Сердце трона

— Я же сказал, иди прочь!

— Харэн, это я.

Повисает молчание. Через пару мгновений мне открывают дверь.

— Я думал, это Цэккай, — говорит он виновато.

— Они закончили. — Я делаю шаг в сторону выхода, думая, что он побежит впереди меня.

— Постой… Ты злишься?

— С чего бы? — Я оборачиваюсь.

— За вчерашнее, за то, что я наговорил тебе в кабинете. В общем, извини.

Когда-то мы спорили с Ларрэт, имеют ли эти слова значение. Я утверждал, что просить прощения — это способ откупиться и очистить совесть. Само слово «извини» звучит как приказ, а не просьба. Но она была права, его приятно слышать, даже если ты не в обиде. Это говорит о том, что человеку не все равно, — в этом их предназначение и ценность.

— Все в порядке, — отвечаю.

— Я был не прав. У тебя есть мама, и она все еще нуждается в тебе.

— А что Цэккай опять натворил?

— Да пустяк…

— Расскажешь?

Мы все еще стоим в коридоре, и он предлагает зайти к нему. Это старая комната Ларрэт. Через этот шкаф мы впервые отправились за горы. Он распахнут, и теперь, чтобы выйти в лабиринт, нужно разгребать кучу вещей. Здесь все изменилось и подстроилось под своего нового хозяина: комната, как всегда, не прибрана, повсюду висят рисунки и карты. Их так много, что не разглядеть самих стен.

— Этот дурак, — говорит Харэн о друге, — болтает всякую чепуху, а потом удивляется, что он сделал не так. Он говорит, что короли чаще всего умирают от яда. Он думает, что ты виноват в смерти дяди.

— Я действительно кое-что скрываю, но дело не в господине Дэмьене.

Харэн вряд ли воспримет это слишком близко к сердцу. Он не знал лично ни деда, ни дядю и мало хорошего о них слышал. Если я признаюсь, для него это не станет таким же сильным ударом, как для Ларрэт. Да, как-то странно рассказывать ему о заговоре именно сейчас, когда у него на уме совсем другое, но раз уж дело приняло такой оборот, почему бы не сдаться. Пусть узнает от меня. Так будет лучше.

— Он умер своей смертью, — продолжаю, — а его отец и брат нет.

— Их убили?

— Да.

— Кто? Неужели дядя… И ты молчал, потому что не мог нарушить первое правило?

— Нет, у меня с тогдашним королем были свои счеты. — Я смотрю Харэну в глаза. — Хочешь расскажу, как умерла Мерт?

— Ты говорил. Она умерла от рук палача.

— Да. За попытку бегства мы должны были получить по двадцать ударов. Считается, что такая порция не должна убить. Мерт была слабой, но двадцать ударов она, возможно, смогла бы выдержать. Не сорок.

— Сорок?

— Я молил палача отдать все мне. История могла кончиться если не компромиссом, то хотя бы законно. Но вмешался король. Наверное, он хотел проучить меня за то, что я был с ним не особо вежлив. Я встал на этот путь не ради ранга, я хотел отомстить. — Я делаю паузу и наблюдаю за реакцией. Харэн смотрит на меня во все глаза и без единой капли осуждения. — Что ты теперь обо мне думаешь?

— Я понимаю. Я бы сделал так же.

— У мести есть причины, но нет оправданий. Если бы я мог что-то изменить, я бы остался безымянным стражником.

— А мама знает?

— Знает только она. Теперь еще ты.

— Честное слово, я умею молчать!

— Иначе бы я не признался.

— А Цэккая я и в этот раз прощу, ладно?

***

Прошел еще один день, у Ларрэт почти полностью пропал голос. Даже Айрон не отходит от ее кровати, что уж говорить про Харэна. Я тоже рядом, но скован рамками своего положения — слуги и секретаря. Я могу только стоять и смотреть, как она умирает. Айрон временами задерживает на мне сочувствующий взгляд. Возможно, я и не заслуживаю большего снисхождения.

— Харэн, — говорит он вдруг, — уже полночь. Ей будет проще заснуть, если мы оставим ее в покое. — Он кладет руку на плечо сына.

— Нет.

— Вен позовет нас, если что. — Айрон смотрит на меня. — Да ведь?

— Конечно.

— Так что, идем? Тебе тоже не помешает выспаться. — Харэн соглашается только тогда, когда Ларрэт кивает.

Закрывается одна дверь, затем вторая — вот они уже в коридоре. Оставшись наедине с ней, я подхожу ближе, сажусь вплотную к кровати и беру ее за руку. Ее пальцы слишком холодные для живого человека, но внимательный взгляд и полуулыбка говорят о том, что она меня слышит.

— Вен, — шепчет она.

— Если хочешь, мы можем помолчать.

— Последнее… желание. Забери маму.

Я сжимаю ее руку покрепче, но не решаюсь ответить «да». Это слишком трудно — и сказать, и исполнить.

— Прости ее, тебе это нужно.

— Нужно, — повторяю. — Наверное, нужно.

Мы не говорим ни о чем больше. Ларрэт засыпает, а я не могу пошевелиться, чтобы не разбудить. Поправится ли она? Надежды все меньше, но думать о ее смерти немыслимо.

Бывают моменты, когда люди счастливы, но не осознают этого: они ругают судьбу за неурядицы, днем и ночью думают только о том, чего им не хватает. Проходит время, счастье превращается в воспоминание. Оно греет душу, иногда до боли. Как часто мы забываем о том, что вслед за белой полосой — пусть и порою тонкой, как нитка, — всегда следует черная… Переступая эту грань, оглядываешься назад и коришь себя, что жил вполсилы, строил слишком много планов вместо того, чтобы насладиться настоящим. Но сделать уже ничего не можешь.

Ночь кажется вечностью. Я вспоминаю, как впервые увидел Ларрэт, как избегал ее шесть лет до ее коронации и два года после. И зачем? Она была напоминанием о моей глупости, была чем-то недосягаемым, чем-то совершенным, чего я недостоин. Я долго не мог принять ее в свою жизнь, а когда это случилось, Ларрэт заполнила ее без остатка. Она стала моим убежищем. Не осознавая этого, я нуждался в ней так сильно, что потерял голову.

Какое-то время до и после рождения Харэна она отдалилась от меня, и я готов был любить ее безответно. С тех пор моя жизнь превратилась в бесконечное служение им обоим. В отрыве от реальности такая самоотверженность кажется глупостью, но я ни о чем не жалею. Я переживал по поводу того, что это все неправильно, я нередко чувствовал себя лишним. Я слишком часто страдал от того, что не оказался смелее и не отстоял свое право быть с ней, и каждый раз убеждал себя, что так лучше для всех.

Как легко я признался ему в сговоре против короля! Быть может, когда-нибудь я смогу рассказать ему все остальное… Кто знает, как сложился жизнь и как изменюсь я. В том, что люди меняются, нет сомнений. Каким был я двадцать лет назад и какой я сейчас — два разных человека, но одна личность, которую изменили годы. Увы, иногда внутренние установки слишком прочны, и мы сопротивляемся этим изменениям, идем против своей изменчивой природы. И сами от этого страдаем.

Когда-то я не хотел ни слышать, ни знать, что я, как и любой человек, плод чьего-то союза. Я презирал своих родителей за то, что они забрали ее, не дали с ней попрощаться. А оказалось все по-другому. Я обвинял Миэну в том, что она не потрудилась найти меня, но разве я сам искал могилу Мерт? Я, возможно, даже слышал о старушке, тоскующей по своим детям, но не придал этому значения. Я слишком верил в то, что не нужен ей, а она — в то, что я мертв.

Она живет у могилы дочери, одна, почти без средств к существованию. Она изо дня в день просит милостыни у границы. Мне тяжело переступать через себя, но подсознательно я хочу ее простить, хочу вернуть ее к жизни и наверстать упущенное. Предсмертное желание нельзя не исполнить — поэтому Ларрэт уберегла это на последний момент. Она не просила, не уговаривала, а поставила меня перед фактом, и это лучшее, что она могла сделать — не оставить мне выбора.

Жестоко на самом деле сидеть у постели умирающего, который мучается от болей, и желать, чтобы он протянул как можно дольше. Страх потерять близкого человека настолько сильный, что мы даже не задумываемся о том, что ему тяжелее, чем нам. С какой-то стороны мы проявляем заботу и хотим удержать его в этом мире, понятном и близком. Отпустить, отдать в руки неизвестности — тоже жестоко. Но правда в том, что в конечном итоге от нас самих ничего не зависит. Человек уходит, когда приходит его время, и нам остается только запомнить их последнюю волю.

***

Никогда еще ночь не казалась такой длинной. Я не сводил глаз с Ларрэт до самого утра, боясь упустить тот самый момент и не сдержать обещание, которое я дал Харэну.

Ее не стало только к полудню. Последние ее слова были обращены к сыну. Превозмогая боль, почти одними губами она сказала: «Я в тебя верю».

Родным запрещено провожать человека в последний путь и посещать его до окончания десятидневного траура. Так заведено и в мире королей, и в мире простых смертных: нельзя лить слезы над могилой едва усопшего. Покойную душу в иной мир провожают не самые близкие люди: соседи, знакомые — кто угодно, но не семья.

Сегодня я нарушил этот запрет, ведь кому, если не мне, организовывать эти похороны. Я не оплакивал ее, чтобы ее душа спокойно воссоединилась с землей предков. Теперь Ларрэт под землей королевского кладбища, неподалеку от брата. Когда я возвращаюсь оттуда, только-только стемнело, и я удивляюсь, как быстро пролетел день, как быстро моя жизнь поделилась на до и после.

Я узнаю, что Харэн с Айроном, и решаю их не тревожить. Мой собственный кабинет кажется слишком невыносимым, и впервые в жизни я хочу напиться до потери сознания, чтобы стало проще. К счастью или нет, одиночество мое оказывается недолгим: дверь содрогается от стука. Пока Харэн не встал на ноги, я замещаю короля, и я не могу уйти в себя и запереться от остального мира.

Заходит Тэта.

— Я не хочу навязываться, — говорит она, — но если тебе нужна компания… — Она долго-долго смотрит на меня и принимает молчание за согласие, остается. — Мне жаль.

— Ему хуже.

— Сколько ночей ты не спал?

— Не помню.

— Ты не сможешь ему помочь, если не позаботишься сейчас о себе.

— Смогу.

— Вен, ты не из камня. Признай это и дай волю чувствам. Я могу уйти, если ты хочешь.

— Я хочу день ни о чем не думать и ничего не чувствовать, не существовать. Всего один день, и я стану прежним.

— Понимаю. Может, я могу помочь?

— Что тебе нужно? Ты ничего не предлагаешь просто так.

— Для меня вот стало открытием, что ты не такой холодный, как мне всегда казалось. Почему я не могу быть другой?

— Потому что это ты. Ты думаешь только о себе.

— Ты живешь ради других, а я — вопреки им. Нам трудно понять друг друга, но мы можем попробовать.

— За твоими действиями всегда стоит выгода.

— Конечно. Мне выгоден мир, а значит, дружба с тобой мне пригодится. Но я…

— Отряд готов?

— Да. Мы отправимся утром, и я, считай, зашла попрощаться.

— Могу тебя по-дружески проводить.

— Ты ведь останешься при своем ранге?

— Почему ты спрашиваешь?

— Айрон может настроить Харэна против тебя.

— Нет, мы в хороших отношениях.

— Я не могла не заметить, что между вами не так ладно, как раньше. Полагаю, он обо всем знает. Вен, я понимаю, ты не хочешь это обсуждать, но знай, что я на твоей стороне. Если я могу повлиять на то, чтобы ты остался секретарем, я это сделаю.

— Спасибо, но справлюсь без твоей помощи.

***

Сегодня я снова проспал всего ничего и чувствую себя отвратительно. Возраст дает о себе знать, и бессонница, которую когда-то я переносил безболезненно, сказывается на мне легким подобием сердечного приступа, когда я в девятый день траура встаю с кровати.