Кассиопея

И застывает, слыша характерный щелчок минутной стрелки часов.

Он оборачивается, глядит на настенные часы, показывающие час тринадцать ночи, и медлит. Не хочет переводить взгляд на зеркало. Не хочет отвечать на взгляд оттуда. А он зовет. Тычется Мингю в висок куда-то, по щеке стекает, капает с подбородка на грудь, пропитывает собой футболку. Но Мингю игнорирует, сжимает челюсти до хруста, гипнотизирует секундную стрелку часов.

Порыв ветра бьет в окно с такой силой, что дребезжит стекло, и он вздрагивает, теряет свою картонную сосредоточенность и спускает тормоза случайно. Смотрит.

И видит себя. Мингю глядит в зеркало и видит себя, но не себя. У его не-отражения черные волосы, легкая кофта из мягкой ткани, хлопковые брюки. У его не-отражения до жути перепуганный взгляд – наверное, еще больше, чем у самого Мингю. Он разворачивается к зеркалу целиком, делает пару шагов вперед, боясь моргать. Ему снится это? Или он сходит с ума? Крышей тронулся, да?

Другой Мингю отшатывается, запинается обо что-то, поднимает ногу и с болью на лице хватается за ступню. Но взгляда не отводит.

Что? В смысле? Это шутка такая?

– Тэён, – осипшим голосом зовет Мингю, и со стороны кровати слышится сонное мычание. – Тэ… – Он замолкает, потому что другой он в зеркале подходит вплотную.

Ему будто петлю на шею набрасывает. Тянет вперед. Шаг за шагом, метр за метром. Мингю не может сопротивляться – просто идет вперед, медленно, настолько медленно, что каждый свой шаг всем нутром успевает прочувствовать. И шаги эти цепями звенят на руках, ключ от которых дождь за окном проглотил.

Он встает точно перед зеркалом. Таращится на свое не-отражение, открывает рот, чтобы снова Тэёна позвать, но не может. Плотно сжимает губы, наклоняет голову вбок, смотрит другому себе за спину и видит ту самую комнату с бледно-голубыми стенами, что явилась ему вчера. И ведь не только комната. Не только она.

Они разглядывают друг друга до того внимательно, что рябит в глазах. Мингю цепляется взглядом за каждую деталь и чувствует, что с ним проделывают то же самое. Он бы, наверное, поразмыслил над тем, какого черта происходит и насколько сильно он успел тронуться умом за последние несколько дней, но сейчас в голове была лишь одна-единственная мысль: «Какого черта?»

Судя по всему, другой он в зеркале думает о том же самом, потому что Мингю видит в его глазах такое замешательство, что оно того и гляди отдельной жизнью жить начнет.

Его присутствие Мингю чувствовал все это время? Его взгляды ощущал через зеркало с самой первой ночи? Они смотрели друг на друга?

Другой он немного отстраняется и прижимается одной ладонью к зеркалу с обратной стороны. Цепь звенит, тянет руку Мингю вверх, заставляет сделать то же самое. Он скрипит пальцами по зеркалу, не спешит прижимать всю ладонь целиком, медлит как может. Беспокойством внутри чувствует, что так делать нельзя. Что после этого полетит все вверх тормашками и потонет где-то в разозленном небе, из которого на город дождь льет, пронзая водяными стрелами ночь.

Медлит как может.

Но все-таки делает это.

Они оба секунду всего успевают прожить до того момента, как по зеркалу опять проходит уже знакомая рябь, волна за волной, а мир вдруг закручивается в бешеный водоворот и съеживается до размеров точки.

А затем все исчезает.

Первое, что Мингю чувствует, – влажные касания чего-то шершавого к своему лицу. Он хмурится, не открывая глаз, и не спешит заполнять свой мир красками обратно, но когда до него доходит, он подрывается с места, отлетая к стене. Смотрит на пушистого корги у своих ног, который тяжело дышит, высунув язык, будто бежал сюда через весь город, и откровенно охуевает от одного только вида этой собаки, потому что ты откуда вообще взялась? Ты чья, псина?

Мингю сжимает ладони в кулаки, сгребая пальцами ворсинки пушистого ковра, и снова замирает. У него нет ковра на полу. Он моргает, отводит взгляд от приторно – радостного корги и смотрит по сторонам. Бледно-голубые стены. Легкие полупрозрачные шторы на окне. Постель с белым пледом с рисунками мультяшных сов. Несколько рамок с фотографиями над кроватью.

Мингю смотрит. Не двигается. Корги подступает ближе и лижет его руку. Мингю все еще не двигается.

Какого. Блядь. Хуя.

Он поворачивает голову и таращится на свое – свое – отражение в зеркале. Том самом. Точно таком же, что стояло в его комнате. Том самом, которое настолько понравилось Чонхо, что он уговорил вытащить его из кладовки. Та же рама с цветами с потертыми лепестками, те же птицы с пустыми взглядами. Те же скрещенные круги в обрамлении переплетенных стеблей в самом низу.

Мингю заваливается набок, встает на колени, подползает ближе. Дотрагивается одной рукой до поверхности зеркала, второй. Шарит ладонями по своему отражению, будто безумный, пытается отыскать нечто невидимое и сам не знает, что именно. Горло душит паника, затягивается колючей бязевой веревкой, давит на шею и убивает дыхание. Мингю задыхается. Соскальзывает руками вниз, упирается ими в ковер и понимает, что его сейчас вывернет.

Он не мог оказаться по ту сторону зеркала. Не мог.

Корги позади скулит жалобно – не то внимания требует, не то чувствует, как человек перед ним ломается с хрустом. В который раз за эту жизнь.

За пределами комнаты громко хлопает дверь, и что-то тяжелое падает на пол.

– Я вернулся! – слышит Мингю и прижимает руку ко рту, пытаясь подавить новую порцию спазмов. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Все нормально.

Корги громко тявкает и срывается с места, яростно виляя хвостом. Исчезает за углом. Он провожает собаку взглядом и переводит его обратно на ковер, прикидывая, как потрясающе на белом ворсе будет смотреться его полупереваренный поздний ужин.

– Мингю? Ты дома? – слышит он все тот же голос. Его и имя свое. Осознание подворачивает левую руку, и он падает плашмя на пол, больно ударяясь лбом.

Нужно что-то сделать. Определенно, нужно сделать что-то. Первым вариантом на ум приходит откусить себе язык и сдохнуть, некрасиво захлебнувшись в собственной крови, вторым – остаться лежать на полу, прикидываясь предметом интерьера, третьим – найти туалет и все-таки проблеваться, а четвертым – дать себе по лицу, приводя в чувство, встать и встретиться со своей проблемой лицом к лицу. Так, как никогда этого не делал.

Потом, потом, все потом, когда-нибудь обязательно, но не сегодня. Так вчера было. Так неделю назад было. Всю жизнь так было. Вся жизнь – это «потом». «Потом» – это смысл существования, воздух, которым он дышит. Ненавистный дождь, что идет за окном в летние ночи. А от него самого лишь клочок остался, маленький сухой островок, не съеденный дождем. Дать захлебнуться и ему?

Нет.

Мингю с усилием поднимается с пола, покачивается немного, опирается рукой на стену. Вздыхает глубоко через нос, выдыхает через рот. Выпрямляется и идет к приоткрытой двери за углом. Он выглядывает наружу, мешкается пару секунд и выходит, оказываясь в большой гостиной, которая по совместительству, кажется, была еще и кухней. Интерьер помещения – в американском стиле, но Мингю сложно судить – он никогда не бывал в квартирах подобного типа.

У холодильника спиной к нему стоит незнакомый парень, который выкладывает на полки содержимое пакета в своих руках. Мингю мельком глядит на увесистый рюкзак с краю стола в центре кухонного уголка и переводит взгляд обратно на чужую спину, обтянутую черной рубашкой. Парень захлопывает холодильник и зачем-то наклоняется.

– Ути мой хороший, – слышит Мингю, едва не начиная давиться смехом от абсурдности происходящего, – ты кушать хочешь? Или на улицу? Иди сюда. – Незнакомец выпрямляется, держа на руках уже небезызвестного корги, который на вид вообще-то выглядел довольно увесистым. Тискает радостную собаку, а потом оборачивается с раскрытым ртом, будто хотел что-то сказать, но забыл все слова, увидев Мингю. А сам Мингю слова тоже забыл, да и весь родной корейский в придачу, потому что лицо, в которое он смотрит прямо сейчас, кажется ему непозволительно знакомым. – Это что? – будто издалека слышит он и вздрагивает.

– Что? – непроизвольно отвечает он вопросом на вопрос, давя в себе желание оглянуться – вдруг не к нему обращаются.

Знакомый незнакомец опускает корги на пол и упирается руками в стол перед собой. Склоняет голову к плечу, хмурится усердно.

– Волосы, – отвечают Мингю.

– А что с ними?

– Когда ты успел? День тебя не видел, а ты уже пепельный. Говорил же всегда, что никогда волосы не покрасишь. Ты поэтому сутки из комнаты своей не вылезал?

– Мм, – мычит Мингю в ответ, душой не ведая, что тут вообще можно ответить. Вспоминает не к месту, что у другого него – того самого, которого он видел в отражении зеркала, – были темные волосы.

– А это что? – Человек напротив резко меняется в голосе и огибает стол, после преодолевая разделяющее их расстояние в три шага. – Это что? – Он тянет к лицу Мингю руку, но тот на автомате отступает назад, шлепая по протянутой руке ладонью. Лицо незнакомого парня искажает гримаса непонимания. – В чем дело?

– Не трогай меня, – вырывается у Мингю непроизвольно.

Между ними повисает напряжение, ощутимое такое, объемное словно, захочешь – потрогать сможешь и отпечатки свои оставить. Незнакомец опускает руку; его лицо успевает поменяться раз пять за следующие десять секунд. Мингю внимательно наблюдает за каждой этой сменой. Вглядывается в лицо напротив чуть ли не до слез в уголках глаз. Смотрит на черные волосы, на приоткрытый лоб, на нос смотрит, аккуратный рот. И на маленькую родинку на левой скуле.

Смотрит еще раз в той же очередности. Еще и еще. Каждый раз останавливается на родинке и теряет себя снова и снова. Себя, то, что внутри, очертания окружающего мира – тоже, потому что нет, это бред полнейший.

(Не)знакомец отворачивает лицо, и Мингю видит, как он хмурится. Наблюдает за тем, как тот отходит обратно к столу, тянет руки к рюкзаку и расстегивает его.

– Серьги, – говорит он. – Я, конечно, лупоглазый, но не настолько, чтобы не заметить, что ты уши проколол. – Мингю смотрят прямо в глаза и жрут этим взглядом все то живое, что в нем есть. – В чем дело? Ты странно себя ведешь.

Резкая смена темы разговора застает Мингю врасплох. Он нервно облизывает губы, опускает взгляд на корги, наворачивающего круги вокруг его ног, и не может найти ответ. А каким он в принципе может быть? Да, прости, я странно себя веду, потому что я – не я, а хуй знает кто?

Но… кто? Кто он – Мингю? И кем был тот, другой, которого он видел в зеркале? Где он сейчас? И где сам Мингю?

– Не собираешься отвечать? – тычут в него укором, с некоторым раздражением выкладывая на стол тетради из расстегнутого рюкзака.

– Я просто устал, – находится Мингю. Сам находится, а вот ответ на то, кто перед ним, – нет. И не надо, честно говоря. Вон он, блестит себе красиво и ярко до выжженного на сетчатке, но не надо. Мингю не хочет знать. Не хочет получать подтверждений.

– Ты на занятия сегодня не ходил, что ли? – Последняя тетрадь оказывается поверх стопки.

– Нет, – честно отвечает он.