Частица твоего сердца

– И о чем ты думаешь? – вскинув брови, спросила я.

– Милая машинка, – невозмутимо произнес Ронан. – Какой это год? Восемьдесят второй?

– Чтоб ты знал, восемьдесят четвертый. И она еще на ходу.

– Я почти уверен, что пешком дошел бы быстрее.

У меня вырвался потрясенный смешок. Я даже представить не могла, что у Ронана Венца есть чувство юмора. Похоже, я ошибалась.

– Ты только что оскорбил мою машину?

– Да.

Я бросила на него строгий взгляд, пытаясь не рассмеяться.

– Тебе придется направить жалобы Биби. Формально эта «милая машинка» принадлежит ей, хотя бабушка и не может больше ее водить.

– Потому что ей место в музее?

– Очень смешно. Если моя машина так оскорбляет твои чувства автомобилиста, не стоило в нее садиться.

– Так я согласился, чтобы Биби не считала тебя задницей.

– Значит, из жалости.

– В тебе нет ничего, вызывающего жалость.

Ронан смутился, словно эти слова вырвались у него бездумно. Внезапно в машине повисло напряжение, убивая прежнее легкое настроение. Но, несмотря на это, я ощутила, как в груди против воли разлилось тепло.

Я быстро перевела взгляд обратно на дорогу. Но тут мое внимание привлек темно-бордовый рубец, покрытый засохшей кровью, на верхней части левого предплечья Ронана. Порез был почти шесть дюймов[8] длиной и изогнут, словно крюк. Поверх него кто-то неуклюже приклеил два кусочка лейкопластыря, напоминавших мосты через тонкую красную реку.

«Он ранен…»

Я мысленно отругала себя за подобную мягкость. Вероятно, во мне просто говорил тип личности А[9], требуя позаботиться о парне.

«О ране. Позаботься о ней. Не о нем».

– Я слышала, вечеринка в субботу вышла немного безумной, – проговорила я.

– Можно и так сказать.

Я кивнула на порез.

– А это подарок на память?

– Это пустяк.

– Непохоже на пустяк. И покраснение по краям…

– Ничего страшного, – проговорил он. – Забудь.

Я могла бы разозлиться, но за грубым тоном скрывалась аура одиночества, которую я заметила еще при первой встрече. Словно он не привык, что кто-то беспокоился о нем.

Я не стала настаивать и свернула на ведущую к дому подъездную дорожку. Из гаража мы прошли в кухню, Ронан шагал позади меня.

– Биби, мы дома. Ну, точнее… я дома. С Ронаном.

«Боже, девочка…»

Ответа не последовало. Я прокралась по коридору и увидела, что дверь в спальню Биби закрыта. Значит, она легла вздремнуть. К тому времени когда я вернулась в гостиную, Ронан уже был на заднем дворе, выравнивая граблями клочок земли, с которого убрал всю растительность.

Мне тоже нужно заняться работой и сосредоточиться на важном – своем возможном бизнесе. Но Ронан поднимал граблями пыль и грязь, и я не могла отвести взгляда от пореза на его руке с пятнами засохшей крови и унылыми кусочками пластыря.

– Этот громила-болван его даже как следует не промыл, – пробормотала я.

Не обращая внимания на старую добрую настороженность и желание оградить себя, я достала из шкафчика в своей ванной комнате спирт, ватные шарики, марлевые салфетки, бинт и мазь с антибиотиком. Спустившись во двор, я положила все это на столик в патио.

Ронан остановился и, прищурившись, взглянул на меня.

– Для чего все это?

– Чтобы обеззаразить твой порез.

– Ты не обязана, Шайло, – тихо проговорил он.

– Не обязана. Но почему бы и нет?

Казалось, он не знал, как на это реагировать. Он отложил грабли в сторону и неохотно, словно через силу, опустился на стул. Я села рядом с ним и осторожно отлепила маленькие кусочки пластыря.

– Так что все-таки произошло?

– На вечеринке случилась заварушка.

– Мягко сказано. – Я придвинула свой стул ближе к Ронану и, перевернув бутылку со спиртом, намочила ватный шарик. – Вайолет сказала, ты дрался на ножах.

– Никаких ножей. Фрэнки Дауд бросился на меня с разбитой бутылкой.

– Как это началось? – ухмыльнувшись, спросила я. – Ты оскорбил его машину?

Он почти улыбнулся. Еще бы чуть-чуть и…

– Он доставал Миллера. Снова.

Я положила руку на предплечье Ронана и осторожно промокнула рану, стараясь не замечать бугрящихся под кожей мышц.

– Надеюсь, ты его не убил, – проговорила я, и он вздрогнул. Я решила, что от вызванного спиртом жжения.

– Нет, – тихо произнес он. – Холден отвлек его внимание.

– Миллиардер Холден?

– Холден – чокнутый засранец, – проговорил он, но в его голосе явственно прозвучала привязанность.

– Пропащие ребята, – произнесла я, вытирая засохшую кровь. – Так Эвелин Гонсалес называет вас троих.

Ронан ничего не сказал, но мне подумалось, что он не так уж и сильно возражал против этого прозвища. Какое-то время парень сидел молча, а потом признался:

– Я искал тебя.

Я ощутила, как дрогнули касавшиеся его кожи руки, а щеки вспыхнули жарким румянцем.

«Он искал меня?»

– Я… не пошла. Не могу пить, а для этого в основном и устраивают вечеринки.

– Почему ты не можешь пить?

– У меня какая-то странная аллергия на алкоголь, – пояснила я. – Даже после глотка пива я могу полностью опьянеть, а потом очень быстро наступает похмелье.

– Это хреново.

– В любом случае, такие вечеринки не для меня.

«Но он меня искал…»

Я покачала головой и сосредоточилась на деле, стараясь не думать о словах Ронана и о его низком голосе.

– Аналогично. Я пошел туда ради Миллера.

Я закончила промывать порез и взяла мазь с антибиотиком. Ронан наблюдал, как я намазала на рану жирную субстанцию, хотя он вполне мог справиться и сам. И мы оба это знали.

– Я начинаю думать, что следовало пойти туда ради Вайолет.

– Да?

– С детских лет мы были лучшими подругами. Но… не знаю. Кажется, ей неплохо с Эвелин.

– Она и Миллер…

– Тут все сложно. – Я открыла упаковку марлевых салфеток и подвинула ближе к себе опиравшуюся на стол руку Ронана. – Но не стоит обсуждать это у них за спиной. Им нужно самим во всем разобраться.

– Он в нее влюблен, – проговорил Ронан.

Я резко подняла голову, услышав в грубом голосе мягкость. Я поймала взгляд его серых глаз, и парень пожал плечами:

– Но так и есть.

Я быстро отвернулась и продолжила свое занятие.

– Я знаю. И она тоже его любит. Но по определенным причинам не хочет ничего менять. Чтобы обезопасить себя. И я могу это понять.

– Почему?

Я вздернула бровь.

– Ты всегда настолько прямолинеен?

Он пожал плечами.

– Я не фанат вранья.

– Вообще-то я тоже.

– И?

– Я могу понять осторожность Вайолет, потому что и сама не хочу связываться ни с кем и ни с чем, способным отвлечь меня от достижения целей, – пояснила я. В присутствии Ронана следовало заявить о своей независимости.

– Твоя цель – драгоценности, – произнес он.

Я кивнула.

– Хочу открыть свое дело. Но женщине с этим непросто, а тем более цветной. Поэтому я много работаю. Не только чтобы сделать мечту явью, но и доказать всем, что я на это способна.

В дымке передо мной возникло лицо мамы, но я от него отмахнулась.

– Как бы то ни было, – продолжила я, накладывая на марлю полоски бинта, чтобы удержать ее на месте, – я сочувствую Миллеру, но понимаю мотивы Вайолет. – Подняв глаза, я заметила, что Ронан разглядывал меня, лицо его было непроницаемым. – Ты не согласен? – Он пожал плечами. – Так ты романтик?

– Нет, – решительно проговорил он. – Но мне не нравится видеть, как он страдает.

– А-а, значит, просто добряк.

– Тоже нет.

Я отложила бинт и посмотрела ему в глаза.

– А какой ты?

Мне хотелось это знать. Моя прагматичная натура стремилась понять, что такого, черт возьми, имелось в Ронане Венце и почему я не могла выбросить его из головы. Проще всего было списать это на сексуальную привлекательность, но в нем угадывалось нечто большее. Он, словно радиоактивный элемент, одним своим присутствием перестраивал мои атомы, и я сама себя не узнавала. Волновалась, не находила себе места и краснела, черт побери…

– Я – пустое место, – проговорил он.

– Такого не бывает.

– Мне было восемь, когда умерли родители. И пока на горизонте не возник мой дядя, я десять лет мотался по приемным семьям. С тех пор я многое пытаюсь понять.

– Десять лет в приемной семье?

Он кивнул.

– Боже, не могу себе представить, – проговорила я. Он напрягся, и я поняла, что ему тоже вовсе не хотелось это представлять. – Но я знаю, о чем ты говоришь. Отчасти. Моя мама… – Я махнула рукой. – Не обращай внимания.

Он не сказал ни слова, лишь взглянул на меня. И в глазах его ясно читалось: «Мне ты можешь рассказать».

– Я просто хотела сказать, что родители Вайолет были лучшими друзьями, а теперь их брак разваливается. Она никогда не видела нормальных отношений. Как и Миллер. Да и я тоже.

– И я не видел, – признался Ронан.

– Значит, ты не пустое место, – проговорила я. – Мы все просто… ну, не знаю, бежим от сломанных браков.

– Сломанных, – повторил он, слегка скривив губы. – Да, можно и так сказать.

Я подняла на него глаза. Разговаривать с Ронаном было все равно что тянуть за ниточку. Дернешь слишком сильно, и она порвется. Вопреки здравому смыслу я хотела узнать о нем больше. И понять, довелось ли ему в жизни испытать хоть что-то хорошее.

– Ты когда-нибудь видел родителей счастливыми? – мягко спросила я.

– До того, как они умерли? – Его рука под моей ладонью напряглась, а взгляд серых глаз вновь стал жестким и безжизненным. – Нет. Никогда.

– Прости. Это не мое дело. – Я взглянула на его перевязанную руку. – И я здесь уже закончила.

Но он не двинулся с места, как и я. Моя ладонь по-прежнему касалась его предплечья, и он не сводил с нее взгляда. Я бездумно повернула его руку, открывая татуировку с пронзенной кинжалом ладонью.

– «Руки помнят», – прочитала я. – Что это значит?

– Это часть цитаты, – пояснил он. – «Руки помнят то, что забывает разум». То есть когда случается нечто дерьмовое, мы стремимся это забыть. Двигаться дальше. Но не можем. Оно проникает в нас до самых клеток. Просачивается в кровь.

Я все еще держала его руку.

– Насколько дерьмовое?

«Что случилось с твоими родителями, Ронан?»

Наши взгляды встретились, и на несколько секунд я потерялась в глубине его глаз. Из них ушли безжизненность и жесткость, и теперь они походили на глубокие колодцы, затуманенные воспоминаниями. И пронзали не хуже кинжала.

– Ну и ну, – проговорила Биби. – Моей голове следует кружиться почаще.

– Нет, не следует, – проговорила я, ощутив дрожь. – Я не разрешаю. Никогда.

– Я старею, Шайло. Мне никогда не хотелось быть для тебя обузой, но…

– Ты не обуза, – решительно проговорила я. – И никогда ею не станешь. Ты приютила меня, Биби. И обуза здесь только я.

– Не думай так, Шайло. Никогда. Я бы сотню раз сделала это снова. – Тон ее смягчился. – Но никому не дано знать, сколько нам отпущено, милая. И мы можем лишь по полной использовать отведенное нам время. Я дорожу каждой минутой рядом с тобой.

На глаза навернулись горячие слезы, но я сморгнула их.

– Я тоже, Биби. Каждой минутой.

Биби погладила меня по щеке, затем широко улыбнулась.

– Что скажешь насчет «Мадеи»[10]?