Волчья мельница

Когда Клер, разрумянившаяся на морозе, с блестящими глазами, вошла в дом, родители и Бертий уже сидели за столом.

— Где тебя носило? — сердито спросила Ортанс. — Я уже подала курятину. Вот, смотри, кожица подгорела, морковка разварилась в кашу — по твоей вине!

— Я прощалась с Базилем, мам. Он уезжает сначала в город, потом — в Париж. Базиль подарил мне щенка. Вот, смотрите!

Она распахнула накидку и показала малыша, которого держала на руках. Колен подозревал, что дочка тяжело переживает смерть своей собаки, и поспешил ей на выручку. Пока не начались препирательства и споры, он сказал твердо:

— Это он хорошо придумал! Я тоже как раз собирался подыскать резвого щенка вместо Моиза. Клер, садись за стол!

Бертий украдкой усмехалась. Ортанс Руа, наморщив нос, сказала с раздражением:

— От него воняет! Говорю вам, воняет!

— Вовсе нет, мамочка! — отвечала Клер. — Тебя послушать, так все пахнет дурно!

Она взяла щенка на колени. Мать и дочь обменялись сердитыми взглядами. Их молчаливому противоборству, казалось, не будет конца. Обедали молча. Чтобы подать десерт, Клер передала волчонка Бертий. Ей непременно хотелось самой принести шоколадный торт, украшенный ядрами грецкого ореха, который она испекла накануне. * * *

Май 1897 года

Клер с рассвета работала на огороде возле мельницы. Этьенетта ей помогала — рвала сорную траву. Огород снабжал семью всеми необходимыми овощами — ценное подспорье, ведь бумажных дел мастер традиционно кормил своих работников обедом. В дальнем конце росли ароматические травы, служившие приправой к рагу и мясным блюдам: тимьян, незаменимый на кухне шалфей, петрушка и кервель. Вдоль низкой каменной ограды, где было больше солнца, курчавился щавель.

— Тьенетта, смотри, какая у нас выросла морковка! Чудо! Значит, вовремя я ее посадила.

Сидя на корточках на широкой дорожке между грядками, с грязными руками, с волосами, аккуратно убранными под узкий чепец из белого льна, Клер ухаживала за своими посадками с нежностью матери. Осматривая кочаны капусты с большими нежно-зелеными листьями, бережно трогала их пальцем.

Чуть дальше, до самого луга, тянулись грядки с картошкой. Клер час потратила на окучивание кустов, и сил своих не жалела. Сейчас она, раскрасневшись от работы, вдыхала острый аромат влажной земли.

— После полудня поведу коз к утесам, — тихо проговорила она. — Мать требует, чтобы молоко было жирное, но козочек моих недолюбливает…

— Правда ваша, — кивнула Этьенетта. — Хозяйка их зовет «чертовы дочки».

Клер засмеялась, пружинисто выпрямилась. Салат, помидоры, фасоль — все росло наилучшим образом. Девушка подобрала с земли большую корзину, пристроила ее на бедро. Из корзины торчали стебли молодого порея, из которого вечером сварят суп.

— Мамзель Клер! Мне пора кормить кур! — сказала служанка.

Этьенетта направилась к деревянной ограде, окружавшей огород. Вид ее худых щиколоток, торчавших из испачканных в грязи сабо, растрогал Клер, равно как и штопаный передник из ткани в полоску, покрывавший еще более нищенское платье.

«Мама слишком сурова, — подумала она. — Могла бы отдать Тьенетте хотя бы одну мою старую юбку! На днях пороюсь у себя в шкафу и приодену бедную девочку!»

Клер потянулась. Как обычно в мае, она чувствовала себя счастливой. Время, когда в канавах и вдоль тропинок и дорог буйно разрастаются дикие травы… «Нужно будет прогуляться к притоку реки, где растет дягиль, и нарвать немного», — подумала она. Из его стеблей, нарезанных и сваренных в сахарном сиропе, получались прекрасные цукаты — прозрачные, зеленого цвета, которыми Ортанс любила украшать бриоши.

Клер зашагала к главному зданию мельницы, где в одном из помещений были установлены толчеи[8] для перетирания сырья. Во дворе она увидела Этьенетту. Та разбрасывала из фартука зерно окружившей ее домашней птице, квохчущей, гогочущей и хлопающей крыльями. Крупный черно-коричневый петух так и норовил ее клюнуть.

— Пни его хорошенько! — крикнула ей Клер. — Или все ноги тебе исклюет!

Этьенетта кивнула — мол, поняла, — но продолжала, повизгивая от страха, пятиться от птицы с ее острым клювом.

Клер пожала плечами и вошла в цех, где рассчитывала найти отца. Шум там стоял оглушительный. Она подошла к огромному медному чану с сырьем, таких тут было множество. В паре шагов от нее работник специальной лопаткой на длинной ручке размешивал грязно-серую бумажную массу, на вид клейкую. Делать это нужно было так, чтобы лопатка не попала под ножи специальной машины — голландского ролла, измельчавшего смесь из обрезков ветхой ткани и целлюлозы. Из этой теплой полужидкой массы рождались прекрасные листы бумаги оттенка слоновой кости и с фирменным глянцем, принесшей Пастушьей мельнице заслуженную славу.

Колен Руа наблюдал за починкой пресса. В просторном помещении было жарко. После необычно холодной зимы к началу марта весна в Шаранте вступила в свои права. Луга укрылись желтыми цветами одуванчика и лютика, плодовые деревья — розовым и белым цветом, сея по ветру дождь из лепестков.

— Как себя чувствует Катрин? — спросила Клер у рабочего по прозвищу Фолле[9]. Имя, данное парню при крещении, — Люк Сан-Суси — в долине практически забылось.

— Ах, мадемуазель! Катрин, бедняжка, очень мучится. Доктор боится худшего.

Фолле посмотрел на дочку хозяина. В ее черных глазах он прочел искреннее сочувствие.

— Ребенка она уже потеряла, теперь только на Господнюю милость и надеемся!

— Нам всем нужно за нее молиться, — сказала Клер.

Она не часто наведывалась в Пюимуайен, но по воскресеньям, после мессы, прихожане толпились на паперти, делясь сплетнями, — стой себе и слушай. В середине апреля кюре объявил, что Катрин, дочка кузнеца, и Фолле скоро поженятся. С прошлого лета они были помолвлены, так что никто не удивился. Местные кумушки, конечно, сетовали, что невеста поставила телегу впереди лошади, — живот у Катрин округлился, и ее однажды вырвало у всех на глазах, возле городского источника. Родители Катрин отпираться не стали. Какая разница, в самом деле? В долине полно супружеских пар, которые сначала падали на свежую весеннюю травку и только потом шли к алтарю. Освященный Богом, их союз сплетников уже не интересовал. Да и первенец тоже, за которым обычно следовала вереница братьев и сестер.

Свадьба состоялась неделю назад. Клер с родителями и кузиной тоже были приглашены и подарили новобрачным бутылку хорошего вина и красивый керамический кувшин.

Фолле привел молодую жену в дом на краю деревни, у самой дороги, который он снимал. Через пару дней Катрин пожаловалась на нестерпимую боль в животе. У нее открылось кровотечение. Доктор посоветовал полежать в кровати. Но с тех пор бедняжка мучилась от жара, и ей становилось все хуже, несмотря на опийную настойку и травяные отвары.

— Надо надеяться на лучшее, Фолле, — тихо сказала Клер, думая о своей матери.

Ортанс тоже ждала ребенка, который должен был появиться на свет осенью. Жена бумажных дел мастера каждое утро благодарила Господа за эту беременность, но чем ближе были роды, тем больше она их боялась. Доктор порекомендовал ей больше отдыхать, и Колен перепоручил дочке все домашние хлопоты. Клер занималась уборкой, стиркой, приготовлением пищи, и Этьенетта ей по мере сил помогала. Некоторые обязанности появились и у Бертий — к примеру, чистка овощей и штопка. Энергичная и искренне любящая родных, Клер не жаловалась. Колен заметил только, что она стала чаще обычного наведываться на мельницу, словно желая спрятаться от повседневных забот, в этой ситуации неизбежных.

— Я очень тебе сочувствую, мой бедный Фолле! — продолжала девушка, которой не хотелось уходить, не ободрив парня добрым словом. — И надеюсь, что Катрин скоро поправится. Вы ведь только поженились!

— Если будет на то воля Божья, мадемуазель!

Клер улыбнулась ему и пошла к отцу. В рубашке, с потным лбом, он старательно очищал поверхность пресса от присохших частичек бумаги.

— Папа, я могу чем-то тебе помочь?

Колен помотал головой. Ему не нравилось, когда Клер ходила между чанами и болтала с работниками.

— От тебя будет больше пользы на кухне, — буркнул он. — Клер, ты прекрасно знаешь, что Этьенетта нуждается в четких указаниях. Она такая бестолковая! Да и Бертий без тебя скучно.

— Мама дала ей подрубить салфетку. Я устроила ее на улице, под яблоней. И до обеда работу кузина не кончит.

После короткой, неловкой паузы Клер спросила:

— Пап, как ты думаешь, Катрин умрет? Ей ведь всего двадцать! И почему Фолле на работе? Он должен быть сейчас с женой, а не тут!

Бумажных дел мастер сгорбился еще больше.

— Катрин у родителей. Мать за ней ухаживает.

Колен предпочел бы сменить тему. Он считал чуть ли не удачей, что его дочка почти не бывает в местечке и не слышит местных сплетен. Людским пересудам он никогда не верил, но тут… Злые языки поговаривали, что обрюхатил Катрин красавчик Фредерик Жиро, а Фолле — всего лишь несчастный рогоносец, по глупости женившийся на легкодоступной девушке, носящей чужого ребенка. Наследника поместья много раз видели выходящим из сарая отца Катрин на рассвете.

И этот очевидец теперь с удовольствием расточал свою желчь.

— Фолле пришел на работу по своей воле, — пробурчал Колен. — Я и не ждал его, при таких-то делах. Скажу, что после обеда он свободен. А ты, если хочешь оказать мне услугу, поднимись в сушильню и потрогай листы бумаги, все ли высохли. Ветер теплый, так что ночью я вполне смогу их проклеить.

— Уже иду, папочка! — тихо отвечала Клер.

Девушка вышла, покачивая юбками. Долина раскинулась перед ее глазами, залитая нежным солнечным светом. Каменистые утесы, усеянные кустиками диких левкоев, казались белыми. Деревья склоняли к реке свои изумрудные ветви. Это были ее владения, место, где Клер хотелось прожить всю жизнь. Она с нежностью окинула взглядом длинное здание, отведенное под сушку бумаги, крышу конюшни, желоб мельницы, по которому поступала вода из реки. Слева высился хозяйский дом, уютный и приятный глазу.

Бертий, сидящая под яблоней, прямо-таки просилась на полотно. На кузине было розовое платье, которое Клер недавно сама ей сшила, очень светлые белокурые волосы рассыпались по плечам.

Клер побежала дальше. Ей хотелось услужить отцу. Часто девушка говорила себе, что предпочла бы работать на мельнице, ведь это интереснее, чем готовить рагу и супы.

Она вошла в помещение с низким потолком, где были свалены тюки с тряпьем. Колен Руа как раз закупил его накануне и снова долго препирался со старьевщиком, запросившим большую цену. То был старик с носом, как клюв хищной птицы. Клер его не любила. Он собирал свой товар (ветхое постельное белье, полотенца, непригодные для носки рубашки) в Ангулеме — в кварталах Старого города, где проживали именитые граждане и буржуазия, и на окраинах. Когда его шарабан, запряженный рослой тягловой лошадью, подъезжал к мельнице, женщины бросались врассыпную. От тюков нестерпимо воняло, да и старьевщик любил распускать руки. Однажды он обнял Клер за талию и попытался чмокнуть в щеку. Она в ужасе отпрыгнула.