Все хорошо, я рядом

ГЛАВА 2

Вокруг было тихо. Далекие, приглушенные голоса только подчеркивали эту тишину. Боли не было. Тело, легкое, невесомое, словно парило в теплой, нежной пустоте, чуть покачиваясь. Айре сглотнул, в горле было сухо. Рот пересох, шершавый язык лип к покрытому мерзкой горькой пленкой небу. Уголки рта было странно занемели. Айре осторожно притронулся кончиком языка к чему-то жесткому, впившемуся в щеки. Он подумал, но ничего в голову не пришло. Потом Айре попытался поднять веки. Глаза не хотели открываться, он подождал, потом попробовал еще раз. Белый холодный свет заливал пустую казенную комнату. Стены были выкрашены в грязно-зеленый цвет, который так любят в больницах. Айре опустил взгляд. Он лежал на кровати, накрытый белым одеялом, под него тянулась трубка, в которой медленно текла желтоватая жидкость. Да, больница. Айре попытался повернуть голову. Комната накренилась, закачавшись, как на волнах, накатила тошнота. Айре сосредоточился; вспоминания ускользали, и он напряженно искал в памяти зацепку. Бал. Да, бал. Ревойто. Мусорник. Тупая боль в связанных руках, ошейник, поводок. Бродяги. Женщина. Хотя в женщине он не был уверен. Бред мешался с реальностью, Айре сортировал воспоминания, вертя их так и сяк, пытаясь разобраться. Бродяги, насилующие его, ткнув лицом в гниющие объедки — это было. Наверняка было. Или не было? Бутылка. Он помнил ужас, когда над ним склонилось оскаленное лицо, острую обжигающую боль, бессилие. Мысль о том, что он сдохнет на помойке с винной бутылкой в разорванной заднице. Это было реально. А вот женщина? Что было делать там женщине? И почему он в больнице? Воспоминания заканчивались на склонившемся над ним узком лице. Она сказала… что сказала?

Голоса за дверью заставили его вздрогнуть. Кто-то пришел. Айре слишком хорошо знал, чем может закончиться любой сюрприз. Он вжался в матрас, стараясь стать меньше, остро чувствуя собственную уязвимость в этой пустой комнате, борясь с детским желанием спрятаться под одеяло. Дверь отворилась. Он прикрыл глаза, делая вид, что еще спит. Шаги прошелестели к кровати и затихли. Айре лежал, стараясь не дышать, дожидаясь пока посетитель уйдет.

— Не притворяйся. Ты моргаешь, а значит — в сознании.

Он открыл глаза, настороженно глядя на стоящую над ним невысокую фигуру. Женщина. Та самая. Узкое лицо. Светлые волосы заплетены в косу.

— Как ты?

Он открыл рот, пересохший чужой язык царапал липкие губы, и вместо ответа получился хрип. Айре приподнялся, потянулся к стоящему на тумбочке стакану. Женщина уставилась на его покрытую шрамами руку, изумленно вскинув брови. Айре коснулся негнущимися пальцами стакана, но скользкое стекло вывернулось, проехав по тумбочке. Он оперся о локти, преодолевая головокружение, стакан колыхался, шел мелкой рябью. Потянулся еще раз, рука ползла по тумбочке, как неуклюжий паук.

— Ложись, сейчас налью, — женщина легонько толкнула его в грудь, опрокидывая на подушки. Он лег, торопливо спрятав руку под одеяло. Женщина налила в стакан воды из запотевшего кувшина, вставила соломинку и поднесла к его лицу. Айре приподнял голову, ловя губами верткую розовенькую трубочку. Женщина села на край кровати, поддерживая его под затылок, зажала ерзающую трубочку пальцем. Вода, текущая тонкой струйкой в иссушенный рот, была до невозможности сладкой. Айре жадно глотал, задыхаясь, чувствуя, как прохладная влага вливается в него, впитываясь, как в раскаленный песок — это было чудесно. Он пил и пил, пока трубочка не забулькала, обдавая рот тонкой холодной струей воздуха. Айре поднял глаза на женщину. Та поставила стакан на тумбочку, покачала головой.

— Пока хватит. Слишком много нельзя. Сильно рот пересох?

Айре кивнул.

— Ладно, сейчас. — Она встала, взяла стоящую в ногах вместительную парусиновую сумку и, пошарив в ней, достала большой апельсин, неестественно яркий в этой бесцветной комнате. Вытащила из ножен узкий длинный кинжал с гербом на рукояти и надрезала кожуру крестом. Сняла остро пахнущие оранжевые лепестки, облизала пальцы, поморщившись от масляной горечи. Айре смотрел на нее, пытаясь понять, чего она от него ждет. Она отделила дольку и, отрезав кусочек, повернулась к Айре.

— Бери. Только осторожно, если попадет на швы — будет щипать.

— Какие швы?

Женщина протянула руку, коснулась уголков его рта.

— Вот эти. Ремнем разорвало. Там всего по одному стежку, мелочь. Давай, возьми апельсин — рот не так сохнуть будет.

Айре послушно принял губами растрепанный, истекающий соком треугольник. Прижал языком, во рту стало кисло, сладко и терпко. Он сглотнул.

— Лучше? Еще будешь?

— Да. Спасибо, госпожа, вы очень добры.

— Ну, должна же я заботиться о своей собственности.

Айре моргнул, осмысливая.

— Вы… купили меня, госпожа?

— Увы. Правда, когда я тебя покупала, то еще не знала, во что это выльется. Твое лечение обошлось дороже, чем ты, — она улыбнулась, отрезала еще кусочек, пачкая рыжим соком пальцы. — Бери.

Айре ел апельсин, открывая, как голодный птенец, рот, и думал. Она его купила. Оплатила лечение. А сейчас у него швы. На лице. Он был не настолько глуп, чтобы не понимать, насколько зависит от собственной внешности. И чем может закончить изуродованая шлюха, тоже знал достаточно хорошо.

— Госпожа, простите. У вас есть зеркало?

Пожав плечами, она достала из бокового кармана сумки пудреницу в нефритовой оправе, щелкнула замочком.

— Держи.

Он взял ее, поднес к лицу. Из зеркала на него глянули глаза-щелочки в багровых отеках. Белая марлевая повязка на носу, бинты уходят куда-то на затылок. Распухший бесформенный рот, заскорузлые от крови обрезки ниток торчат из стянутых ран. На лбу — глубокая ссадина, залитая угрожающе фиолетового цвета лекарством. Айре опустил зеркало — ошейника не было, от него остался только подсохший синий след, кожа кое-где была надорвана. Он растерянно посмотрел на женщину, опять на отражение.

— Все, насмотрелся? — она забрала пудреницу, закрыла и сунула в сумку. — У тебя сломаны два ребра, сотрясение мозга, растяжение связок в паху. Ну, и швы. После бутылки.

Айре испуганно молчал, глядя, как лекарство стекает по трубке к его руке. Мысли вертелись в голове, путаясь, сердце билось где-то в горле, мешая дышать. Вчера, еще вчера он был на балу, молодой, красивый раб, и лорд — неплохой хозяин, лучше многих. А сейчас, не прошло и суток — он урод, сломанная, никому не нужная кукла, которую купили непонятно зачем. Лицо, улыбка были его единственной защитой, а сейчас их нет.

Кровать скрипнула под весом тела. Женщина села с краю, он видел шитье на обшлаге рукава, когда она оперлась о матрас. Рука у нее была бледная и узкая, ни маникюра, ни украшений.

— Что случилось? Чего ты? Не переживай, все заживет.

— А если нет? Зачем вам такой раб?

— Ну, вот когда не заживет, тогда и думать будем.

Айре дернулся, метнул в нее короткий взгляд.

— Извини, я просто пошутила. Тебе неприятно, черт. Я не хотела тебя расстраивать. Все заживет, правда. Не случилось ничего непоправимого. А если и останутся следы — они будут совсем незаметными. Нос просто разбит, не сломан.

Было странно слышать извинения. Он осторожно, из-под ресниц посмотрел на нее. Узкое бледное лицо, тонкий нос, строго очерченный рот. Айре попытался понять, сколько ей лет, и не смог. Двадцать пять? Тридцать? Строгое аристократическое лицо, существующее вне возраста и эмоций, невозмутимость, возведенная в абсолют. Тогда, на мусорнике, отупевший от боли и отчаяния, он просто смутно радовался чьи-то рукам, освобождавшим его от ремней, прикосновениям, не несшим боли, ровному, спокойному голосу. Сейчас — он не понимал. Молодая, интересная женщина, подобравшая полудохлую шлюху — будем называть вещи своими именами. Что ей нужно? Игрушка для секса? Красивый самец для сопровождения? Деталь интерьера? Почему именно он? Зачем было вытаскивать его из помоечной грязи и везти в больницу? Предположения разбивались о невозмутимую маску, заменявшую женщине лицо.

Она встала, взяла сумку.

— Ладно, мне пора. Зайду завтра. Тебе что-то нужно?

— Госпожа, разрешите спросить?

— Конечно. Что?

— Как мне называть вас?

— Вот черт. Правда, я даже не представилась. Ийя де Виалан.

Айре открыл рот и вытаращился на нее. Де Виалан. Меняющие образ. Одна из двух десятков Древних Семей, осколок прошлого, почитаемый и бесполезный. Живая легенда. Он помнил, что о них рассказывали в школе — когда он еще ходил в школу. Несколько десятков семей дворян, в годы Тысячедневной войны давшие согласие на магическую трансформацию. Война была выиграна — то ли благодаря им, то ли нет. Он вспомнил картинку из учебника истории, "Бой при Зоане" — поле, усыпанное разорванными телами в яркой красно-зеленой форме, и гигантские неясные фигуры на заднем плане, покрытые алыми пятнами. Никогда больше не понадобилось использовать Меняющих образ для войны. Слишком хорошо помнили, как выглядит бой с их участием. Их почитали. Уважали. Боялись. Избегали. Шли годы, Древние Семьи перестали быть живым оружием Империи. Богатейшие древние семейства, элита, выпускники лучших школ, лучших академий, занимающие ведущие посты в Имперском штабе, в жандармерии, в Совете Восьми. Но способность к трансформации, жуткий, нечеловеческий Образ, живущий в каждом представителе рода Древней Семьи — остались навсегда. Каждый из блестящих офицеров, усыпанных бриллиантами дам, благородных лордов во фраках, застигнутый опасностью, мог ощериться, меняясь, выворачиваясь во что-то невообразимое — и убить так же легко, как обычный человек прихлопывает муравья. Айре глядел на женщину, искал в лице тень Образа, прячущегося где-то внутри.

— Как зовут тебя?

— А? — Айре все еще видел "Бой при Зоане", снившийся ему, когда он был ребенком. После этих снов он всегда спал с зажженным светильником.

— Как тебя зовут? Еще одна вещь, о которой я не подумала.

— Как прикажете, госпожа.

— Но есть же у тебя имя.

— Рабов зовут так, как угодно хозяевам, госпожа.

— Послушай. Просто скажи мне свое имя. Поверь, если бы я не хотела знать — я бы не спрашивала.

— Айре, госпожа.

— Хорошо, Айре. Ты на меня так смотришь — это даже забавно. Да не отворачивайся, я привыкла. Чтобы ты не тратил время на догадки — это глаза. Можешь посмотреть, — она наклонилась. Айре поднял взгляд — лицо было совсем рядом. Он видел маленький шрамик на подбородке, родинку над верхней губой. И глаза — большие, ядовито-зеленые, с мерцающими в них желтыми точками. Нечеловеческие глаза.

— Все? Теперь твое любопытство удовлетворено?

— Простите, госпожа, я бы не осмелился…

— Да ладно. Я знаю, всем любопытно. Не поверишь, как за годы привыкаешь к тому, что на тебя все пялятся.

— Я не хотел быть неучтивым, госпожа.

— Черт с ней, с учтивостью, Айре. Любезность — на любезность. Что у тебя с рукой? На балу я не видела этих шрамов.

— Ожоги, госпожа. Обычно я ношу перчатки.

— Другая рука такая же?

— Да, госпожа.

— Несчастный случай?

— Нет, госпожа. Простите, я знаю, что это уродливо. Но перчатки сняли, когда… Когда меня…

— Я поняла. Извини, что спросила. Можешь не рассказывать. Если хочешь, когда выйдешь из больницы, купим перчатки. Кстати, какой у тебя размер? Мне надо купить одежду.