Том 3. Русская поэзия

Рифма Бродского

Текст дается по изданию: Гаспаров М. Л. Избранные труды. Т. IV. Лингвистика стиха. Анализы и интерпретации. М., 2012. С. 171–181 (впервые опубликовано в: Russian Literature. 1995. Vol. 37, 2/3. P. 189–202).

Материалом для предлагаемого обследования взят сборник: Бродский И. Часть речи. Избранные стихи 1962–1989. M., 1990 («Состав сборника утвержден автором», с. 528). В сборнике четыре раздела, почти равномерно покрывающие три периода работы Бродского: 1962–1972 (разд. 1), 1972–1979 (разд. 2), 1980–1989 (разд. 3–4).

За вычетом немногочисленных диссонансных рифм (а также трех неравносложных, где рифмуется дактилическое окончание с гипердактилическим, типа улицу — луковицу, и одной неравносложной, где рифмуется мужское окончание с женским, alles — вальс) в сборнике «Часть речи» насчитывается 4507 рифм — мужских, женских и дактилических.

По трем периодам творчества они располагаются следующим образом:

Сразу заметна тенденция к постепенному снижению доли мужских рифм и к нарастанию доли женских. Сразу видно также, как ничтожно мало y Бродского дактилических рифм: две трети их приходятся на одно только стихотворение «1972 год». Разумеется, цифры эти ненадежны: «Часть речи» — лишь избранные стихотворения Бродского, и отбор (особенно среди ранних стихов) был очень строгим. Но так как отбор этот делался вряд ли по стиховым признакам, то есть надежда, что общие тенденции им не затронуты.

Главная проблема русской рифмы XX века — соотношение рифмы точной и неточной. XIX век выработал очень строгую систему созвучий, считавшихся точными рифмами, всякое отклонение от нее тотчас ощущалось как не-рифма. В XX веке, начиная с модернистов, эта граница между рифмой и не-рифмой размылась. Возник целый ряд переходных форм, ощущавшихся как рифма, но рифма неточная. Количественные и качественные характеристики этих неточных рифм менялись от поэта к поэту. Вот эти характеристики мы и попытаемся установить для поэзии Бродского. Они покажут место автора среди других рифмователей XX века.

Общие понятия и общие направления эволюции русской рифмы установил в свое время В. М. Жирмунский[507]. Количественные показатели — сколько неточных рифм допускал в своих стихах каждый писатель — были подсчитаны нами для 300 поэтов, начиная с Кантемира и кончая сверстниками Бродского[508]. К сожалению, материал здесь был ограничен авторами, официально признанными в то время, и поэтому мы пока не можем сравнивать рифму Бродского, например, с рифмой Рейна или Бобышева, что было бы, конечно, крайне интересно. Наконец, качественные показатели — какое именно строение неточных созвучий предпочитают использовать те или иные поэты — начали подсчитываться лишь в самые последние годы и лишь для немногих крупнейших авторов[509]. Мы попробуем сопоставить практику Бродского с практикой трех поэтов предыдущей экспериментаторской эпохи — Маяковского, Пастернака и Цветаевой. Небогатые данные по другим поэтам будут привлекаться лишь от случая к случаю. Из Маяковского обследованы мужские и женские неточные рифмы в стихах 1927–1928 годов (всего 661 созвучие); из Пастернака — в «Сестре моей — жизни», «Темах и вариациях» и «Лейтенанте Шмидте» (всего 399 созвучий); из Цветаевой — в «Ремесле», первой тетради «После России» и «Крысолове» (477 созвучий).

Основные понятия, восходящие к В. М. Жирмунскому, таковы. Точной называется такая рифма, в которой и гласные и согласные звуки, начиная с последнего ударного гласного и далее вправо, полностью совпадают: страницей — вереницей, Монголии — магнолии. (Условно-точной считается по традиции рифма, в конце одного из членов которой стоит йот, a в конце другого — нуль звука: столице — круглолицый; мы их не выделяем из точных, y Бродского они крайне редки.) Приблизительной называется такая рифма, в которой безударные гласные в заударной ее части не совпадают: раствором — форум, прихожую — кожею. Неточной называется такая рифма, в которой согласные звуки в заударной части не совпадают: пожар—бежал, плевел—север, прадеда — правило. Именно они будут предметом нашего рассмотрения.

Рифмическое созвучие состоит из чередования вокальных и консонантных позиций. Вокальная позиция бывает занята одним гласным звуком. Консонантная позиция бывает занята одним согласным звуком (раствором—форум) или пучком согласных звуков (портик — портит); в редких случаях — нулем звука (Клио — скрыла). Число консонантных позиций (на которых только и возможно совпадение или несовпадение согласных звуков) в рифме ограничено. В мужской закрытой рифме (кончающейся на согласный) это только одна позиция — финальная (точная рифма: гранит—зенит, неточная: восторг—восток). В мужской открытой рифме (кончающейся на гласный) это, по традиции, тоже одна позиция — предударная (точная рифма: любя — себя, неточная: скрипя — себя). В женской рифме это две позиции: интервокальная (точная рифма: забавы — агавы, неточная: печали — ключами) и финальная (точная: лопасть—пропасть, неточная: смелость—мелочь). В дактилической рифме это три позиции: первая интервокальная (беззубие — безумия), вторая интервокальная (ужаса — лужица) и финальная (раскаялось—кариес). На всех этих позициях точность созвучий в XX веке подвергается расшатыванию, но на каких больше, на каких меньше — это зависит от индивидуальных предпочтений поэта.

Сразу оговорим особую роль финальной позиции. Только на ней консонантное заполнение легко может отсутствовать: не только гранит—зенит, но и любя — себя, не только хватит— катет, но и забавы — агавы. Когда рифмуется слово с финальным согласным и без финального согласного, то получается так называемая усеченная рифма: назад—глаза, ветер—на свете. Именно с усечений началось внедрение неточных рифм в русскую поэзию XX века. В 1930–1950‐х годах они были преобладающим типом русской неточной рифмы. Начиная с 1960‐х годов они ощущаются как устаревающая мода[510], начинают избегаться и y некоторых поэтов (например, Винокурова) сходят почти до нуля. Бродский формировался именно в эти годы. Он отвергает усечения звуков полностью — признает только замены звуков. Во всей «Части речи» 1990 года ни одной усеченной рифмы нет. Соответственно и для сравнения с Бродским такие рифмы не привлекаются ни из Маяковского (у которого их очень много), ни из Пастернака, ни из Цветаевой.

Общее число неточных мужских открытых рифм в «Части речи» 1990 года — 86; мужских закрытых — 62; женских — 675; дактилических — 38. В процентах от числа всех рифм каждого типа и в сравнении со средними показателями советской поэзии 1960–1975 годов[511] и 1986 года (по альманаху «День поэзии 1986») это выглядит так:

Мы видим: общая доля мужских неточных рифм в поэзии последних десятилетий сокращается. Бродский здесь идет впереди времени: средний его показатель за 1962–1989 годы совпадает с общим средним показателем за 1986 год, a не с более ранним. Что касается женских рифм, то Бродский оказывается здесь более сдержан в своей неточности, чем большинство поэтов этих десятилетий. Со своими 27 % он стоит приблизительно на том же уровне, что Рубцов 1962–1969 годов (28 %), Кушнер 1969–1973 годов (26 %), Шкляревский 1960–1970 годов (25 %), Луконин 1962–1968 годов (28,5 %); близкие показатели были в 1950‐х годах y Твардовского и Симонова. По сравнению с ним значительно меньше неточных женских рифм оказывается, например, y Чухонцева (16 %), Мориц (14 %), Матвеевой (14 %); значительно больше — например, y Сосноры (85 %), Вознесенского (74 %), Рождественского (82 %). Трудно не признаться, что по интуитивному впечатлению рифмы Бродского мало похожи на рифмы Рубцова, Луконина или даже Кушнера. Видимо, это значит, что так называемое интуитивное впечатление создается не столько количеством неточных рифм y поэта, сколько их внутренним строением, к рассмотрению которого мы сейчас перейдем.

По дактилическим рифмам сравнительного материала за последние десятилетия y нас нет. Из трех старших поэтов здесь ближе всего к 56 % Бродского Маяковский (42 %), дальше — Пастернак (78–88 %) и Цветаева (71–92 %). Заметим это сближение с Маяковским: оно в нашем материале не последнее.

Соотношение неточностей в мужских закрытых и мужских открытых рифмах y Бродского, как сказано, 62:86, то есть 42:58 %. Он предпочитает неточности типа вчера — чела неточностям типа пожар— бежал. Это едва ли не единственный случай во всей русской поэзии XX века, экспериментировавшей с неточными рифмами: все остальные поэты предпочитали упражняться в неточных закрытых. Хочется предположить здесь влияние английской и немецкой поэзии, где me-sea или du-zu — самые обычные рифмы. Из трех старших поэтов больше всего открытых неточных y Маяковского (44 %), чуть меньше — y Цветаевой (41 %), и дальше всего от Бродского отстоит Пастернак (13 %).

Обращаясь к непривычной неточно-открытой рифме, поэты стараются хотя бы смягчить ее резкость: заботятся о том, чтобы предударные согласные были не вполне, но хоть сколько-то похожи. Для этого используются пары согласных, различающихся только мягкостью/твердостью (м): себ’я — судьба, зимы — возьм’и; только звонкостью/глухостью (з): скоты — сады, внизу — росу; только вставкой внутреннего йота (й): норовя — муравья, плеча — ничья; по-видимому, сонорные (с) ощущаются более близкими друг к другу, чем шумные: чела — вчера, рубля — дня, клешня — плашмя; наконец, даже если непосредственно предударными оказываются несхожие звуки б/л, б/р, т/н, то один из них может входить в рифмующий пучок согласных на непредударном месте (п): себя — с рубля, серебря — себя, пятно — пальто. У Бродского, Маяковского и Цветаевой такие пары предударных согласных встречаются со следующей частотой (у Пастернака мужских открытых рифм слишком мало для статистического учета):