Капитан без прошлого

* * *

Такого позора, как тогда, в медотсеке «Евы», Уняйя давно не испытывала. Подумать только, разделиться на глазах у капитана и малютки Дик, не говоря уже о недостойной чужачке! И пусть простодушные люди не поняли всей глубины падения фелиды, довольно было и того, что ее осознавала сама Уняйя.

Правда, вырвавшись, Дар вцепился в руку злодейке и не позволил той выстрелить в капитана — неразделенной Уняйя нипочем бы не успела к нему на помощь и…

И что?! Кого она сейчас обманывает?! Нет ей никакого оправдания!

Что ж, последние сомнения отпали: испорчена она безнадежно!

Конечно, времена нынче далеко не те, что были при дазе Тяу-Китяйе-Старшей. Как гласит предание, тогда вовсе никто не разделялся. Теперь — рано или поздно через это проходят все фелиды. Но в том-то и дело, что рано или поздно: обычно такое случается к концу жизни в посвященной семье и служит верным признаком, что пора начать подумывать о собственных детях. С некоторыми подобное происходит раньше, иногда даже вскоре после посвящения. Это ненормально, но не такая уж и редкость. Однако никто никогда не слышал о фелиде, которая бы начала разделяться еще в родительской семье! А у нее, Уняйи, было именно так.

Помнится, в первый раз она даже поначалу не поняла, что с ней сделалось. Дар покинул ее ночью, во сне. Уняйя пробудилась от собственного истошного мяуканья — нутро ее горело, низ живота судорожно дергался, сердце бешено металось, словно ища выход из груди наружу. А у основания хвоста докучливо зудело — но не противно, как бывает при укусе горного паука, а наоборот, отрадно до эйфории! Юная фелида непроизвольно протянула руку, чтобы ощупать это место — и обомлела: ее пальцы провалились в пустоту — хвоста не было!

Как же она испугалась! Стремглав вскочила с ложа, запалила свет… И увидела свой отделенный Дар, свернувшийся на покрывале пушистым когтистым колечком! О, Бездна!

Схватив беглеца дрожащими руками, Уняйя судорожно принялась запихивать его обратно в себя. Тогда она еще не знала, как ловчее с этим управиться. Исцарапала себе все пальцы и живот, внутреннюю часть бедер, и, кажется, что-то повредила внутри — после у нее два дня нет-нет да и сочилась кровь из-под хвоста и из ушек. А дискомфорт от судорог неуклюже устраивавшегося на положенном ему месте Дара юная фелида ощущала еще добрую декаду. Но Уняйя была настороже, и в семье ничем себя не выдала — ни о чем не догадалась даже чуткая Мняйя.

Открылось все лишь через долгих четыре вспышки: за это время разделение сделалось для Уняйи занятием привычным, однако от этого не менее восхитительным. Попутно она научилась управлять своим Даром, изгоняя его из себя и возвращая назад буквально по щелчку пальцев. Более того, освобожденный Дар послушно исполнял и другие ее команды — прыгал, кувыркался, бешено кружился — все это лишь усиливало переживаемые юной фелидой ощущения… Позывы же к непроизвольным разделениям, достаточно частые, она научилась вовремя распознавать и до поры сдерживать.

Но однажды, уединившись в своей каюте на семейном корвете, Уняйя потеряла бдительность — и заглянувшая навестить чадо Мняйя застала ее за этим непотребством. Юная фелида и теперь не переставала удивляться, как пережила тот разговор. Заливаясь слезами, она умоляла родительницу о прощении — или хотя бы о легкой смерти. Мняйя уже выпустила когти, а Уняйя покорно подставила под удар горло — но тут их прервали: по внешней связи пришло срочное сообщение.

Отвлекшись на дела, родительница немного остыла, и новый их разговор протекал уже более или менее спокойно — насколько это вообще было возможно для беседы на подобную щекотливую тему. Ну, хотя бы когти больше почти не сверкали. Мняйя много говорила о чести семьи и о незавидной судьбе оступившихся и не одумавшихся, целыми страницами наизусть цитируя дазу Тяу-Китяйю-Старшую. Уняйя внимала в искреннем и глубоком раскаянии.

Кончилось тем, что юной фелиде было велено принимать лекарство из корня берегового лютика — столь же невыносимо горькое, сколь сладким настигал ее прежде миг разделения. Что ж, более чем справедливо: за удовольствие, тем более порочное, позже всегда приходится платить.

Как бы то ни было, лекарство помогало — позывы к непроизвольным разделениям прекратились, а когда Уняйя, забыв стыд, как-то раз попробовала извергнуть из себя Дар умышленно, тот вышел с трудом, словно цепляясь за хозяйку всеми когтями и зубами, и действо это не только не сопровождалось былым экстазом — наоборот, отозвалось в юной фелиде целым букетом неприятных ощущений, от резкой головной боли до мучительной тошноты. Больше Уняйя подобных попыток не повторяла…

А потом Мняйя посвятила свое чадо человеку, капитану «Евы» Йурриию Васс иль Ев. Прямо это сказано не было, но юная фелида прекрасно понимала: причина такой судьбы именно в ее былых проступках. В обычной посвященной семье, узнав о лекарствах, непременно спросили бы, в чем дело — и пришлось бы обо всем им рассказать: своих не обманывают. Ясное дело, такого позора Мняйя допустить не могла. Так что в какой-то момент Уняйя уже смирилась с тем, что вовсе останется без посвящения, но вышло иначе. Надо ли говорить, как она обрадовалась, узнав о решении родительницы?! И сколь верна вознамерилась быть этому человеку Йурриию?!

Провожая в новую жизнь, Мняйя строго настрого наказала юной фелиде продолжать пить лекарство на протяжении еще минимум десяти вспышек — семи стандартных витков по человеческой временной шкале. Люди, рассудила она, не станут задавать неудобные вопросы…

Казалось бы, ничто не предвещало неприятностей.

Но наперекосяк все пошло почти сразу.

Наверное, злую шутку с Уняйей сыграло переполнявшее ее чувство преданности новой семье: при первом же разговоре с капитаном — когда тот, поначалу было запутавшись, наконец заявил, что с радостью принимает к себе юную фелиду — она ощутила знакомое жжение: Дар яростно рвался наружу несмотря ни на какие береговые лютики. Ей хватило выдержки не разделиться прямо там, в картонной коробке, но едва Уняйя уединилась в каюте, это случилось. Как встарь — в приступе дикой эйфории.

Юная фелида удвоила дозу лекарства и недолгое время прожила в согласии с собой. Правда, когда капитан потребовал от экипажа покончить с секретами, ее пришлось покорно признаться в своем позоре, но люди, несведущие в вопросе, пропустили те ее слова мимо ушей… Однако затем гнусный позыв повторился — во время вызванной вирусом аварии звездолета и еще раз после, на луне К-177, аккурат когда капитан был сперва с Ксен, а затем с Брин — совпадение, наверное…

Доза экстракта лютикового корня снова увеличилась — сделавшись предельно допустимой — но и это не помогло: когда в медотсеке чужачка приставила к плечу капитана игольник, Дар вырвался из юной фелиды уже прилюдно. Да, семье это сослужило добрую службу: злодейка была обезврежена… Но суть дела от этого не менялась: Уняйя публично осрамилась!

Тогда она постаралась ничем не выдать захлестнувшего ее отчаяния, но в душе поняла: пришел конец. Если еще раз повысить концентрацию лекарства — оно ее попросту убьет. Но если этого не сделать — позор станет повторяться снова и снова, и в конце концов слухи о нем так или иначе дойдут до Мняйи. Родительница этого не вынесет.

К смерти Уняйя была готова с тех пор, как попалась тогда, на корвете, но теперь жизнь юной фелиды полностью принадлежала посвященной семье, и смириться с собственной гибелью означало бы пренебречь этим долгом. Но и кровную родительницу она подвести не могла…

Однако существовал третий путь. О нем Уняйя знала из строжайше запрещенных к чтению книг. Ее порок мог быть побежден — еще большим пороком. И если удастся сохранить это падение в тайне…