Безумству храбрых...

— Что ж, ошибиться может каждый, — раздался голос с пирса. — Я тоже сначала подумал: бой.

Ребята оглянулись.

На причале стоял офицер в "канадке" с откинутым капюшоном. Снизу он показался высоким, но когда ловко сбежал по сходням на катер, стало ясно: маленький, с Толика ростом.

— Зря смеетесь, товарищ старшина второй статьи. — В голосе послышались сухие нотки. — И почему вы одеты не по форме?

— Виноват, — вытянулся Демыкин.

— Идите и оденьтесь по форме.

— Есть! — гаркнул Демыкин и снова перемахнул через леера. Спина его вздрагивала от сдерживаемого смеха.

— Ну что ж, давайте знакомиться, — сказал офицер. — Лейтенант Свиридов, парторг отряда.

Ребята доложили свои звания и фамилии.

— Пойдемте в кубрик, — предложил лейтенант, быстро окинув взглядом раздетых ребят. Ресницы его чуть дрогнули в улыбке. — Чего тут закаляться?

В кубрике лейтенант Свиридов снял "канадку", давая понять, что располагается надолго, и ребята увидели на кителе два ордена Красной Звезды.

У лейтенанта было круглое румяное лицо, пухлые губы, белые короткие ресницы и аккуратно зачесанные набок светлые волосы.

— Ну, как расположились? Как первая ночь на Севере? Не беспокоило? — спросил парторг.

— Слегка беспокоило, — в тон лейтенанту ответил Толик. — Знаете, какой-то приглушенный шум в небе и сияние… Северное, видимо!

Лейтенант улыбнулся, принимая шутку, и сказал:

— Да, северное. Но такой кордебалет не всякую ночь и не всякий день. Даже наоборот, чаще спокойно, чем шумно. И работа наша с вами тоже не шумная.

И вдруг спросил прямо.

— Ехали сюда, думали, что сразу на фронт? Сразу немцев бить?

Федор удивился догадливости офицера.

— Значит, думали, — заключил лейтенант, коротко взглянув на молчавших ребят. — Нет, товарищи матросы, вам не придется воевать в полном смысле этлгл слова: самим стрелять, ходить в атаки, бить врага. Даже ночей таких, как сегодня, будет мало. Наши зенитчики уже сбили спесь с немецких асов.

Лейтенант обвел ребят внимательным взглядом.

— Иная будет у вас служба. И вы должны знать правду. Здесь не водолазная школа и не тренировочные спуски. Вы будете выполнять задания командования —— опасные задания, — и выполнять их в срок и четко, как это делают на передовой. Потребуются храбрость, упорство и смекалка, как в бою. Многое на фронте зависит от вас. Вы будете чинить причалы, без которых нельзя разгружать корабли, будете с затопленных транспортов поднимать необходимое и позарез нужное фронту оружие. Будете поднимать и корабли. Корабли — это флот, а флот — действующий…

— Ниночка, с победой! — крикнул с соседнего катера Демыкин.

Перескочив через леера, он пронесся мимо Федора и взвился на стенку.

На стенке стояла девушка-матрос и улыбалась. Демыкин лихо откозырял, щелкнул каблуками.

— Надрали хвоста! Говорят, одного сбили!

— Сбили, — ответила девушка. — За Абрам-мысом упал.

— Ниночка, в знак победы над фашистскими стервятниками позволь разок в щечку! — воскликнул Демыкин, раскинув руки для объятий.

Девушка погрозила рукой в красной, не по форме, домашней варежке. Хотя она и грозила, но со свежих губ не сбегала улыбка.

Широким гостеприимным жестом старшина пригласил девушку:

— Прошу на мой лайнер. Он всегда в твоем распоряжении, как и мое разбитое сердце. Эй, ты! — крикнул Федору. — Брось швабру! Помоги даме!

Федор перестал драить палубу и протянул руки. На половине сходней девушка поскользнулась и упала прямо в руки Федору. Сохраняя равновесие, он сделал шаг в сторону и крепко прижал ее к себе. Девушка резко отстранилась и удивленно взглянула ему в глаза. Он смутился.

— Тюфяк, — пояснил сверху Демыкин. — Ниночка, не обижайся на салажонка. Новое пополнение. Сегодня утром чаек за самолеты принял. Вот бы его на наблюдательный пункт к зенитчикам — целыми сутками лупили бы из пушек по чайкам.

Девушка стрельнула насмешливо-любопытными серыми глазами. Федор покраснел.

Но Демыкин уже снова завладел ее вниманием и увлек к себе на катер.

— Кто это? — спросил Федор Мухтара, который выглядывал из машинного отделения.

— Это! — расплылся до ушей Мухтар, отчего смуглая кожа так туго натянулась на его скуластом лице, что вместо глаз остались одни щелочки, откуда сверкали антрацитовые зрачки.

— Это! — мечтательно вздохнул казах. — Это — Ниночка! Сестричка из санчасти. Форму двадцать проверять пришла.

— Что за форма двадцать?

— Букашек искать. Такой белый, жирный, восемь ног. Вошики называются.

— Сам ты "вошики"! — неожиданно озлился Федор и начал яростно надраивать палубу.

Мухтар захлопал глазами.

Медсестра пришла и на катер Федора и всех попросила в кубрик. Ребята охотно раздевались по пояс и балагурили. Женька, так тот из кожи лез, острил. Федор вспыхивал от этих шуток, а Нина хоть бы что, сама за словом в карман не лезла.

У Федора перехватило дыхание, когда Нина спокойно вывернула поясок его кальсон, быстро осмотрела и ощупала все складки.

Потом она проверяла белье в рундуках и что-то выговаривала Жигуну, а тот хмуро слушал ее.

Нина ушла.

— Бабец что надо! — восхитился Женька.

— Он тебе, Демыкин-то, покажет "что надо"! — сказал Мухтар.

— Занята? — деловито осведомился Бабкин.

— То-то и оно! — вздохнул Мухтар. — Никого к ней не подпускает, как волкодав к отаре овец. Собирайтесь, кино скоро!

Ребята заторопились. Мухтар оставался вахтенным.

— Письмо писать надо, — сказал он. — домой. Долго писать. В тишине. Думать.

В клубе набилось матросов и солдат с береговых зенитных батарей. Ребята едва нашли себе место. Женька привел девушку-матроса, или, как их здесь называют, "Эрзац-матроса".

Вслед за ними вошла Нина. Она на миг задержалась в дверях, кого-то ища глазами. В середине зала, где были лучшие места, вскочил Демыкин и крикнул на весь зал:

— Сюда, Ниночка!

Нина прошла мимо рядов с полудерзкой и полусмущенной улыбкой. В ладно подогнанной по фигуре шинели, перетянутая флотским ремнем, в кирзовых аккуратных сапожках, она шла, чуть покачиваясь станом, под взглядом сотен глаз. Нина задела полой шинели Федора, сидевшего с краю. Села где-то в середине, а Федор еще долго чувствовал запах мороза и духов.

Картина была старая, тысячу раз виденная, и хотелось уйти, в то же время что-то удерживало, и Федор невольно всматривался туда, где сидела Нина.

После кино гурьбой шли на катер, без строя, без команд, пользуясь темнотой и отсутствием офицеров. Где-то впереди прозвенел девичий смех, показалось — Нинин, и ему ответил мужской — Демыкина вроде.

На палубе Федор долго стоял в одиночестве. Что-то неосознанное и грустное властно сжимало сердце. И Федор никак не мог понять, что это такое с ним, пока, вздохнув полной грудью, не понял, что это весна. Пахло талым снежком, прелью оголившейся земли, синими далями. Еще февраль, еще будут бураны, мороз, но уже пахнуло весной.

Погиб водолаз с "Таймыра" — корабля-спасателя. Шланг-сигнал попал между бортом корабля и понтоном. Его обрезало при ударе на волне. Обрезало легко и просто, как ножницами нитку. Обрезало и жизнь.

Там, на глубине, водолаз остался без воздуха. И как только воздух перестал поступать в скафандр и исчезло спасительное противодавление, огромная толща воды с чудовищной силой сдавила водолаза.

Ребят потрясла эта смерть. Первая на их глазах смерть! После отбоя долго не спали.

Да, спуск под воду не романтика, а тяжелый, опасный труд. Неверный шаг — гибель, малейшая невнимательность — гибель, минутная растерянность — гибель… Это только в кино у водолаза красочная жизнь среди экзотически диковинных морских растений и фантастических рыб и все просто и легко. На самом деле водолаз должен быть мастером на все руки и смелым человеком.

Толик Малахов проснулся среди ночи в холодном поту. В темноте на фоне мутного иллюминатора неясно маячил силуэт дневального.

— Кто это? — спросил Толик, еще находясь во власти кошмарного сна.

Дневальный — один из тех, кто никогда не унывает, — ответил замогильным шепотом:

— Ордынцев.

(Это была фамилия погибшего водолаза.)

— Ай! — в ужасе вскрикнул Толик.

Матросы повскакивали.

— Что такое? — рыкнул мичман Макуха, который ночевал в эту ночь вместе с ребятами.

— Леший его знал! — оправдывался дневальный, и сам напуганный криком Толика. — Орет как недорезанный.

Нервно вздрагивая, Толик накинул на плечи шинель и вышел из кубрика. Через мгновение раздался душераздирающий, дикий вопль.

Матросы бросились в коридор, включили свет.

Толик, побледневший до синевы, стоял у стенки. Зубы его стучали…

В маленьком коридорчике, где свет был выключен, Толик сам прихлопнул дверью полу своей шинели, и ему померещилось, что кто-то схватил его сзади. Толик заорал.

— Черт знает что! — ворчал мичман Макуха. — Набрали мальков — и майся с ними! Ну, водолаз пошел! — сокрушенно покачал головой. — Измельчал водолаз вконец! Детсад!

— У нас случай был, — начал Женька Бабкин, подтягивая кальсоны. — Поспорил один: ночью на кладбище в крест гвоздь вбить. Забил. Да невзначай полу свою пригвоздил: ветер был. Уходить собрался, дерг — не пускает! Смекнул: покойник держит — и… помер со страху.

— Прекратить разговоры! — рассвирепел мичман. — Марш спать!

Потом, зябко кутаясь в одеяло, Толик шептал:

— Боюсь, Федя. Завтра мне в воду.

— Не дрейфь, я на шланг-сигнал встану.

Толик долго и тяжело вздыхал.

Утром, еле живой, он стоял на трапе.

— Давай я пойду? — предложил Федор, перед тем как надеть на друга шлем. — Скажи, что насморк.

— Нет, как нарочно, нету, — тяжело вздохнул Толик и потянул носом. Обреченно сказал: — Надевай.

Ушел под воду.

Через несколько минут телефонист испуганно приказал Федору: немедленно вытаскивать Малахова.

Срывая ногти, Федор выбрал шланг-сигнал и вытащил Толика на трап. Открутил иллюминатор, тревожно заглянул в шлем, увидел белое лицо друга.

— Что?

— Не знаю, — загнанно дышал Толик. — Что-то страшное лезло в иллюминатор.

Из воды Бабкин по телефону, давясь со смеху, сообщил, что к Толику пристал пинагор — рыба глупая и уродливая, вдобавок намотавшая на себя водоросли.

— Вылазь! — раскипятился мичман Макуха. — Маета с тобою! Пугаешь, чтоб тебя!

— Не вылезу! — внезапно обозлился Толик и еще больше побледнел. — Закрывайте иллюминатор! Кричите тут… под руку.

И снова пошел под воду.

Мичман оторопело глядел на пузыри. Почесал увесистый подбородок.

— Напористый. Гляди и настоящий водолаз выйдет.

Заслужить эту похвалу у мичмана Макухи было нелегко. Федор помнил, как Макуха обходил строй, когда ребята прибыли на Север.

В потертом кителе, с позеленевшими от времени шевронами на рукаве за сверхсрочную службу, грузный, коренастый, мичман торжественно двигался вдоль строя. Лицо его, продубленное полярными ветрами, было темно-бурым, а нос (настоящий румпель!) был сизым от чего угодно, только не от мороза.

Но самым примечательным на лице старого служаки были глаза. Серо-зеленые, маленькие и чистые-чистые, будто две капли морской воды налиты в покрасневшие от "норда" веки. Цепкие и внимательные, они быстро обегали матроса с головы до ног, замечая недостатки в обмундировании, возвращались к лицу и несколько секунд изучали его. Федору показалось, что вот окинул его взглядом мичман — и уже знает о нем все.