Моя дурацкая гордость

Глава 5

На трансформагии Елизарова не появилась, на завтраке ее тоже не было. Мы с Псарем уже успели обсудить, как я ей вставлял, ее сиськи, ее ноги, провал со вчерашним безобразием, еще раз ее сиськи, а Елизарова все ходила где-то. Может, спала.

— Исаев и Чернорецкий, — вмешалась Разумовская. Псарь как раз распекал мою задницу за вчерашнюю лажу, Хьюстон валялся в больничном карцере, а Прогноз из-за собственной тупости на трансформагию не ходил. Мы с Псарем даже представили, как перекосило бы Юстину, явись в аудиторию Прогноз с его квалификационным «Плохо». — Вы слышали задание?

Конечно, профессор, превратить фламинго в страуса. Очередная бесполезная работа ценой в жалкие десять баллов. Можно подумать, в жизни нам это офигеть как пригодится.

— Конечно, профессор! Нам было приказано продолжать работу, — Гордей, до того качавшийся на стуле, опустил его на все четыре ножки и с готовностью выудил палочку из кармана. — Моя племянница, кстати, в трансформации носа даже вас сделает, профессор. Ей четыре.

Племянница Гордея родилась с синдромом Хамелеона и могла менять свою внешность как ей вздумается.

— Буду рада видеть ее на своих семинарах через четырнадцать лет, — невозмутимо отбила Разумовская и приказала: — Приступайте, Чернорецкий, — и в эту самую секунду дверь распахнулась.

На пороге появилась раскрасневшаяся Елизарова, следом — почему-то Пашков. Ну, я сделал вид, что их не знаю. Псарь многозначительно кашлянул.

Елизарова на ходу застегивала верхнюю пуговицу блузки, Пашков приглаживал волосы. Козе-е-ел.

— Она и с ним уже успела? — то ли восторженно, то ли удивленно усмехнулся Гордей.

— Завали, хрен собачий.

Вообще, этим утром я чувствовал себя примерно так же, как после удачного матча по крылатлону. Все меня любят, тело ноет, восхитительное и восхищенное девчачье стадо вокруг крутится, и задницы у них одна лучше другой. А сейчас я чувствовал себя так же, как если бы после игры в общагу зашла Юстина и объявила, что результаты аннулированы, и мы с треском провалились.

— Елизарова? Пашков? Причина вашего опоздания, смею надеяться, уважительная?

— Это был Топ-Топ, профессор, — выдохнула Елизарова, ощупывая себя и проверяя, не отвалилась ли одна из сисек. — Я позвала Диму…

— Силы были неравны, — добавил Пашков. — Справились с помощью Дениса Кирсанова и Уфимцева.

— Харитона Валерьевича, — занудно поправила та. — Я верила, что четверокурсники в состоянии самостоятельно разобраться с привидением, — попеняла Разумовская и неопределенно кивнула на свободные места: — Проходите.

Справедливости ради, стоит сказать, что Елизарова видеть Топ-Топа не могла, потому что призраков видели только потомки чародеев.

— Не, Пашкову понадобилась поддержка еще двоих, — заржал Ветроградов и прикинулся, будто жарит парту, — ну, чтобы Елизарова уж точно осталась довольна.

Уродцы с Виредалиса загоготали, Меркулов пнул Харю под столом, подмигнул и сложил большой и указательный пальцы кольцом. Продев в него палочку, медленно поводил ею туда-сюда и указал глазами на Елизарову. Зорин кисло скривился. Он всегда так делал, когда хотел выразить свое вонючее одобрение.

Псарь удержал меня за рукав, оставалось прижать жопу к стулу и ждать реакции Юстины.

— Минус двадцать баллов с Виредалиса. Ветроградов, вам, кажется, нечем заняться? В таком случае, вы первый продемонстрируете нам владение чарами…

Юстина меня любит. А я люблю ее. Псарь говорит, что мы могли бы пожениться, не будь разницы в возрасте и несовместимых взглядов на превращение совы в бинокль.

— А что я-то сразу, Юстина Константиновна?

Елизарова, меж тем, прошла между рядами, собрав со зрителей пару-тройку голодных взглядов, и шлепнулась по соседству с Челси, в двух партах от нас с Псарем.

— Елизарова!

Она обернулась и подняла брови. Как будто, блин, не давала мне прошлым вечером.

— Как у тебя дела, Веснушка? Как Пашков?

Так-то мне насрать на Пашкова и на то, чем они занимались, но парни говорили, что нельзя бросать девушку на следующий же день после секса. С ней поговорить надо, иначе рискуешь получить обиду на всю жизнь.

— Как сиськи? — добавил Псарь, пихнув меня локтем.

Елизарова несколько раз хлопнула ресницами и, пожав плечами, просто сказала:

— Нормально.

И отвернулась.

Ну, я тоже не пальцем деланный, пока Юстина зевала и одергивала Злату, похватал со стола хлам и пересел за стол к Чумаковой и Елизаровой.

— Исаев, — возмутилась Челси и попыталась спихнуть меня со стула, — унеси свою задницу обратно к Чернорецкому, он без нее киснет. Соколов где?

— Придет скоро, он на важном задании, — я сделал лицо, как у Лехи, столкнувшегося со спряжением латинских глаголов — загадочное и тупое одновременно. — Но его член скучает без тебя, это я точно говорю.

— Придурок.

Чумакова надулась и превратила мой нос в свиной пятак. Я отомстил ей бородавками. Елизарова пыхтела над заданием Разумовской, то и дело заправляя за ухо выбившуюся прядь.

— Помочь? — я шлепнул руку на ее ладонь. Обычно это помогало и делало девчонок более сговорчивыми.

— Нет, спасибо, я почти…

— Исаев, вы не заблудились? — спросила Разумовская с такой заботой, будто она была знахарем, а я буйным пациентом Святого Григория, сбежавшим из-под надзора и пускавшим слюни где-нибудь в буфете.

— Он ваще блудливый олень, — Гордей сложился пополам.

— Я помогаю отстающим, мэм! Делаю однокурсницам добро! — я потрепал Елизарову по макушке, Елизарова отъехала на стуле подальше.

— Дополнительные вечерние занятия, — хихикнула Милена, мазюкая губы отвратного цвета помадой.

— Оборжаться, Маркова. Да я из нашей Елизаровой сделаю гения трансформагии.

— Похвальное желание, Исаев, — с сарказмом процедила Разумовская, явно сомневаясь в моем таланте преподавателя. — Вашу энергию давно пора направить в мирное русло.

Елизарова сморщилась, как от зубной боли, и помотала головой.

— Обойдусь, Исаев.

Опасалась, наверное, как бы народ не узнал, что я ей вчера вставил. Тоже мне, позор нашла.

— А со мной позанимаешься, Марк? — Светка Дубравина из Каэрмунка перекинула сумку через плечо и улыбнулась мне.

— В очередь! — заявил Псарь, сотворил из воздуха вязаную шапку, как у моей прабабки на портрете, что висит дома в холле, и приготовился собирать юнтары с ассигвалями. Ассигвалями назывались золотые монеты, в одном ассигвале было десять серебряных юнтаров, а в одном юнтаре — сто краблов.

Разумовская, профессионально оценив блестяще выполненные чары Воплощения, вскинула брови и дала огромное домашнее задание.

Прозвенел звонок, но я переорал колокол:

— Не расплатишься, Свет! — Она выразительно посмотрела на мой хер. Хм. — Но можем договориться.

— А как Елизарова расплачивалась? — громко взвизгнула подружка Светки, такая же пустоголовая и грудастая.

Елизарова громко фыркнула, сграбастала свои манатки и начала проталкиваться к двери. Пока Гордей водил языком за щекой, намекая, я соображал, стоит ли провоцировать Елизарову. Пожалуй, пока не стоит.

— Первое занятие бесплатное, так и быть, Све-е-ет.

Имя «Ева» тоже можно было тянуть как презерватив с мерзким сладким вкусом, но я никогда не называл Елизарову по имени. Оно ей не шло.

— Ну что, сегодня в семь? — Светка выставила жопу, Меркулов, проходя мимо, звучно припечатал по ней. Она крутанулась на месте, выхватив палочку, но мы ее опередили.

Пока Меркулова с дружками тягали на носилки, чтобы отправить лечиться, Разумовская раздавала штрафы, а Светка причитала фальцетом, мы с Псарем таскались за Елизаровой и просили залечить наши царапины. Скорее, чтобы помотать ей нервы, чем добиться помощи.

После эликсирики я загнал Елизарову в угол. У меня стоял, Елизарова дергалась.

— Ты так и не ответила, как там Пашков, Елизарова? Сосалась с ним, да?

— Совсем больной, — равнодушно отмахнулась она.

— Болеет? Бедняга.

Елизарова закусила губу. Красная помада смотрелась еще ярче в сочетании с волосами.

— Ты больной. Отпусти меня, Исаев.

— К Пашкову торопишься? — Меня взбесила мысль о том, что Елизарова, может быть, трахалась с этим тупым недоноском, на следующее же утро после того, как дала мне, и потом стирала с его члена следы помады, пока он высматривал в темноте кабинета ее трусы. — Понравилось с ним?

Елизарова выглядела почти испуганной. Это возбуждало еще сильнее.

— Исаев, зачем ты все это говоришь? — она стояла, опустив руки. — Ты же не дурак, и я не дура. Ты свое получил, больше тебе от меня ничего не надо, и теперь ты не знаешь, как доходчиво сказать об этом. — Елизарова тяжко вздохнула, словно столкнулась с особо сложным латинским текстом для перевода. — М?

Елизарова говорила сложно, но я ее понял.

— Да ну тебя. Очень даже надо. Надо.

— Я не буду с тобой трахаться, Исаев. — Таким тоном освещают скучные политические события.

— У меня для тебя плохие новости, Елизарова.

Она смотрела на меня с выражением, с каким обычно смотрят на карлика — со смесью жалости и любопытства.

— Ма-а-арк, — Светка нарисовалась в коридоре. Я глянул на часы: пять минут восьмого. — Ты идешь?

Елизарова достала из кармана зеркало, демонстративно начала поправлять волосы и воротник блузки.

— Предохраняйтесь, Елизарова, — я хрустнул суставами и пошел к Дубравиной. — Аминь.

Я обнял ее за плечи, притянул к себе и, напоследок смерив Елизарову взглядом (надеюсь, полным превосходства взглядом), свалил заниматься с отстающими.

***

— Она хоть что-нибудь усвоила из твоих объяснений?

Псарь, который сам вчера занимался отнюдь не уроками, лыбился и с садистским удовольствием следил за потугами Прогноза освоить наипростейшую формулу перемены цвета.

— А как же. Я доходчиво объяснял, а она все время повторяла «а-а-а» и «о-о-о, Марк». Поняла, стало быть.

Мы ржали в голос; в кабинете стоял такой шум, что никто не просек. Пока Псарь задирал юбку Злате, а Селиверстов поучал Свиззаровского, я написал на клочке бумаги: «Ты забыла у меня трусы» и совсем уже было собрался отправить птичкой Светке, но меня отвлек Родя-двадцать-сантиметров. Ну, всем понятно, что Родиона прозвали так из-за большого члена. Года два назад мы все обоссывались от зависти, а потом доперли, что, кроме размера и полутора метров роста в прыжке, у Роди нет ничего, что могло бы привлечь мало-мальски симпатичную пташку. Хотя хрен у него, повторюсь, смахивает на биту для крылатлона, я б от такого не отказался. Сам Родя своего прозвища жутко стеснялся, бледнел и краснел (в зависимости от времени года), он еще заикался к тому же, в общем, ходячее недоразумение, которому по ошибке достался годный хер.

— М-м-марк, н-не пом-можешь мне?

— Да без проблем. — Я пихнул Прогноза, сунул ему записку и велел: — Передай, — а сам повернулся к двадцатисантиметровому Роде.

Пока суть да дело, записка пошла по аудитории. Родя открывал и закрывал рот, не успевая за объяснениями; девчонки, сунувшие длинный нос в мое послание Светке, хихикали, зануда Колосов покачал башкой, Злата, повернувшись ко мне, покрутила пальцем у виска и в образовавшейся на секунду тишине громко заявила: «Ева, тебе тут письмо от Исаева!»