Благими намерениями

Я снова вернулась к шкафу. Забрать личное и самое необходимое. Остальное пусть выбросит или пустит на тряпки. У меня начинается новая жизнь, и тянуть в нее груз прошлого я не собираюсь. В сумку отправился ноутбук, документы, украшения и одежда. Любимая одежда, которую не стыдно надеть в люди, а не то, на что вечно намекал мне Тайлер: бесформенные футболки и старомодные свитера. Это я, пожалуй, оставлю им.

— Грейс, какого черта ты здесь забыла?

— Грейс, оставь свои ключи!

— Грейс…

— Грейс…

— Грейс…

Вероятно, поняв, что я не слышу или не хочу его слышать, все мои дальнейшие манипуляции со стороны этой парочки стали сопровождаться молчанием.

Развернувшись на пятках, я направилась к выходу, улыбнувшись на прощание и довольствуясь своей реакцией и тем, что не раскисла. Слез не было, и осталась только лишь странная злость, от которой хотелось улыбаться. На столике в коридоре красовался розовый клатч. Явно не мой. По дороге к выходу захватив также лежащие там, на своем месте, телефон и документы Тайлера, а заодно сумочку этой сучки, захлопнув за собой дверь, я хотела было достать ключ из замочной скважины, но передумала. Пусть посидят там, порадуются друг другу. А чтобы им не помогли наши соседи, я слегка провернула ключ и надавила, и немного лопнувшее, когда-то открывающее эту чертову дверь приспособление разделилось на две части: одна осталась у меня в руке, а другая намертво застряла в замочной скважине.

Мне не верится, что все это происходит со мной именно сейчас, в то лето, которое должно было стать волшебным, тогда, когда после Дня Независимости, который уже на этой неделе, мы могли бы уехать куда-нибудь на выходные, чтобы побыть только вдвоем. Но нет, разбивая меня на мелкие осколки, все к чертям просто рухнуло. Вероятно, это не случайно, просто я не хотела ничего замечать, не хотела верить до последнего, а точнее до тех пор, пока меня не ткнули носом. Все произошло гораздо раньше. По общепринятым меркам Тайлер никогда не был идеальным, хотя для меня он таковым, наверное, и являлся, но еще полгода назад на его телефон начали поступать сообщения странного содержания, которые я, будучи примерной и, как оказалось, ненужной девушкой, просто игнорировала. Помню, это была неделя перед Рождеством, и все вокруг об этом только напоминало. Даже погода содействовала сказке вокруг, что в нашей части планеты крайняя редкость. На улице было так красиво. Снег, огромными хлопьями медленно падающий с неба. Иллюминация в витринах магазинов. Новогодняя музыка. Запах корицы. Влюбленные парочки, которые, кутаясь в огромные вязаные шарфы и твидовые пальто, обнимаясь, бродили по стемневшим улочкам, выбирая подарки и наслаждаясь атмосферой. У всех было свое волшебство, но мой же Санта, похоже, решил потереть свою волшебную палочку о нового эльфа, ведь именно тогда он впервые отказался от близости и, получив очередное сообщение, куда-то резко умчался. Теперь-то я знаю, куда конкретно. Гребаный кобель.

Спустя полтора часа я стояла под дверью подруги в раздумьях, звонить или нет. Рука затекла от напряжения, в котором я ее держала, вытянув указательный палец в дюйме от дверного звонка. Я прекрасно понимала, что она сейчас занята, и ей нет до меня и дела, но мне некуда было идти. И мысли о мотеле появились в голове слишком поздно и лишь тогда, когда я увидела подругу. В этом городе я осталась одна.

Дрожащей рукой я нажала на звонок.

— Ты кого-то ждешь, крошка? — донеслось из-за двери.

— Нет, — ответила Миа, после открыв дверь и уставившись на меня.

— Миа, — рыдая, бросилась я на шею подруги. Весь океан бушующих во мне эмоций вырвался из берегов моего надуманного спокойствия, которое я соблюдала всю дорогу. Я не могла говорить и лишь задыхалась, пока слезы огромными каплями стекали по моим щекам.

— Тихо, Грейс, что произошло? — пыталась вразумить меня Миа, но у нее ничего не получалось.

— Крошка? — на пороге появился Себастиан, на ходу натягивая рубашку. Он уставился на меня, как на умалишенную.

— Милый, поставь, пожалуйста, чайник, — обнимая и успокаивающе водя рукой по моей спине, сказала Миа. — Давай, раздевайся и рассказывай.

Даже забыв позаботиться о своих вещах, так и оставшихся лежать в коридоре, я стянула с себя промокшую верхнюю одежду и забилась в угол на кухонном диванчике.

— Он… и эта дрянь… на моих простынях… — вытирая слезы, сказала я.

— Лекарство, — поставив передо мной бутылку джина, ухмыльнулся Себастиан и наполнил стакан. — Я так понимаю, наше рандеву отменяется, поэтому, пока вы не раскисли друг возле друга, предлагаю вам собраться, привести себя в порядок, и встретимся в клубе через часа два.

Себастиан посмотрел на часы.

— Ну, а пока я оставлю вас наедине, чтобы вы провели ваши девчачьи разговоры, или как это там называется? — блондин мило достал из холодильника упаковку с мороженым, которую поставил рядом с бутылкой алкоголя, и, чмокнув подругу в щеку, принялся кому-то быстро печатать сообщение.

Я же спрятала лицо в ладонях, потому что мне было очень стыдно. Стыдно за то, что я прервала романтический вечер подруги; за то, что реву тут, как белуга, на глазах у парня; за то, что была такой законченной дурой, не слышала подругу и до последнего верила в этого гребаного мудака.

— Думаю, это хорошая идея, — улыбнулась Миа и подмигнула Себастиану.

Парень помахал своим сотовым, надел часы и, прочитав присланное сообщение, улыбнулся.

— Два часа. Жду вас в Логове Дьявола.

Натянув куртку, Себастиан смачно поцеловал Миа в ее маленькие пухлые губки и покинул квартиру. Подруга тот час же налила мне целый стакан отвратительного горького напитка и, заставляя меня его пить, выудила из меня всю историю сегодняшнего вечера, в которую я дополнительными сносками добавила все, что накипело во мне за эти несколько лет, и подробные мысли о том, что я думаю о Тайлере и что бы с ним сделала.

Грусть сменялась смехом с каждым сделанным глотком. Алкоголь однозначно делал свое дело, избавляя мой мозг от насущных проблем. И спустя сорок минут я уже была готова ехать в любой бар, лишь бы продолжать веселье, понимая, что если лягу спать, то всю ночь проведу в слезах. Как бы я не пыталась убедить себя в том, что я сильная, жалость к себе преодолевала любые доводы.