Неудержимые

Периодически, когда доза препарата в крови падала, он переставал пускать слюну, высказывал, что все они трусы, раз не могут справиться с ним без помощи наркоты. На допросы же его водили полностью связанным и под меньшей дозой препарата. Сознание значительно прояснялось. Боль чувствовалась слишком ярко, но при этом говорить он всё равно отказывался. И сил на то, чтобы выбраться, всё равно не хватало. Леви надеялся, что пройдёт время и его тело выработает хоть какую-то терпимость к препарату, но годы шли, и, казалось, что дозу постоянно повышали, если видели, что Леви слишком активно шевелится. Да и плевать: главное было не разбалтывать лишнего, а это уж Леви делал превосходно. Ему могли сколько угодно выдирать ногти и загонять туда иголки: он ничего не рассказал бы. И лишь по одной причине: тогда, четыре года назад, эти ублюдки вряд ли добрались до Эрвина. Их штаб был спрятан достаточно надёжно, чтобы его было почти невозможно засечь, если не знать точно, где искать. Надежда на то, что Эрвин жив, что у него сейчас всё хорошо, что тот начал новую жизнь, и была тем, что заставляло Леви молчать. Ничто не сможет развязать ему язык. До Эрвина не должны добраться. И Аккерман обеспечит ему безопасность любой ценой. Леви всё равно уже мёртв внутри. Он больше не чувствовал почти ничего: физическая боль была лишь отголоском душевной раны, которая саднила, словно была свежей.

Изо дня в день Леви заставлял себя прокручивать в сознании смерти товарищей. Чтобы помнить. Чтобы оставаться в сознании и не отъехать мозгами. Он напоминал себе о том, что только это было важным, а всё остальное — нет.

В голове день за днём крутилась лишь одна простая мысль — нужно выбраться отсюда и прирезать всех этих тварей, всех до единого и истязать каждого так же, как они заставили мучиться его команду. Леви терпел всю боль и жил надеждами о мести. Ему хотелось схватить какого-нибудь урода из тех, что прикончили его товарищей, и освежевать его: острым ножом сантиметр за сантиметром отделять кожу от мышечной ткани, а затем бросить эту мразь в кипящий котёл, чтобы наслаждаться его криками боли. За Жана. В голове мелькали страшные картинки внутренностей, перемешанных с песком, ошмётки Кирштайна, попавшие на одежду Аккермана, и Леви закипал, чувствуя никогда не заканчивающуюся ненависть к сделавшим это. Следующему он выколол бы глаза, вспорол бы живот и заставил жрать то, что натекло, только чтобы отомстить за Порко, хоть этого блондинистого гада он сам обещал зарезать. В ушах раз за разом под гусеницами танка трещали черепа Марселя и Порко. И этот самый блядский танк превратил малышку Пик в окровавленное пятно. Она наверняка даже не поняла, что умерла. Всё случилось слишком быстро, слишком кроваво. Кончину Конни он не видел, но прекрасно слышал и предсмертные крики, и смех тех, кто отрезал голову Спрингеру. Леви знал арабский, так же, как и многие другие языки, и распознать издевку и насмешку не составило труда.

«Ребята… Я выберусь отсюда и убью каждого, кто виновен в вашей смерти. Если надо будет, уничтожу целую страну ради вас…»

Леви лежал в собственном дерьме и моче, стараясь, чтобы как можно меньше попало в рану и рот. Он намеренно двигался максимально медленно, чтобы твари по ту сторону решетки думали, что он все ещё под наркотой. Но за столько лет Леви научился контролировать себя и в таком состоянии, так что сейчас лишь делал вид, чтобы уменьшить бдительность надзирателей.

— Эй! Пёс! — противный, визгливый голос разнесся по подземелью, а следом послышался лязг решётки. — Хочешь пить?

Леви не ответил, лишь слабо дернул ногой.

— Какой же ты жалкий, — с насмешкой протянул мужчина и, надев противогаз, бесстрашно открыл клетку. — Отсосёшь за воду?

Грубо подтянув иссохшее тело Леви за волосы, ублюдок схватил его за шею.

— Правильно, пёсик. За воду и еду нужно платить, — нараспев протянул мужчина, одной рукой придерживая Леви, второй — спешно расстегивая армейские штаны. Ему было плевать на то, что Аккерман был весь в дерьме. Тот сам выглядел ненамного лучше. Множество дней подряд прозябать в этой дыре с одной задачей — вытянуть из молчаливого мужика информацию по его союзникам и каналам связи — сделали своё дело. Но Леви упорно молчал уже четыре года подряд. И все эти четыре года небольшая команда была без возможности развязать язык Леви. Что они только не делали. В ход шло все: и избиения, и издевательства, и ножи, и наркотики, и изнасилования. Но ничего не помогало.

Леви изо всех сил сдерживался, чтобы не накинуться на эту мразь и не разорвать голыми руками. Он затуманенным взглядом смотрел на едва вставший член, весь в белом налёте, размышляя, как это смогло встать. Член был больше похож на шмоток мяса, нежели на нормальный половой орган. У ублюдка явно было какое-то заболевание, и Леви мог только надеяться на то, что не подхватит эту заразу. Хотя, учитывая все эти годы, было удивительно, как он ещё не подох от сифилиса, сепсиса или чего хуже.

Надзиратель криво тыкнулся в щёку Леви, мерзко посмеиваясь, и Аккерман почувствовал невероятную вонь. Он уже почти перестал различать запах чего бы то ни было, сам вечно находясь в дерьме, но запах мочи и какой-то кислятины так сильно ударил в нос, что Леви был готов поклясться — это не мыли как будто бы год. Вблизи капитан мог рассмотреть, насколько плачевным было состояние этого члена: противного бледно-розового цвета, со странными вкраплениями, словно маленькими язвочками. Вокруг головки прилипла какая-то белая дрянь. Наверное, она-то и воняла так кисло.

Мужчина резко схватил Леви за лицо, разжимая рот, словно собаке. Аккерман приложил почти нереальные усилия, чтобы заставить себя не сдерживаться и всё ещё играть роль послушной тряпичной куклы. Ублюдок тут же всунул свой мерзкий, волосатый член в рот.

— Ну что, нравится тебе, сучка? — проговорил он, сразу же начав двигаться. Орган был настолько мягким, что Леви почти не ощущал его, но от запаха и мерзости ситуации хотелось блевануть, и тошнота быстро поступала к горлу. Помня, что рвотные позывы, накаченный транквилизатором, он сдерживать не мог, Аккерман позволил желудку опорожниться.

Желчь и остатки какой-то жидкости хлынули в глотку и рот, но ублюдок не вытащил свой член, продолжив толкаться, как будто блевотина его совсем не волновала, ровно как и выпадающие личинки из раны. Леви держал себя в руках, представляя, как он сейчас со всей дури сжал бы зубы, которые ещё остались, прокусил бы мягкую плоть, наслаждаясь криками этого урода. Было бы так приятно почувствовать сейчас, как брызнула бы горячая кровь и ублюдок корчился бы в муках и захлебывался в селзах.

«Терпи… Терпи…»

Надзиратель сконцентрировано и методично елозил туда-сюда, но едва вставший член не позволял кончить.

— Ёбаный в рот, — выругался ублюдок, тут же посмеявшись от гениальности каламбура, и, не получив никакого удовлетворения от процесса, вытащил член изо рта Леви, схватил мужчину за волосы, с размаху приложил о пол, после чего быстро вышел из камеры.

— Получай свою воду, сука, — бросил тот, швыряя полупустую, явно уже использованную кем-то бутылку в камеру, и не факт, что действительно с водой.

Леви, задыхаясь от собственной слабости и отвращения ко всему, на локтях еле подполз к бутылке и жадно опустошил её в один глоток. Хотелось хоть немного смыть позор и ужасный привкус во рту. Собственное дерьмо было, словно стейк, по сравнению с этой мерзостью, которая забилась везде, где только можно.

«Я отрежу это убожество и заставлю проглотить…»,— придумал новую пытку Леви, смотря затравленным взглядом на едва виднеющийся свет в конце длинного коридора. Вдали просматривались три размытых силуэта, что медленно шли к одной единственной камере, наспех сколоченной из говна и палок.

— Эй пёсик! Мы принесли тебе новую игрушку. Как насчет поразвлекать нас? Мы же тебе не вкалывали дури три дня. Должен был уже оклематься. И только не говори, что ты не заметил, — рассмеялся тот, который немногим ранее насиловал Леви в рот. — Просто скажи, что тебе нравится полировать мой хуй!

— Интересно, помнит ли он ещё что-нибудь? — задумчиво протянул второй, держа за ворот рубашки полуживого мужчину, что лежал позади.

— По-любому, нихрена. Четыре года его мучили. У любого крыша потечёт. Не понимаю, почему его просто не прирезать, и мы освободимся, — злобно сплюнул слюну прямо на Леви один из ублюдков.

— Посмотрим, сможет ли и этого распотрошить, — усмехнулся мужчина и, швырнув тело в камеру, захлопнул решетку, закрыв на корявый замок.

— Ставлю на то, что сможет, — плюхнувшись на подобие стула прямо перед камерой, мужчина приготовился смотреть шоу.

— А мне кажется, нет. Слушай. Нам вообще-то нужно ещё связаться с штабом. Я пойду, ладно? Мне все равно не особо нравятся твои игрища, — отсалютовал мужчина и поспешил уйти из смердящего подземелья.

— Дурак, такое зрелище пропускает, — фыркнул мудак, развалившись на «стуле». Не счесть, скольких жертв они притащили Леви, чтобы посмотреть, как он руками разрывает человека. Очень страшно, но, в то же время, зрелищно. Даже под дозой, не имеющий и доброй половины своей силы Леви убивал противников вдвое, а то и втрое больше себя. — Начинай, пёсик!

Леви отстранённо смотрел на мешок с костями и не мог понять, где видел этот огромный силуэт. Драться за возможность попить или хоть что-то съесть сейчас не хотелось. Он всё ещё не отошёл от издевательства над своим ртом, но терпел не просто так. Он — незаметно для ублюдка по ту сторону решётки — закопал в дерьме нож, который чудом удалось стащить из кармана насильника. Медленно он двигался к своей цели. И как бы ему ни не хотелось драться, но этот будущий труп был помехой перед его местью.

Леви резво, насколько это было возможно, бросился на незнакомца и хотел было взять его голову в захват, чтобы быстро, неэнергозатратно убить, но мужчина отмахнулся, схватив Леви за предплечье и культю, где когда-то тоже была рука.

— Это и вправду ты… — прохрипел Эрвин. Так, чтобы только Леви его услышал.

— Какого?.. — шепнул Леви. Впервые за четыре года. Собственный голос казался инородным, тем, что, казалось, отмерло давным-давно. И только Леви хотел сказать Эрвину всё, что в момент наполнило его агнозирующую голову, как Смит с размаху ударил Леви в грудь. По крайней мере, настолько, насколько позволяла поза лежащего на бетонном полу. Аккерман мысленно уже приготовился ощущать дикую боль, ведь удары Эрвина были, словно не из этого мира. Они способны ломать кости и выворачивать внутренности. Но, к его удивлению, было лишь слегка неприятно. Леви списал это на слабость Эрвина и неудобное положение, но и вроде бы сильный замах ногой не принес никакой боли. Смит просто тормозил перед каждым ударом. Безболезненно для Леви, но и незаметно для мрази за решёткой.

— Я искал тебя всё это время. Тебя и всех ребят, — шептал Эрвин, отчаянно делая вид, что борется с Леви за жизнь и возможность получить сегодня чего-то поесть. Смит нервно поджал губы, но должен был сказать это: — Я похоронил их достойно.