Потомки

Глава 6

Всеслав всегда недолюбливал «Сову», также, как и ее владельца. В отличие от модных нынче кафе стилизованных под так называемый «общепит», Сова казалась каким-то отголоском прошлого. Вероятно, Мясник хотел представить в ней нечто, напоминающее гнездо совы, но у него не получилось — интерьер вызывал в лучшем случае недоумение. Зал был темный, мрачный, на окнах висели странные занавески темно-желтого цвета с изображением птицы-самурая (о том, что это фигня на занавесках — птица-самурай, рассказывал сам Мясник).

Войдя в помещение, Всеслав непроизвольно поморщился — запах стоял как от банки с хомяком. Он осмотрелся, зал был полупустой, всего лишь два столика были заняты. За одним из них он увидел знакомое лицо, это был Гарри — помощник Мясника, хороший парень, спортивный, общительный, с добрыми глазами и широкой улыбкой. С Мясником они сдружились довольно крепко еще со школьной скамьи. Потом Мясник пошел учиться в институт, а Гарри на практику, чтобы через два года стать слесарем в Теплосети. Что связывало этого целиком положительного молодого человека с таким упырем как Мясник, Всеслав не мог даже предположить. Но может, он не так прост, как кажется. Во всяком случае, Гарри точно знал, где сейчас его босс и Всеслав, недолго думая, подсел к нему за стол.

— Привет, Гарри, рад тебя видеть. Не пойму, чем у вас так воняет?

— А это — мышиные какашки.

— Что, не понял?

— Дерьмо мышиное, что ж тут непонятного, — усмехнулся Гарри, — Родик притащил сову, настоящую, и мы кормим ее мышами. Они у нас тут в аквариуме живут. Хочешь сову посмотреть… или мышей?

— Нет, спасибо.

— И зря, — Всеслав услышал позади себя голос Мясника. — Отличная сова, она теперь вроде талисмана заведения. Привет Всеслав, как дела, как Адам?

— Пока еще в больнице.

— Да, бедняга, угораздило же вот так…

Всеслав отметил, что этот хитрый лис с таким сочувствием говорил об Адаме, что, казалось, он прямо проникся весь скорбью, можно сказать, пропитался жалостью.

— Но что делать, что делать, — бормотал он с озабоченным видом, усаживая свое грузное тело.

За столом сидел еще один парень, который до этого болтал с Гарри, и Мясник жестом попросил его исчезнуть, видимо он не считал нужным посвящать его в разговор.

— Что ж, Всеслав, давай не будем ходить вокруг да около, пора обсудить все детали.

— Какие детали? — непринужденно поинтересовался Всеслав.

— Хотелось бы знать, сколько людей ты можешь дать на проведение акции?

— Даже не знаю, может быть двадцать — двадцать пять.

— Двадцать пять? — переспросил Мясник, в его голосе слились воедино возмущение и негодование. — Всеслав, у тебя только активов не меньше ста человек! И ты мне хочешь кинуть подачку в двадцать?

— Дорогой Родион, — Всеслав нагнулся над столом и, глядя не отрываясь, в глаза своему собеседнику, тихо ответил, — я прекрасно осведомлен, чем закончится твоя акция, и у меня до сих пор есть сомнения по поводу моего участия в ней вообще. Я не хочу потерять свой авторитет в партии, подставив своих людей. Мне и так дышат в спину.

— Брось, Всеслав, — усмехнулся Мясник, — кто тебе может дышать в спину? Да, обладая я твоей привлекательностью, я б уже, не знаю, кем бы стал. Но господин Авлот точно бы просыпался по ночам в холодном поту, выкрикивая мое имя.

— Нет, — заулыбался Всеслав, — я не настолько харизматичен.

— Я сказал «привлекательный».

— Без разницы. Как только возникнет ситуация, и кто-то пострадает, от доверия ко мне не останется и следа.

Всеслав и Мясник сидели прямо напротив друг друга, каждый сверля глазами своего собеседника так, будто они участвуют в какой-то абсурдной схватке разумов. Лицо Мясника напоминало блин с глазами, пористая жирная кожа постоянно потела, и он то и дело вытирался салфеткой. А сейчас он просто не выпускал ее из рук, потому что потел, как слон.

— Всеслав, дорогой, ты должен нести свои идеи в народ. Сидя со своими друзьями в конференц-зале и рассказывая им по десятому разу то, что они и так уже знают, ты ничего не добьешься. Я даже тебе скажу, что будет дальше. Какой-нибудь лидер, этакий неформал, выходящий за рамки стандартности, создаст новое движение, подобное твоему, но он будет действовать более радикально и станет гораздо популярнее тебя. Наберет, больше людей, будет постоянно мелькать в прессе, и его имя и слово станут весомыми. И ты со своей командой примкнешь к нему, вот и все.

— Это просто слова.

— Слова… то что ты лечишь своим человекоборцам со сцены — вот это слова. Давай на минуту забудем о соплях про бедных гидроцефалов, я верю, что тебе их очень жаль, ведь мне, кстати, тоже… но вопрос в другом, сможешь ли ты удовлетворить свои амбиции? Ты ведь боишься даже голову высунуть из своей лужи.

— Я понимаю — о чем ты. Но если бы я хотел только реализовать свои амбиции, как ты выразился, я бы нашел более выгодные проекты для этого, например, антимонопольное общество, как ты, Мясник. Ведь проще платформы, чтобы сыграть в большой политике не найти, верно?

— Верно, — улыбнулся Мясник.

— Только, как бы это не было непонятно для тебя, я в первую очередь борюсь за права большеголовых людей, а не строю себе карьеру. Когда я смотрю в их глаза, а особенно в глаза детей, которых отправляют в гетто, как-то становится не до всех этих политических игр. Тебе вообще известно такое слово как сострадание?

— Ну, хорошо, — согласился Мясник, — давай забудем об амбициях и вспомним о соплях про гидроцефалов. Политические игры, о которых ты хочешь забыть, их единственное спасение. Дорогой, кучка студентов, которой, как и тебе, жалко этих бедняг, не решат их проблемы. Только большая политика и резонанс в обществе может им помочь, и ты это, между прочим, понимаешь не хуже меня.

— И этого резонанса ты хочешь добиться, подставив моих людей под дубинки полицейских? — иронично заметил Всеслав.

Мясник вздохнул, как бы давая понять, что иначе нельзя.

— Нам нужно освещение в прессе. Люди не видят проблемы, в том, что твоих большеголовиков сажают в гетто. Но когда они в десятый раз по телеку увидят паренька, который вопит во все горло, что эти несчастные невиновны, то начнут задумываться. А как ты хочешь довести свои мысли до них? Общество не состоит только из студентов, в нем еще есть те, кому за тридцать и они, дорогой мой, не ходят в Парковую Зону на твои концертики.

Конечно, со многим, о чем сейчас говорил Мясник, Всеслав был согласен. И, между прочим, его замечание об амбициях тоже не было бессмысленным — Всеслав и сам прекрасно осознавал, что был гораздо амбициознее, чем пытался казаться в обществе. Но этот Иуда уже получил свои тридцать сребреников за Дневник Бирвиц и, не капли не стесняясь, требует людей для проведения своей провокации.

Всеслав решил сделать паузу в разговоре, чтобы мозг мог хоть немного отдышаться. Не отвечая на вопрос Мясника, он молча налил себе воды из стоящего на столе графина, и не спеша сделал пару глотков.

— Чего ты от меня хочешь? — наконец спросил он. — Чтобы я всех подряд притащил на твою долбаную акцию, нас демонстративно побили, посадили на трое суток, впаяли штрафы, но зато показали по телевизору? Ты в своем уме, Мясник? У меня там больше половины — девчонки и маменьки сынки. Я могу дать человек двадцать абсолютно безболезненно для себя, самое большее это двадцать пять. Если ты не согласен, то я пошел. Если согласен, назови место и время, и я тоже пойду. У меня уже голова кружится от твоей «Совы» и мышиного дерьма.

Всеслав говорил довольно грубо, но Мясник, казалось, пропустил все мимо ушей. Это была сделка, и сделка могла быть более выгодной для такого успешного манипулятора и провокатора, как Мясник. Но лидер человекоборцев в этот раз оказался непробиваем.

— Ладно, — махнул рукой Мясник, — Бог с тобой, не хочешь не надо. Собери своих двадцать пять спартанцев, а лучше тридцать и завтра в шесть возле администрации.

— Уже завтра?

— А чего ждать? Да, и, если подтянешь каких-нибудь экологов или демократов, я только «за».

— Кто бы сомневался, — усмехнулся Всеслав, вставая со стула. — Ладно, будь здоров, Мясник. Пока, Гарри.

Гарри, не вставивший ни слова за весь разговор, так же молча, приподнял шляпу, которую он, как думал Всеслав, не снимал даже в душе.

— До свидания, дорогой, — попрощался Мясник, он наполовину откинулся в своем пластиковом кресле, провожая взглядом уходящего гостя. Немного обмякший и расслабленный, он теперь напоминал желе, не очень аппетитное, растекшееся от жары.