Небо внизу

Глава 5

Тео надеялась, что воспоминания постепенно проснутся. Или не постепенно. Она увидит фотографию, услышит знакомую песню — и ах, что со мной? Где я? О боже, я снова все помню!

Именно так и происходило в бесконечных сериалах, перед которым мать застывала вечерами, словно кролик перед удавом.

Перед бесконечно длинным удавом.

Но в реальной жизни память не торопилась возвращаться. Тео бродила по дому, как привидение, всматривалась в потемневшие от времени портреты, трогала статуэтки и восковые цветы, покрывающиеся пылью в высоких вазах… Ничего. Совершенно никакого результата. Ноль.

В памяти Тео по-прежнему была только Огаста.

Вариант номер один: Тео рехнулась. Окончательно и бесповоротно. Правда, где-то было написано, что психи не осознают собственной болезни — но кто сказал, что это универсальное правило? Может быть, она, Тео, — медицинский феномен.

Вариант номер два: Огаста совершенно реальна. И та, прежняя Тео — рано постаревшая, издерганная невротичка — тоже реальна. Была. В Огасте она влетела под гребаный грузовик, но попала не реанимацию и не морг, а сюда. В совершенной чужой мир, непонятный и незнакомый, да еще и в новое тело.

Может, именно так и выглядит посмертие? Ты просто закрываешь глаза в одном мире — и открываешь в другом. Нет ни ада, ни рая, только незнакомые лица вокруг. Вот потому-то новорожденные младенцы и орут. От ужаса и осознания.

Тео тоже очень хотелось заорать — громко, во всю глотку, со слезами и всхлипами, по-детски отчаянно и яростно. Кричать и требовать, чтобы далекий неведомый некто все отменил и исправил, чтобы сделал нормально, привычно, как было, а потом положил на плечи огромную теплую ладно. Все хорошо, Тео. Теперь все будет отлично.

Вот только отлично не будет. Неважно, какой вариант правильный — первый или второй. В любом случае Тео должна молчать — если не хочет закончить дни в местной дурке. А может, и что-нибудь похуже. Кузен Герберт улыбался старательно-сочувствующей улыбкой и задавал вопросы о прошлом. Много вопросов. Ты помнишь, как мы играли в саду у тети Эвы и вытоптали всю клумбу? А этот твой поклонник, с дурацкими бакенбардами… напомни, как его звали? Бабушка подарила тебе на Йоль такой замечательный подарок. А кстати, там были только перчатки или еще и гребень?

Тео беспомощно улыбалась и качала головой: ах, дорогой кузен, я так слаба, мысли путаются… Пока что это срабатывало, и Герберт послушно отступал, но вскоре снова заводил разговоры о чудесном, замечательном прошлом. Но Тео отлично понимала: еще неделя-другая и ссылаться на слабость будет совершенно неуместно. Придется отвечать — и тогда станет понятно, что ничего из перечисленного она не помнит.

Ранняя, еще до конца не проснувшаяся пчела озадаченно зависла перед скамейкой. Тео, вынырнув на секунду из раздумий, раздраженно отмахнулась. Пчела еще немного покружила, медленно, неуклюже развернулась и взяла курс на распускающиеся первоцветы. Мэри специально посадила Тео именно здесь, перед клумбой с гиацинтами и крокусами. Яркие, словно взрыв красок на картине абстракциониста, они рвалась вверх из холодной сырой земли. Тео виделось в этом какие-то… напутствие, что ли. Знак свыше. Если уж нежные, хрупкие цветы могут пробиться и выжить — ты тоже сможешь. Ты справишься, Тео. Обязательно справишься.

Изгвазданный, как половая тряпка, контрактный неспешно подкатил к клумбе тачку, наклонил ее и вывалил на землю здоровенную груду навоза. Мгновение — и Тео вскочила, зажимая руками нос.

Ну что же за человек-то такой… неудачный!

— Ты что творишь, идиот! — рявкнул, нависая над полудурком, неизвестно откуда вывернувшийся кузен. На его фоне рослого холеного Герберта контрактный казался совершенным заморышем. Тощий, замызганный, в обвисшей мешком одежде, он выглядел как выбракованный полуфабрикат человека.

— Спятил? Совсем не соображаешь? — продолжал разоряться Герберт. Контрактный, ссутулившись, тупо смотрел в землю и молчал.

— Ты зачем притащил сюда эту дрянь? Чтобы весь сад провонять?!

— Вы же сами сказали — удобрить клумбы. Срочно, — разродился наконец-то объяснением контрактный.

— И что?! Срочно — это не сию же минуту, остолоп. Неужели такие очевидные вещи нужно объяснять?! Видишь: госпожа Теодора на прогулку вышла, воздухом подышать. Ну так подожди немного, за пару часов цветы не завянут. А вечером займешься удобрением. Ну что за тупица! — коротко размахнувшись, Герберт отвесил контрактному хлесткую затрещину.

И ушел.

Просто развернулся и ушел.

А контрактный остался стоять, все так же равнодушно-бессмысленно глядя в землю. Оторопелая Тео открыла рот. Закрыла. Снова открыла.

Это было… Это было… Да как это вообще возможно?! Ударить наемного работника, вот так просто, как будто это нормально! А контрактный! Он же вообще ничего не сделал. Просто стоял, как мебель, и моргал.

Может, он действительно идиот? В смысле, умственно неполноценный.

Словно подтверждая ее слова, контрактный медленно опустился на колени и начала загребать навоз обратно в тачку, переваливая его через бортик руками. Все еще ошеломленная Тео подошла к нему, остановившись у края дорожки.

— Не надо. Не спеши. Я все равно уже ухожу.

Контрактный застыл, как сломанная механическая игрушка.

— Я… не подумал. Простите, госпожа.

Говорил он медленно, словно во сне, и все так же смотрел куда-то вниз — то ли землю, то ли на свои руки. Тео тоже на них посмотрела — грязные, жесткие даже на вид, с неровно обломанными ногтями.

— Ничего страшного. Я сижу тут уже больше часа и действительно собиралась возвращаться.

Тео переступила с ноги на ногу, мучительно соображая, чего бы еще сказать. Конечно, можно было просто уйти — и так было бы, наверное, правильно. Но Тео ощущала вину и тяжкую, мучительную неловкость. Такое же чувство она испытала, случайно отворив незапертую кабинку туалета — и нос к носу столкнувшись с девушкой, которая меняла тампон.

— Ты хорошо справляешься, — наугад брякнула Тео. — Так много заданий — а ты все успеваешь.

Парень действительно все время суетился, как муравей во дворе: копал, чинил, таскал какие-то бесконечные мешки и ящики. Выглядело это до ужаса бестолково, но все-таки Тео ни разу не видела, чтобы контрактный слонялся без дела.

А значит, можно и похвалить работника за усердие. Пусть даже не самое интеллектуальное.

Контрактный медленно поднял голову. Лицо у него было густо припудрено пылью, и частые дорожки пота прочертили в ней карту ручьев и рек. На этой грязной просоленной коже нелепым контрастом светились глаза — серые, с ярко-голубым, словно прорисованным кисточкой, ободком.

— Стараюсь, — контрактный дернул ртом то ли в гримасе, то ли в улыбке. — Шли бы вы отсюда, госпожа. Навоз все-таки. Воняет.

— Да. Конечно. Уже иду, — все еще растерянная, Тео отступила на шаг и снова остановилась. Чувство неловкости никак не унималось, и нужно было сделать что-нибудь посущественнее… Например, дать чаевые или что-то вроде того… Привычным движением она сунула руку в карман, но нащупала там только конфетку и пару фантиков.

— Госпожа Тео! Доктор приехал! Возвращайтесь в дом, госпожа! — пронзительно завопила высунувшаяся на крыльцо Мэри.

— Уже иду! — с облегчением оборвала разговор Тео, сделала рукой неопределенный жест — то ли попрощавшись с контрактным, то ли отмахнувшись от него, как от пчелы, и заспешила к дому.

Доктор Робен ждать не любил. К своим бессмысленным процедурам он относился максимально серьезно и, кажется, действительно верил, что вся эта чепуха имеет практическое значение.

Опустившись на колени и выпятив тощий зад, Робен рисовал на полу иероглифы и пентаграммы, расставлял, отмеряя расстояние рулеткой, разноцветные свечи и окроплял комнату какой-то вонючей дрянью. Тео пыталась понять, что это такое, но в сложном аромате мешались горькие запахи трав, аммиак, сера и легкие нотки тухлятины. Тео никогда не сталкивалась с пукающими коровами, но, вероятно, ощущения были бы сходными.

Почему-то все обитатели дома не просто терпели эти абсурдные выходки, но относились к ним максимально серьезно. Когда доктор Робер приступал к делу, особняк словно вымирал. И черт с ней, с бестолковой и суеверной Мэри. Но даже Герберт, даже неколебимая, как скала, госпожа Альбертина уходили в комнаты и сидели там тихо, как мыши, пока доктор не объявлял, что процедуры закончены.

Тео пыталась относиться с уважением к этим нелепым причудам. Ну хотят люди в магию поиграть — так что же такого? Забава, конечно, не дешевая, но совершенно безвредная. А может быть, даже полезная — как полезно любое плацебо, которое успокаивает излишне мнительного пациента.

Теодора пыталась. Но не могла. Когда джентльмен в пенсне и костюме-тройке запрокидывал голову, прицелившись седенькой эспаньолкой в потолок, и начинал выкрикивать что-то невнятное на латыни, это выглядело… Это выглядело… Господи, это ведь даже не фарс. Это идиотизм. Клинический.

— Вдохните этот дым, — доктор Робер сунул Тео под нос вяло тлеющий веник из травы. — Теперь закройте глаза.

В лицо ударили мелкие колючие крупинки.

— Ин исто сале сит сапиенциа! — выкрикнул доктор Робер дребезжащим тенором. — Эт аб омни коррапцион сикут ментес эт корпора…

По щекам снова хлестнуло сыпучее и жесткое. Тео украдкой облизала губы, собирая кристаллики соли.

— Ин исто сале сит сапиенциа! — повторил доктор. — Ин исто сале сит сапиенциа! Кониуро те!

В последний раз швырнув в Тео солью, он сбрызнул ее какой-то теплой и вязкой жидкостью. На мгновение Теодора подумала, что это кровь, и приоткрыла глаза.

Нет, всего лишь масло. Судя по запаху, полынное.

— Дикси, — провозгласил доктор Робер, опуская на Тео черное шелковое покрывало. — Кониуро эт конфирмо!

Сдернув тонкую черную ткань, он взмахнул перед Тео руками. И между ладонями у Робера потекли языки пламени. Тео не просто видела — она их ощущала. Плотный, тугой жар, колышущееся движение воздуха и тихое напряженное гудение, словно работает далекий трансформатор. Доктор медленно вел руками вдоль тела Теодоры, и она чувствовала, как пламя согревает ей лицо, потом грудь, живот, бедра и, наконец, стопы. Тео закрыла глаза и сильно, до боли ущипнула себя за бок. Боль не разрушила иллюзию — жар по-прежнему был здесь, он лизал теплыми языками ее тело.

А потом Робер встряхнул руками, и огонь, рассыпавшись рыжими искрами, пропал.

— Ну, вот и все! — бодро и совершенно буднично провозгласил доктор. — Первые результаты от ритуала Благодатного огня вы заметите дня через два, не раньше. Мысли будут меньше путаться, начнет возвращаться память.

Доктор Робер двинулся по комнате, методично собирая в саквояж разложенный реквизит.

— Осмелюсь заметить, что вам очень повезло с кузеном. Герберт так заботится о вас, госпожа Дюваль. Старики любят упрекать молодежь в равнодушии, но ваш кузен — образец для юношей. Правда, он просил меня сохранить это в секрете… Но, думаю, благим устремлениям не нужен покров тайны. Герберт искренне беспокоится о вашем состоянии. Он расспрашивал меня обо всех проявлениях недуга. Даже предположил, что в тело вернулась не ваша душа, а чья-то еще! Вообразите только — чтобы я, доктор магической медицины, допустил такую нелепую ошибку! Но я не в обиде. О нет! Я понимаю, насколько Герберт напуган вашей болезнью, поэтому дважды объяснил ему, что это совершенно невозможно… — Робер, с усилием сведя створки, защелкнул ремень саквояжа. — В ритуале произносится полное имя больного. Вероятность того, что в астральной пустоте в одно и то же время будут находиться две одноименные души, исчезающе мала. Это так же невозможно, как, случайно упав в стог сена, наткнуться там на иголку.