воскресенье утром она хотела бы подольше поспать, но, хотя ему не надо было идти в школу, Хироси вскакивал в семь часов, и мать тоже волей-неволей вставала. В последние два-три года она начала полнеть и решила, что ей надо спать поменьше. Она не страдала от недосыпания, но когда это было возможно, охотно продлевала удовольствие. Иногда Мисако начинало казаться, что она мало спит, и тогда, приняв днём снотворное, ложилась поспать днём, но, как ни странно, голова у неё при этом оставалась ясной, и спать она не могла. Один раз в неделю муж должен быть появляться в своей фирме в Осака; иногда в такие дни, смекнув, он по дороге отводил сына в школу, но такое случалось два-три раза в месяц. Так или иначе, в последнее время ей редко выпадала возможность оставаться в спальне одной, спать или лёжа смотреть в потолок.

Во дворе по-прежнему раздавался лай собак и возгласы Хироси: «Линди! Пиони!» Всё это звучало как-то по-весеннему умиротворённо. Мисако представила себе безоблачное небо — хорошая погода стояла уже несколько дней. Утром ей предстояло поговорить с Таканацу, но эта мысль обеспокоила её не больше, чем воспоминание о куклах. Если начнёшь волноваться, конца не будет — ко всему надо относиться, как к куклам. Она хотела сохранить своё безмятежное настроение.

Внезапно в ней проснулось любопытство, как у ребёнка: что за собака эта Линди? — и она решила вставать. Открыв один ставень, она выглянула во двор и закричала так же звонко, как Хироси:

— Доброе утро!

— Доброе утро! Сколько же вы спали!

— А который час?

— Двенадцать.

— Обманщик! Ещё не так поздно. Сейчас около десяти.

— Удивительно, как вы в такую погоду можете спать!

— Как раз в такую погоду и спится.

— Во-первых, это невежливо по отношению к гостю.

— Ничего, он свой человек.

— Поскорее умывайтесь и спускайтесь к нам. Я привёз вам подарок.

Таканацу стоял под сливами и, подняв голову, смотрел на неё. В тени деревьев она не могла разглядеть его лица.

— Так это и есть новая собака?

— Да, такие собаки в Шанхае сейчас в большой моде.

— Изумительная! Мама, эта собака как раз чтобы ты с ней гуляла.

— Почему?

— На Западе все дамы держат таких собак. Когда они ведут такую собаку на поводке, то выглядят ещё красивее.

— И даже я буду казаться красавицей?

— Конечно. Ручаюсь.

— Но собака слишком изящна. Рядом с ней я буду казаться ещё толще.

— Тогда собака подумает: «Рядом с ней я кажусь ещё изящнее».

— Я вам это припомню.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся вместе с ними Хироси.

Во дворе росло несколько слив, оставшихся с тех пор, как здесь был крестьянский двор. Деревья цвели одно за другим, с начала февраля и до середины марта. Сейчас они уже осыпались, но ещё там и сям сверкали белые цветы. Собак привязали к деревьям на таком расстоянии, чтобы они не грызлись. Казалось, что и Пиони, и Линди устали лаять и, припав к земле в позе сфинкса, лишь злобно смотрели друг на друга.

Сквозь переплетённые ветви было видно, что муж сидит на веранде флигеля, построенного в западном стиле. Перед ним стояла чашка чёрного чая, и, растянувшись в шезлонге, он перелистывал большую европейскую книгу. Таканацу, в накинутой на ночное платье накидке из чесучи осима,[43] в трикотажных кальсонах, доходивших до самых пят, без носков, вынес во двор стулья.

— Не отвязывайте их. Я сейчас спущусь.

Мисако, быстро приняв ванну, вышла на веранду.

— Вы уже позавтракали?

— Позавтракал. Ждал-ждал, но вы никак не просыпались.

Держа чашку в одной руке, муж прихлёбывал чай и не поднимал глаз от книги, которая была у него на коленях.

— Сударыня, ванна готова, — объявил Таканацу. — Хозяйка дома совсем о гостях не заботится, но прислуга ради меня с утра натопила. И с вашего позволения я уже принял ванну, так что вам придётся после меня…

— Я уже приняла ванну. Но не знала, что это после вас.

— Вы недолго там пробыли.

— Я ведь ничем не рискую, господин Таканацу?

— В каком смысле?

— Не заражусь китайской болезнью?

— Шутите. Вам следует опасаться вашего супруга.

— Если я болен, то это всё местные болезни, они не такие опасные, как твои, — вставил Канамэ.

— Мама! Мама! — раздался голос Хироси. — Посмотри на Линди!

— Ты сегодня из-за него меня разбудил. С утра пораньше начал вопить с Таканацу-сан.

— Я ведь бизнесмен. В Шанхае я встаю в пять утра. И прежде чем ехать в бюро, галопом от Северной Сычуаньской дороги до Речной бухты.

— Вы по-прежнему ездите верхом?

— Да. Как бы ни было холодно, если я не проедусь на лошади, у меня плохое настроение.

Канамэ не хотелось покидать освещённую солнцем террасу, и он сказал стоящим в тени слив Таканацу и Хироси:

— Вы не подведёте собаку сюда?

— Хироси, отведи Линди к папе.

— Линди!

Ветви слив неожиданно с шелестом закачались, и Пиони хрипло зарычала.

— Сидеть, Пиони, сидеть! Дядюшка, Пиони мне мешает, придержите её…

— Нельзя, Пиони! Она прыгает… нельзя!

Собака старалась лизнуть Мисако в щёку, и та, как была в садовых гэта, быстро поднялась на террасу.

— Ты мне надоела. Зачем вы привели сюда Пиони?

— Но, мама, она подняла такой шум. Что было делать?

— Собаки ужасно ревнивы…

Сидя на корточках у лестницы рядом с Линди, Таканацу гладил шею собаки.

— Что вы делаете? У него нет клещей?

— Нет. Но погладьте его здесь. Удивительно!

— Что же здесь удивительного?

— У него шея совсем как у человека.

Таканацу пощупал собственное горло и стал снова гладить собаку.

— Мисако-сан, пощупайте, я не обманываю.

— И я хочу пощупать, — сказал Хироси, прежде матери садясь на корточки. — Правда. Мама, дай мне пощупать твою шею!

— Это ещё что такое, Хироси! Разве можно сравнивать маму с собакой?

— Почему же нет? Если бы кожа его матери была такая же гладкая, вот было бы замечательно!

— Но, Таканацу-сан, посмотрите у меня…

— Да-да… Но пощупайте у собаки. Ну, как? Не поразительно ли?

— Да, поразительно! Вы правы. А можно мне потрогать вашу?

— Ну-ка, ну-ка… — Канамэ спустился с веранды и подошёл к ним. — Действительно. Как странно! Совсем как шея человека.

— Не правда ли? Я сделал важное открытие?

— У него шерсть короткая и гладкая, как атлас. Вовсе не кажется, что это шерсть.

— А толщина шеи такая же, как у людей.

Мисако соединила пальцы рук в кольцо и, измеряя, сравнивала свою шею и шею собаки.

— Нет, у него толще. Но у него шея длинная и хрупкая, поэтому кажется тонкой.

— Такого же размера, как моя, — сказал Таканацу. — Размер воротника тридцать семь.

— Когда Таканацу-сан уедет, нам останется только гладить шею собаки.

Хироси, опять сев на корточки возле собаки, говорил ей:

— Дядюшка, дядюшка!

— Ха-ха-ха! Ты теперь будешь звать его не Линди, а Дядюшка? А, Хироси?

— Так и буду, папа. Дядюшка, дядюшка!

— Таканацу-сан, если бы вы подарили собаку кому-то другому, тот бы очень радовался.

— Что вы хотите сказать?

— Не понимаете? Но я-то хорошо знаю. Разве нет никого, кому было бы приятно гладить эту шею?

— Может быть, ты ошибся адресом, приведя Линди к нам?

— Стыда у вас нет! Здесь же ребёнок, а вы говорите такое! Вот он и вырастет…

— Папа, а вчера, когда мы везли Линди из Кобэ, один человек, увидя его, сказал… — начал Хироси, меняя тему разговора.

— И что же он сказал?

— Мы шли со слугой по берегу, за нами пошёл какой-то пьяный. Он с удивлением смотрел на Линди, а потом сказал: «Ну и собака, совсем как морской угорь!»

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— А если подумать, действительно морской угорь, — сказал Таканацу. — Линди, теперь ты будешь Угорь!

— Благодаря угрю Таканацу вышел из положения, — вполголоса вставил Канамэ.

— В одном Пиони и Линди похожи — у них длинные морды.

— У колли и борзых и морда, и туловище в общем одинаковы. Только у колли шерсть длинная, а у борзых короткая. Коротко объясняю тем, кто не разбирается в собаках.

— А шея?

— О шее говорить не будем. Моё открытие не было слишком приятным.

— Когда две собаки лежат рядом у каменных ступеней — совсем как в магазине Мицукоси.[44]

— Мама, а в магазине Мицукоси есть такие собаки?

— Ну, это никуда не годится. Ты родился в Токио, а не знаешь Мицукоси. Поэтому ты так хорошо и говоришь на осакском диалекте.

— Но, дядюшка, я жил в Токио только до шести лет.

— Да, этого мало. А после ты больше в Токио не ездил?

— Я хочу, но… Папа всегда ездит туда один, а мы с мамой остаёмся здесь.

— А не поедешь ли ты со мной? Как раз сейчас каникулы. Я тебе покажу Мицукоси.

— Когда?

— Завтра или послезавтра.

— Что же делать? — На лице мальчика, до тех пор весело болтавшего, отразилось беспокойство.

— А ты что, не можешь?

— Поехать-то я хочу, но я ещё не сделал домашнего задания.

— Разве я не говорила тебе: делай побыстрее? Но всё можно сделать за один день, только поработай как следует сегодня до вечера. И поедешь с дядей.

— Задание можно сделать и в поезде. Я тебе помогу.

— А сколько дней мы там пробудем, дядюшка?

— К началу твоих занятий мы вернёмся.

— Где вы остановитесь? — спросила Мисако.

— В отеле «Империаль».

— Но у вас же много дел. Правда, дядюшка?

— Ну что за ребёнок! Его приглашают, а у него всё какие-то возражения. Таканацу-сан, для вас это обуза, но всё же возьмите его с собой. Хоть два-три дня не будет мне надоедать.

Хироси при этих словах побледнел и, глядя в глаза матери, натянуто улыбнулся. Разговор о поездке в Токио возник случайно, однако сам мальчик так его не воспринимал. Ему казалось, что всё это было подстроено заранее. Если бы взрослые действительно хотели его обрадовать, он бы обязательно поехал, но возможно, возвращаясь из Токио, дядя в поезде объявит ему: «Хироси, когда ты вернёшься домой, матери там уже не будет. Отец просил меня сообщить тебе это». Мальчик боялся чего-то в подобном роде, его детское воображение рисовало абсурдные картины. Он не мог проникнуть в замыслы взрослых и не знал, что ответить.

— Дядюшка, у вас правда неотложные дела в Токио?