Читай по губам

* * *

Песню знали все. И тётка мальчика тоже помнила этот мотив. Вот только когда пела она, младшие дети засыпали, а старший никак не мог. Тётка, женщина добрая и жалостливая, подавила в себе порыв ужаса, который становился всё сильнее с каждым днём, проведённым бок о бок с мальчиком, давно начавшим заговариваться и словно бы блуждавшим где-то между «здесь» и «там».

Она сказала себе, что он лишь ребёнок, а потому заслуживает милосердия. Тётка скрыла то, что он ей поведал. И начала одну за другой обходить женщин деревни, умоляя прийти и спеть колыбельную мальчику, мучительно страдающему после смерти матери. А по утрам изо всех сил молила и лес, и море, чтобы это помогло.

Но день сменялся днём, ночь — ночью. Мальчик не спал. После знакомых «попробовать силы» потянулись уже совсем почти незнакомые, и однажды на пороге появилась дочка лавочника.

— Поговаривают… — начала она, желая сказать «что вам нужна помощь».

Но тётке померещилось иное. Будто секрет её племянника где-то всё же вышел наружу. И она поспешно оборвала гостью:

— А ты меньше слушай, что поговаривают.

— Я хочу помочь, — упрямо возразила девочка. — Вы просите всех попробовать, так дайте и мне.

Первое время тётка с надеждой смотрела на каждую, решившую попытать счастье и спеть. Но к тому времени у неё уже давно не осталось ни сил, ни чувств. Поэтому она просто завела девочку в комнату, где на постели метался её племянник. Она не стеснялась больше ни бреда, ни того, что руки мальчика были привязаны к кровати, чтобы он случайно не поранил себя. Когда-то перед приходом чужих она поила его мятным отваром — это на время смиряло, но в тот раз тётка даже не стала готовиться. С губ мальчика срывались бессвязные слова, шуршащие и шипящие, будто внутренний жар его бреда прокладывал себе путь наружу: паром и клёкотом из пересохшего горла.

Но девочка ничем не показала ни испуга, ни жалости. Она просто присела рядом с кроватью — и начала петь.

Тётка к тому времени уже не обращала внимания на звуки колыбельной. Но здесь будто встрепенулась. И услышала их заново. Красивую мелодию о покое, о тихой пристани, о том, что в двери дома никогда не проникнет тьма, и тот, кто внутри, защищён, навсегда защищён… Из мечтательного полузабытья тётку вытащило понимание, что мальчик больше не мечется и не стонет. Он лежал на кровати тихо и спокойно. Слишком тихо.

На какое-то время ей стало панически страшно, и она решила, будто племянник умер. Но, кинувшись ему на грудь, ощутила размеренные удары сердца. Мальчик просто спал.

Он проспал весь день и всю ночь. Но проснулся здоровым. И с тех пор больше не нуждался в чьей-то помощи, чтобы засыпать.

Перед самой зимой, когда траву и сухие листья уже морозило по ночам, но снега, предательски выдающего следы, оставалось ещё несколько дней, сын кузнеца снова пошёл в лес. Девочка, казалось, нашла его совсем случайно, но что-то подсказывало и ей, и ему, что это было не так.

В тот день он первый и последний раз плакал, вспоминая о матери. Они сидели на поваленном стволе дерева, и сухая кора, отваливаясь, уже обнажала бледную и беззащитную древесину. По углам выступала смола. Так и он, из-под коры своего внешнего спокойствия плакал смолой тягучих и горьких воспоминаний. Жизнью, что застыла, повстречав смерть.

— Я не могу её забыть… — пробормотал он тогда.

— А я не могу свою вспомнить, — откликнулась девочка.

Её младшая сестра была всего на три года моложе. И дата её рождения была датой смерти их матери. Мальчик никогда не спрашивал, не спросил и сейчас. Но дочка лавочника продолжила сама:

— Иногда мне кажется, что я что-то такое вижу. Или помню. Или ощущаю. Будто память только прячет её, как изгиб лесной дороги… Но иногда нет. Я сама мать своим сёстрам. Единственная, что у них будет. Память — рана, но память и спасение. Когда её нет, ты не чувствуешь.

Мальчик вздохнул.

— А я и не чувствую. Не могу почувствовать. Будто остался один. Будто всё не в счёт: ни люди, ни солнце, ни мир. Я их сосед, но не один из них. Словно они — водоросли с другой стороны воды. Они забывают, а я помню. Они делают, а я жалею. Они колеблются в потоке, а я камнем стою у реки на пути. И только тени вокруг.

Девочка сжала его руку:

— Помнишь, как сказано: только вода ничего не забывает. Значит, мы — вода. Но ты никогда не будешь один. Если захочешь, — она положила вторую руку поверх первой, — я всегда буду с тобой.

И он сказал, сжимая её руку в ответ:

— Хочу.

— Значит, — она улыбнулась. — Навсегда. Крылом, когда откажут крылья, рукой, когда онемеет рука, тьмой, когда устанешь от света, ветром, когда опадут паруса. Навсегда?

— Навсегда, — согласился мальчик. — Вместе.