Брак по-тиквийски. 3. Ни минуты покоя

— Вы?! Я что, неясно выразился? — Голос срывался от злости. — Вон отсюда!

— Нам надо поговорить, — твердо произнесла Тереза. Тиквиец не станет стрелять в женщину, подбодрила она себя, старательно выкидывая из мыслей всяких маньяков и психопатов.

— Не о чем разговаривать! Повернулась и ушла! А еще лучше — убежала! Немедленно!

Она сделала шаг вперед, стекло хрустнуло под ногой.

— Вы видели, как мужчина с седьмой дачи бросает за забор соседнего дома мусор?

Хозяин непонимающе уставился на нее. Не ожидал, что она заговорит именно об этом? Выражение лица претерпело изменение: теперь он выглядел не просто раздраженным, а оскорбленным.

— Что?! Мне плевать на ваши мелкие дрязги! Вы вообще знаете, кто я? Передо мной весь преступный мир на цыпочках ходит! Да я вас всех в асфальт закатаю, и даже останков никто не найдет!

Он что, криминальный авторитет? Блин! Это совершенно меняло дело. Говорить с таким кадром, может, и не о чем, а вот передать его в руки службы охраны безопасности необходимо. Хоть Тереза и фыркала на безопасников, и порой пренебрежительно звала легавыми, а когда-то боялась их до дрожи, но из песни слов не выкинешь: нынче она сама была внештатным помощником службы. Да, формально не она, а Ильтен — но любой офицер из Ноккэма в курсе, кто на самом деле ловил преступников на живца на городских улицах. И теперь не помахать рукой и не уйти, чтобы вызвать группу захвата. Раз уж этот мафиозо сказал, кто он такой, он точно не планирует оставить ее в живых.

Мужик продолжал распространяться о том, как он крут и как она пожалеет, что явилась сюда. А Тереза, изображая на лице испуг — честно говоря, притворяться почти не приходилось, — вроде бы отступала мелкими шажками. Ровно до вазы с каким-то колючим цветком. Тереза назвала бы его розой, но на Земле не бывает фиолетовых треугольных роз.

Псевдорозу с утыканным иголками стеблем — в лицо мужику вместе с водой; быстро пригнуться и скользнуть вправо, чтобы выстрел прошел мимо; вазой — по затылку… Ф-фу, выстрелить преступник не успел. Но и сознания окончательно не лишился — так, сомлел чуток, однако конечности шевелятся. Тереза носком ноги поддела пистолет, отбросила в сторону. Огляделась в поисках, чем связать добычу — ага, бархатная занавеска на окне, все равно ее пропорол осколок стекла. Жаль, нет Маэдо — у того всегда с собой наручники. Но внештатным помощникам ни наручники, ни пистолеты не положены.

Крепко связав задержанному руки за спиной, Тереза закатила пистолет ногой на остатки занавески и увязала в узел. Затем подцепила вяло брыкающееся тело за спутанные руки и поволокла к своей даче. Посидит в подвале немного, а там и Маэдо появится: как-никак пора, середина лета.

— Оставьте меня в покое, — промямлило тело. Не слишком убедительно, без прежнего апломба.

— Заткнись, — отмахнулась Тереза. Тащить его было тяжело и неудобно. Зря она тачку Премонсита поломала, от души врезав ею в ворота, сейчас бы пригодилась.

— Куда меня? Зачем? — забеспокоилось тело. — Отпустите!

— Ага, щаз, — ухмыльнулась Тереза. — Ты арестован. На астероиды отправишься руду копать, мафиозо фигов.

— Я не имею дел с мафией! — заголосил мужик. — Я ни в чем не виноват!

— Это ты следователям расскажешь, голубчик.

Она подтащила его к лестнице в подвал, с минуту поразмыслила, как бы половчее спустить пленника вниз, плюнула и просто толкнула. Тело скатилось, вопя и стеная.

— Можешь не орать, отсюда никто не услышит, — успокоила она его. — Проверено.

Проверено еще при маньяке, от которого осталось кольцо в стене. К нему он приковывал женщин. Сейчас же Тереза примотала туда преступника крепким шнуром.

— Ногами не шеруди, — предупредила, уходя. — Банку со стеллажа уронишь, разобьется — вылизывать будешь вместе со стеклом, — и экономно выключила свет.

— Тереза, — Ильтен решил серьезно поговорить с женой, — что за человек у нас в подвале?

Необходимость серьезного разговора он осознал, спустившись утром за банкой рассола и обнаружив на месте, которое зимой занимала лодка, татуированного хмыря в гламурном прикиде, привязанного к кольцу в стене. Хмырь стучал зубами и смотрел на Ильтена глазами какающей мышки. Ильтен даже про рассол забыл. Поспешно забрался по лестнице обратно — как стоял, задом наперед, — выключил свет и закрыл дверь, типа так и было.

— Еще один твой любовник?

Холеный и нарядный вид этого подвального сюрприза вполне позволял такое предположить. Но почему он связан и торчит в холодном подвале? Склонности к садомазохизму Ильтен у Терезы до сих пор не замечал. Даже в латентную форму не верилось: не тот тип женщины, которому такое нравится. Ее кредо — изводить любимых не физически, а морально. А если врежет кому-нибудь — то от души, а не для того, чтобы получить извращенное удовольствие.

— Какой, на фиг, любовник? — возмутилась Тереза. — У тебя только одно на уме! Это арестованный мафиозо.

— Что?! — Ильтен схватился за сердце.

Хмырь в подвале и так явился для него потрясением. Ну почему бы тому не оказаться каким-нибудь садовником, пытавшимся увильнуть от работы, получив деньги вперед? Или хотя бы обычным вором-домушником, потерпевшим неудачу при попытке вынести стеллаж с вкусными банками? Или даже любовником Терезы, зохен с ним, поругался бы да пережил. Почему сразу — худшее, что может случиться?

— Тереза, где ты его взяла? — слабым голосом спросил Ильтен.

— В девятом доме.

— И с чего тебя туда понесло?

— Как это с чего? Новый сосед же. Надо было познакомиться. — Она глянула искоса, так что Ильтен понял: врет. И она поняла, что он догадался. Вздохнула и поправилась: — Я зашла спросить, не видел ли он, как Премонсит сваливал мусор…

— Господин Премонсит, — напомнил Ильтен.

— Да какой он господин? — Тереза оттопырила губу, выражая свое отвращение. — Засранец он, правильно Генин говорил.

— Господин Генин.

— Рино, увянь! — не выдержала она. — Может, мне еще этого криминального босса господином назвать? Я хотела, чтобы он предупредил меня, если это снова произойдет, а в идеале — помешал Премонситу. Ну, в крайнем случае, чтобы выступил свидетелем, когда я нажалуюсь в муниципалитет. А он стал вопить, что всех закопает, и пистолетом махать…

Она осеклась, сообразив, что сама брякнула Ильтену об этом, и теперь он станет нервничать из-за пистолета и ездить ей по мозгам, будто она подвергает себя опасности… Ну, не нарочно же она!

— Давай я тебе целебных трав заварю, — расторопно предложила она. — Седативных. Только не хватайся за сердце, ладно?

Ильтен уронил руку, которую непроизвольно прижал к груди. Можно и не хвататься. Но меньше ёкать оно не станет.

— И что теперь нам с ним делать? — поинтересовался он без всякого энтузиазма. Расхлебывать последствия безумств жены — печальное бремя мужа, и большой опыт общения с невестами подсказывал ему, что мало какому мужу достается жена, столь часто совершающая безумства.

Тереза пожала плечами.

— Когда там приезжает Маэдо — завтра? Вот пусть сам и разбирается.

Ильтен слегка приободрился. Тоже неплохой выход — свалить часть безумств жены на любовника. Стоило завести его хотя бы для этого.

Разумеется, просто так сидеть и ждать Маэдо было Терезе не по нутру. Она проверила двор номер 10 — новых мешков не появилось, так что она отправилась к Премонситу, не имея настоятельного намерения оторвать его лысую башку. Но свин не оценил. И, что характерно, тоже попытался выставить Терезу, как и хозяин девятой дачи — разве что ни камеры на входе, ни пистолета у него не было. Был лишь хабалистый напор. Тереза потребовала, чтобы он убрал с дороги два рассыпанных мешка.

— Это вы их порвали! — огрызнулся он. — Вы и виноваты. Убирайте сами!

— Выкуси, помоечник! — Она остановила кулак в паре миллиметров от мясистого носа. — Мусор твой, и убирать тебе. Время твое до вечера. Что на закате останется на дороге — сожрать заставлю.

— Нет у вас такого права! Я легавым пожалуюсь, ясно?

— Ясно, ясно, — с улыбкой, которую лишь слепец мог бы назвать доброй, покивала Тереза. — Только сначала сожрешь, а потом пожалуешься. На пищеварение. И удочку отдавай, ворюга!

— Какую такую удочку? — прищурился лысый. — Не брал я у вас никакой удочки. И вообще ничего не брал.

— Ты мне языком не верти и глазки не криви! Это удочка господина Калле.

— Не знаю никакого господина Калле, — заявил он. — А удочку я в Тильгриме купил, ясно?

В прямой видимости удочки не наблюдалось, делать обыск Премонсит не даст: это ростом он невысок, а вход своим пузом полностью перекрыл. Избить его и пройти внутрь, потопчась по нему? Это как раз то, чего внештатный сотрудник службы охраны безопасности делать ни в коем случае не должен. Влезть тайком, имея подозрения — полбеды. Тоже незаконное проникновение на закрытую территорию, вот как с этим мафиозо получилось, но отбояриться можно. Избивать — только если есть повод. Прекратить высыпание мусора в чужой двор — повод что надо, любой безопасник отнесется в этом случае с пониманием к сломанным костям и даже к проникающим ранениям. А избить, чтобы порыться в доме — однозначно плохо. Это выходит разбой с грабежом. Терезе ничего не оставалось, кроме как погрозить наглецу кулаком, еще раз повторить про отбросы на поздний ужин и удалиться, хлопнув дверью.

— Этот твой мафиозо, — сообщил Ильтен, — плачет и на помощь зовет. Я дверь в подвал приоткрыл, так он чуть не захлебнулся воплями. Ты бы проведала его, что ли, а то вдруг помрет.

— Вот сам бы и проведал, раз такой заботливый, — пробурчала она.

В принципе, Ильтен был прав. Задержать преступника — одно, а уморить его — другое. В подвале холодно, вспомнила она. Если он от холода коньки отбросит, то будет нехорошо. Не то чтобы ее, Терезу, одолеют угрызения совести — по ее, так бандиту и надо, — но с точки зрения закона неправильно. И она прихватила с собой в подвал старую куртку.

— Выпустите меня! — Едва она включила свет, послышались истерические рыдания. — Пожалуйста, я ничего не сделал! Клянусь, я не виноват!

— Все вы не виноваты, когда вас поймают, — хмыкнула Тереза. — Ничего, следователь язык развяжет. И сам во всем признаешься, и подельников своих сдашь, и пристяжных, и шестерок…

— Но я правда ни при чем!

— Ка-анечно, — проговорила она издевательски, не веря ни единому слову. — На вот, а то сдохнешь еще.

Она швырнула ему куртку. Тот, разумеется, не поймал: руки-то связаны. Она досадливо щелкнула языком и, подойдя, накинула куртку на трясущиеся плечи. По щекам задержанного текли слезы.

— Развяжите меня! — взмолился он. — Я хочу в туалет.

Тереза присмотрелась и принюхалась. Надо же, в штаны не наделал, терпит. А ведь давненько уже сидит, да в холоде. Скоро лопнул бы, наверное, если б она не зашла.

— Давай, валяй.

Она подтащила таз и стянула с мафиозо брючки вместе с розовыми трусами. Тот покраснел и задрожал еще сильнее.

— Я так не могу! Отвернитесь.

— Ишь ты, нежное мороженое, — усмехнулась Тереза. — Если хочешь, то сможешь. А если не можешь, значит, не так и хочешь — терпи до завтра.

На войне Тереза насмотрелась на то, как правильно обращаться с пленными. Не с такими, кто сдался добровольно, а с захваченными «языками» или просто теми, кого пристрелить вроде не за что, но отпустить никак нельзя. Все эти «развяжите», «отвернитесь» — развод для лохов. Только отвернись — и останется от пленника одна лужица мочи.