Дочь Льва

Глава 5

За ужином ни Малик, ни его компания не вздыхали и не пускали слюни, глядя на английского лорда. В конце концов, они были не так распутны, как обитатели развратного двора. При всем их гостеприимстве и любезности гордость не позволяла им ластиться к нему.

Чего не скажешь о любопытстве. В течение года в Рогожине бывало Исмало визитеров, но этот иностранец оказался изысканным блюдом. Экзотический гость был красив, высок и изящен. Его облик, наряд и манеры совершенно очаровали местных жителей, хотя чувство собственного достоинство не позволяло открыто это показывать.

«По крайней мере мужчинам», — поправила себя Эсме, когда, провожая его в комнату, заметила, что из-за двери его, раскрыв рот, рассматривают хорошенькие девушки. Когда он обернулся и пожелал им спокойной ночи, они, засмеявшись, ретировались. «Вот дуры», — с отвращением подумала Эсме. Знали бы они, что он — безнравственная никчемность.

За ужином Эсме должна была представить его собравшимся. Когда они только прибыли в деревню, он оказался слишком усталым и больным, так что формальности оставили на потом. Прежде всего надо дать лорду отдохнуть. Вплоть до ужина ей не приходило в голову, что она три ночи проспала рядом с ним, но не знала, как его зовут! Английский барон, лорд — вот все, что она слышала от Петро и капитана, словно имя этого человека священно и его нельзя произносить вслух.

— Скажите им свое имя, — прошептала она, когда женщины принесли еду. — Я его не знаю.

Он быстро по слогам выдал ей до смешного длинный набор имен: Вариан Эдвард Харкорт Сент-Джордж, барон Иденмонт из Бакингемшира, Англия. И одарил убийственной самодовольной улыбкой, как будто не сомневался, что она не запомнит. Эсме хотелось дать ему оплеуху, но она повернулась к хозяину и вдохновенно перевела весь набор; под конец ее речи послышались сдавленные смешки.

— Какого черта ты им сказала? — тихо спросил он; жаркий шепот щекотал уши.

— Сент-Джордж — это ShenjtGjergj, святой, которого они знают. Я сказала, что барон — это по-нашему «бей», а окончание «-шир» означает владения паши.

— И что их так развеселило? Она пожала плечами:

— Наверное, твое христианское имя. Я сказала, что у него латинский корень. Вариан, — она произнесла имя с албанскими раскатистыми согласными, — означает изменчивый.

— Ну погоди, я тебя отшлепаю, — пригрозил он.

Тем не менее он засмеялся, компания подхватила, и кто-то сказал, что его смех звучит как музыка.

Эсме сильно сомневалось, что его светлость имеет желание ее отшлепать, но все же не стремилась остаться с ним наедине. Она проводила его в комнату и плотно прикрыла дверь, решив проверить, все ли у него есть, а потом оставить его на ночь.

Комната была маленькая, но по деревенским меркам роскошная. Не многие дома имели больше одной комнаты. У Малика их было шесть, и обстановка позволяла предоставить почетным гостям все удобства. Вместо софы — доски, пристроенные к стене, которые могли служить и диваном, и постелью; одинокая койка стояла в узкой комнате, обогревавшейся солидной печкой. Англичанину дали не только самые мягкие подушки и толстые одеяла, но и особо ценное удобство — отдельное помещение.

Возле печки стояли два больших кувшина с горячей водой, над огнем на цепи висел чайник. Эсме кольнула зависть. Она вымыла руки и лицо, но прекрасно понимала, что едва ли он считает, что этого достаточно. Петро не было нужды говорить ей, какой привередливый у него хозяин: у нее есть глаза и нос, не так ли? Она видела, какая у него чистая рубашка; сама она и не вспомнит, когда ее рубашка так сверкала бы белизной.

Ну и пусть, все равно Эсме не собирается производить впечатление на иностранцев. Она знает, что такое таскать ведра с водой из общего колодца или из ручья, а потом греть над огнем чайник за чайником. Поскольку сейчас она была мальчиком, как бы племянником Петро, эту работу она должна была предоставить женщинам, а ей не хотелось добавлять им трудностей.

— Здесь вам будет спокойно и удобно, — сказала Эсме, оглядывая комнату. Взгляд невольно с тоской задержался на кувшинах с горячей водой, куске душистого мыла и вышитом полотенце. — Все пошли спать, до утра вас никто не побеспокоит, и тогда я вернусь, чтобы переводить.

Он сел на койку, закинул ногу на ногу и стал стягивать ботинок.

— Ты не вернешься, потому что никуда не уйдешь, — заявил он. — Я не хочу, чтобы ты спала вместе с Петро и другими мужчинами, а к женщинам ты пойти не можешь.

— Я думала, вы предпочитаете одиночество. — Она стеснительно смотрела, как он снял один ботинок и взялся за другой.

— Я предпочитаю, чтобы ты была рядом. Когда я тебя не вижу, то воображаю себе всякие ужасы и не могу заснуть всю ночь. Уверяю тебя, это не имеет никакого отношения к твоему полу. Если бы на твоем месте был Персиваль, я чувствовал бы то же самое. Вспомни, что случилось, когда он отошел от меня.

— Это не одно и то же, — ответила она. — Во-первых, мы с моим кузеном совсем не похожи, только внешне. Во-вторых…

— Эсме, ты можешь спорить до второго пришествия, но если ты уйдешь, я не сомкну глаз всю ночь.

А значит, утром он будет усталый и злой, и виновата будет она. Эсме закрыла рот, подошла к койке, схватила одеяло и бросила его на пол возле печки.

— Я не имел в виду, что ты должна спать на полу. — Он встал с койки. — Естественно, ты ляжешь на кровать.

— Я буду спать на полу — решительно заявила Эсме. — У меня не такие нежные кости, как у вас.

Он улыбнулся:

— Возможно, но они у тебя не в такой мягкой оболочке.

— Они моложе и более гибкие, чем ваши, — слабея, сказала она.

— Считаешь меня дряхлым?

Эсме возмущенно пробежала взглядом по его прекрасно сложенному телу.

— Я не это имела в виду. Если вы взрослый и сильный, это еще не значит, что вы терпеливее меня. Я спокойно просплю всю ночь, а вы полночи не заснете из-за холода и неудобства. Советую насладиться мягкой постелью, пока можно.

— Но я твердо решил, что наслаждаться будешь ты. Я настроен быть кавалером. — Широкая улыбка стала насмешливой. — Объявим войну, чья воля сильнее, мадам? Кто упрямее?

— Я не…

Дальнейшее потонуло в ругательствах, потому что сильные руки схватили ее и опрокинули на кровать. Она сразу же вскочила, но пальцы вцепились ей в плечи. Она инстинктивно отшатнулась от твердой колонны его тела и ощутила под коленями край кровати.

— Не думайте, что со мной так легко справиться, эфенди, — объявила она. — Если вы меня не выпустите и не уберетесь с дороги, то почувствуете вес моего башмака на вашей благородной ноге.

Но вызывающие слова не оказали никакого действия на сильные руки. Да и продолжать говорить ей вряд ли удалось бы, когда попка шлепнулась на койку. Она не успела вскочить, как он схватил ее за ногу, Эсме шарахнулась, и, пока старалась удержать равновесие, он стянул с нее один башмак, потом второй.

— А теперь наступай на ногу сколько хочешь, — сказал он, все еще держа ее за лодыжку, — носки ты мне уже не порвешь, дикая кошка.

— Шелковые, — фыркнула она, хотя длинные пальцы, вцепившиеся ей в ногу, приводили в смущение. — Только наложницы носят шелковые носки.

Он изучил толстые чулки на ее ноге.

— Уверяю тебя, это приятнее, чем колючая шерсть. Если бы ты была хорошей девочкой, я прислал бы тебе в приданое шелковые носки из Италии. А чулки у тебя все еще мокрые. Это вредно для здоровья.

Она попыталась вырваться, но он сорвал с нее оба чулка так же проворно, как ботинки. С бьющимся сердцем Эсме подумала, что у него большой опыт по раздеванию женщин. Какого черта он ее не отпускает? Уставился на ногу так, как будто никогда ничего подобного не видел.

Она покраснела от смущения. Ноги были не очень грязные, но и не чистые. И пахли далеко не так приятно, как его свежевымытая голова. При свете свечи и печки его черные волосы блестели, как агатовый бисер.

— Какая крошечная ножка, — удивился он. — Косточки маленькие, ровные, как у птички. — Он погладил стопу, и жар прокатился по ее ноге до колена, вызывая дрожь во всем теле.

Он поднял на нее взгляд, и воздух между ними завибрировал, как струны мандолины. В янтарном свете его чисто выбритое лицо сияло, как полированный мрамор, но серые глаза потемнели, в них нарастала странная напряженность. Волосы упали ему на глаза, и ей захотелось убрать их; от I этого она затосковала и ослабела.

— Отпусти меня, — сказала она и сама не узнала своего голоса.

— Ох. — Он заморгал, и дрожащее тепло исчезло из глаз. — Извини. — Он отпустил ее. — Я забыл… у тебя такие прелестные ножки. — Его голос тоже звучал странно.

Она чувствовала, что сердце бьется в груди, как мотылек о стекло.

— У меня ноги грязные, — через силу выговорила она.

— Прошу прощения. Я не подумал… Черт, о тебе же никто не позаботился, верно? — Он встал, — Если хочешь помыться, я выйду.

Не дожидаясь ответа, он ушел. Поколебавшись, Эсме устремилась к кувшинам. Она мгновенно разделась догола и яростно отскребла себя сверху донизу. На то, чтобы вымыть голову, воды не хватало, самое большее, что она смогла сделать, — это расчесать волосы пальцами и заплести в косу, чтобы убрать их от лица.

Когда послышались шаги, она собиралась надевать рубашку. Быстро замотавшись в одеяло, она тихо проговорила:

— Я еще не одета.

— И не надо. Племянник, то ли кузен, то ли внук или кем он там приходится нашему хозяину, дал тебе чистую рубашку, в которой будешь спать. — Дверь приоткрылась, и он просунул рубашку.

Пылая, Эсме схватила ее и торопливо натянула через голову. Рубашка доходила ей до колен.

— Все, теперь я в приличном виде, — сказала она и вдруг почувствовала себя очень глупо. Ей не нужно его одобрение. Какая ему разница, чистая она или грязная? Она безобразная маленькая дикарка, его гид и переводчица — вот и все.

За дверью Вариан медлил. Вокруг полно места. Может, оставить комнату ей? До мужчин далеко, опасность ей не грозит. Но ему не хотелось оставлять ее одну. Она так одинока в мире… и так молода.

Не надо было ее дразнить. Она хоть и молодая, но не ребенок. Он тем более. Он не старший брат, которому разрешается ее потискать. Вариан Сент-Джордж давным-давно потерял невинность. Но когда погладил ей ножку, поразился тому, как забилось сердце. А этот тихий, смущенный голос… Она должна была почувствовать или угадать по глазам.

«Не важно», — сказал он себе. Она не поняла, не могла понять. Он сделал вид, что ничего не произошло. Ничего. Только у него в мозгах, которые явно сдвинулись. Что неудивительно в нынешних обстоятельствах.

Он откинул занавеску, вошел — и остолбенел.

Эсме стояла у огня, напряженная, с вызывающим видом и пылающим лицом. Если бы она подозревала, что высвечивает огонь под прискорбно тонкой рубашкой, она бы покраснела еще больше. Надо будет ей сказать. Вполне по-джентльменски. И скажет, вот прямо сейчас возьмет и скажет! Но Господи, как же она хороша! Холмики крепких юных грудей, воздушная талия плавно переходит в округлости, которые стекают к изящным бедрам и твердым, но нежным ножкам…

Короче, она нимфа, которой позавидовала бы сама Артемида.