Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Врожденная психология этических систем

Совершенно очевидно, что наше понимание социальной эволюции человека необходимо поместить в рамки парадигмы главных эволюционных переходов. Мы должны выйти за пределы моделей родственного отбора и взаимного сотрудничества и создать модель комплексной регулятивной системы, объединяющей членов группы в функциональную единицу. Эволюционные биологи приступили к этому совсем недавно, поэтому следует особо учесть умозрительный характер их выводов. Во введении я уже говорил, что эта книга о науке, пребывающей в движении и поиске, о науке, полной противоречий и нерешенных проблем, ждущих своего времени. И все же описывать ход игры – дело более увлекательное, чем сообщать о ее исходе. И мы пойдем именно таким путем, а для начала нам придется примирить два факта, которые на первый взгляд вроде бы противоречат друг другу: первый говорит о том, что моральные системы требуют наличия психологических механизмов, присущих нам от рождения, а второй – о том, что такие системы могут быстро эволюционировать в ходе культурного развития.

Начнем с психологических механизмов. В науках о человеке с давних пор принято объяснять как можно больше через несколько общих принципов – например, таких, как оперантное обусловливание[16] или рациональный выбор, как будто законы поведения подобны законам физики. Напротив, такие эволюционные психологи, как Космидес и Туби (Cosmides and Tooby 2001; см. также Tooby and Cosmides 1992) утверждают, что разум – не отдельный универсальный орган, а набор органов, адаптирующих организм к тем или иным особенностям окружающей среды. Птенцы перелетных птиц вглядываются в ночное небо и учатся определять, где находится центр его вращения, – когда они повзрослеют, этот навык позволит им совершать перелеты на юг или на север (Emlen 1975). Однако нейронная сеть, отвечающая за это умение, развилась только у перелетных птиц: у других видов ее нет. И более того, в аспекте выживания и оставления потомства она решает лишь одну проблему. Другие задачи – скажем, кормление или поиск брачного партнера – требуют уже иных нейронных сетей. Обитающий в африканской пустыне муравей-бегунок фаэтончик красный (лат. Cataglyphis bicolor) проходит очень извилистый путь в поисках пищи, но после того, как найдет ее, обратно в колонию возвращается уже по прямой. По сути, его крохотный мозг представляет извилистый путь в виде ряда векторов известной длины и направления по отношению к солнцу, что позволяет «вычислить» исходную точку, когда приходит время возвращаться (Wehner and Srinivasan 1981)[17]. И это лишь одна специализированная цепочка нейронов в маленьком мозгу муравья; для решения иных проблем, связанных с выживанием и размножением, ему необходимы другие. Умения находить путь благодаря звездному небу или вычислять его по солнцу кажутся нам чудесными, потому что превосходят наши способности (по крайней мере, если мы их усиленно не тренируем). Однако наш мозг тоже заполнен специализированными нейронными цепочками, благодаря которым мы решаем свои биологические проблемы столь же естественно, как перелетные птицы летят по звездам, а муравей исчисляет путь. И лучше бы психологи попытались определить и понять, что это за цепочки, а не притворялись, будто поведение человека можно вывести из горстки законоподобных механистических принципов.

Даже не зная деталей, мы можем почти с уверенностью утверждать, что этот базовый вывод применим к нашей видовой способности формировать функциональные группы, объединенные системами моральных норм. Как адаптации у других видов, эта способность требует наличия специализированной, генетически развившейся когнитивной архитектуры. Многие авторы размышляли над тем, что требуется эффективной моральной системе. Называли и согласованность действий (Boyd and Richerson 1985; E. O. Wilson 1998), и покорность (Simon 1990), и способность определять обман (Cosmides and Tooby 1992), и наказание за обман (Boyd and Richerson 1992), символическое мышление (Deacon 1998), и принятие решений через четко выраженное согласие (Boehm 1996), и так далее… Для прояснения всех тонкостей предстоит еще много работы, но общее предположение таково: малые группы психологически подготовлены к объединению в функциональные единицы. Наберите из разных мест сотню людей, поместите их на необитаемый остров, где у них будет причина работать вместе – и они прекрасно справятся. Возможно, поначалу они разделятся на две примерно равные группы и попытаются уничтожить друг друга, но если у них возникнет общая проблема – или враждебная среда, или третья группа, враждебная обеим – они объединятся самым естественным для нашего вида образом, настолько же естественным, как ориентирование по звездам для перелетных птиц или счисление пути для муравья.

Важно подчеркнуть, что фраза «объединятся естественным образом» ни в коем случае не предполагает простоты механизма, лежащего в основе этого процесса. Зрение кажется совершенно естественным, но требует поразительно огромного количества врожденных когнитивных механизмов. В своем развитии они взаимодействуют с особенностями среды столь адекватно и надежно, что все нормальные люди могут видеть, даже не думая об этом. Иными словами, распознавание происходит автоматически, за пределами осознания. Точно так же наша способность действовать группами может требовать сложных когнитивных механизмов, которые представляются легкими и непринужденными только потому, что сами стали автоматическими. Потребовались десятилетия, чтобы понять нейробиологию зрения, и, возможно, лишь столь же значительное усилие позволит нам понять нейробиологию этических систем.

Представление о врожденной психологии функциональных групп – это не просто радикальная гипотеза эволюционных биологов. Эту концепцию поддерживает ряд наиболее выдающихся исследовательских программ в области общественных наук. Одним из наиболее известных исследований подобного рода в социальной психологии стал эксперимент «Разбойничья пещера» (Sherif et al. 1961), когда две группы мальчиков в летнем лагере спонтанно сформировали две непримиримые группы – и все же смогли объединиться в единую группу, когда пришлось решать общую проблему. Одно из направлений социальной психологии, теория социальной идентичности, объясняет, с какой легкостью люди начинают воспринимать себя членами группы, особенно в противостоянии с иными группами (Abrams and Hogg 1990, 1999). Эксперименты, в основе которых лежит социальная дилемма, показывают не только то, сколь хрупки и недолговечны совместные действия при отсутствии наказания, но и то, сколь легко достигается сотрудничество, когда для наказания предоставлена возможность (напр., Ostrom et al. 1994). Книга, метко названная «Порядок без закона» (Order without Law, Ellickson 1991), показывает, как люди без предварительной договоренности устанавливают систему норм поведения, обеспечивают ее исполнение и придерживаются ее в отсутствие формальной правовой системы. Французский обществовед Алекс де Токвиль, столь прозорливо описавший демократию в Америке, был проницателен и в отношении малых групп вообще, когда говорил: «…деревня или городок – единственное сообщество, столь совершенное в своей естественности, что оно образуется само собой, где бы ни собирались люди» (Tocqueville [1835] 1990, 60). Полагаю, сегодня отдельные направления обществоведения и эволюционной биологии имеют прекрасную возможность объединить свои представления о данном предмете, и этот синтез в конечном итоге должен стать основой всех функционалистских объяснений.

Применяя эти идеи в исследовании религии, нам не следует думать о ней как об исключительно культурном изобретении или как о некоем явлении, выводимом из нескольких принципов, похожих на законы. Любому организму требуется иметь сложные и специализированные психологические особенности, чтобы верно согласовывать действия своих частей в стремлении выжить и размножиться в своей среде. И в этом аспекте нам следует думать о психологических механизмах, задействованных религией, как о механизмах физиологических.