Нелёгкое дело – укротить миллионера

Глава 7

=Коршун=

– Этого не будет, – шипит Агата, вырываясь. Впивается ногтями в плечи до прокола кожи, но я не испытываю боли, только колкую ярость и безумную страсть.

Все мускулы напряжены, кровь словно схлынула от головы и собралась в паху. Сосредоточилась в брюках. Я горю и трескаюсь на куски.

Зараза блеклая, так тряслась на моих пальцах, что я чуть не кончил. Тридцать дней голода сказались, скорее всего, а Агата просто под руку подвернулась, пусть не обольщается. Не хотел ее трогать, не мое это – иметь использованный материал, но сорвался. Желание трахнуть эту тварь, что поселилась в моем доме, стала руководить моей фирмой, вспыхнуло неожиданно, когда мы оказались у стены. Выпорхнуло из меня, словно фейерверк.

Я хотел узнать правду, встряхнуть девушку, испугать, но когда услышал запах ее бархатной кожи, приблизился к распахнутым губам – пропал. Будто шарахнулся головой в стену и забыл, зачем пришел. Рухнул в пропасть темного и опасного влечения.

Когда несу мышку к столу, ощущаю, как она трепещет в моих руках. Подрагивает всем телом, дышит порывисто в лицо и смотрит, будто режет по-живому плавленым золотом. И это не страх – это отголоски кайфа. Девушка не сопротивляется больше, не кричит, только повторяет, как мантру:

– Ты не сделаешь это. Не посмеешь. Не позволю. Ты не сделаешь…

И смотрит в душу, которой у меня нет. Я давно дерьмовый пустой человек. Не страдаю самобичеванием, самокопанием и самокритикой. Я наслаждаюсь каждым днем и живу, как в последний раз. Жил, да, поправочка, но все это просто нелепая кочка на пути моей свободы и ровной дороги бесполезной, но весьма шикарной жизни. Меня все устраивало и имел я всех в виду.

– Руслан, нет, – говорят сладкие губы, уворачиваясь, а я не слушаю.

– Еще как позволишь, – прижимаю девушку к себе, шепчу, окрашивая голос бархатистым низом: – Я тебя отымею на этом столике. Между прочим, на своем столике, мыша мелкая. И ты будешь искрить и орать, как текучая мразь.

Пока Агата не ответила гадость, а только распахнула губы для этого, я погружаюсь в ее рот языком, и когда она слабо сопротивляется, похлопывая меня руками по груди, свободной рукой сгребаю все со стола. Бумаги, карандаши, мелочи с грохотом летят на пол. Отрываюсь, когда в порыве страсти, смешанной со злостью, девушка прикусывает мне губу и дрожит в руках, сопротивляясь больше из гордости, а не желания отступить. Она будто шарнирная куколка, которую можно усадить, как пожелаешь, как пластилинчик, что разминается в руках проще-простого. Податливая. Мягкая. Гибкая. С ней можно делать, что угодно: распалять, нагибать, растягивать – будет собачкой бегать у ног и просить еще.

Она уже мне скучна, потому что предсказуема, но я ей засажу, вопреки своим же бзикам. И не раз. Просто ради принципа. И из-за голода, конечно.

– Ты будешь отрабатывать, пока я не наиграюсь, – буквально вливаю слова в ее покрасневшие от поцелуев губы и уклоняюсь от рывка головой. Укусить хотела, дикое животное, вот же!

– Урод, – Агата пихает меня кулаком в грудь так сильно и неожиданно, что я едва не теряю равновесие. Она успевает высвободить руки и шлепнуть меня по лицу. Смазано, но одно то, что посмела на меня руку поднять – обожгло ненавистью. Меня не бил даже отец за шальные выходки, а девка на это не имеет права.

– Тише, бешеная, – завожу ее руки назад, собираю в ладонь, удивившись, какие у нее маленькие пальцы и узкие ладони. Заставив Агату прогнуться в спине и выставить вперед аппетитные упругие груди, встаю к ней вплотную и своим весом почти укладываю на спину. Темные соски впечатываются в ткань и призывно сжимаются, топорщатся, как вишенки.

Приближаюсь к ним, неотрывно глядя в полыхающие огнем глаза. Девушка задерживает дыхание и выдыхает со стоном, когда я прохожусь губами поверх блузы и кусаю вершинку. Покрутив немного, накрываю ртом, захватываю целиком. Агата свистит сквозь зубы убойный мат, а меня скручивает еще большим желанием.

Мне нравилась ее реакция. Острая. Настоящая. Не притворная, как у некоторых однодневок, которые притворялись, что не знали, кто я такой. Знали прекрасно. Даже подсчитывали состояние, которое получат, если вдруг снизойду напялить на их пальчик обручальное кольцо. А я мог лишь напяливать их на себя и то не всех. Меня все знали, бегали, ловили, подстраивали встречи. Наивные курицы. Это сейчас вдруг забыли, словно всем разом почистили память.

Но я заставлю их вспомнить. Собаки! Лишили меня нормальной жизни, сна, еды, комфорта. Пух, говорите? Будет вам не Пух, а Трах-Бух! Всех накажу за эту игру.

Память о проведенных сутках в камере вливает в кровь свирепый токсин. Покатав между зубами восставший сосок, все еще крепко держа мышку за руки, сильнее прикусываю, до боли, выжидаю, что запищит, завертится ужом, но она лишь сильнее вспыхивает и глубже дышит, будто вот-вот расколется на оргазм. Зараза такая! Тащусь от нее.

Я зло кусаю упругую грудь и сильнее надавливаю, укладывая девушку спиной на стол. Она что-то шепчет, мнет губы между собой, раскрывает их, снова закрывает, захватывая воздух, закатывает глаза от удовольствия и жажды. Буквально вижу, как борется с желанием шваркнуть меня ногами или расставить их. Я вижу это в карамельно-желтых глазах, читаю в расширенных, как черные озера, зрачках. Приподнимаю выше и, стянув пальцами ее густые волосы, впиваюсь в раскрытый рот, сминаю горячий и влажный язык, верчу им так быстро, пока у самого искры едва не вылетают из штанов.