Случай в электричке

— Разрешите представиться? Максим.

— Наташа.

— Скучаете?

— Нет, я жду, когда найдется попутчик до станции. Одной уже страшновато. Поздно ведь.

...Неслышно падал пушистый снег, одевая бесчисленными блестками ветви старых елей, тропка едва угадывалась. Шагов не слышно. За заборами тоскливо взлаивали собаки, редко, незлобно.

Миновали темный лес, крутой подъем к станции, и вот они на платформе.

Пассажиров мало, всего три пары. Максим и Наташа сели в пустой вагон. Неожиданно вошли два подвыпивших молодца. Один из них уставился помутневшими глазами на Наташу. Он хотел что-то сказать, но не смог, получилось какое-то мычание. Собрав силы, сосредоточившись, он окликнул:

— Серега, глянь!

Тот, кого звали Серегой, оглянулся, и его губы расплылись в длинной, глупой улыбке. Они подошли, опустились на скамейку напротив Максима и Наташи.

— Ай да лапушка! Бросай своего хахаля! Идем с нами!

— Пошли вон! — крикнул Максим, не подумав о том, что за этим последует. Тот, кого назвали Серегой, встал и столкнул его со скамейки. Максим вскочил и с силой дернул хулигана за руку.

— А-а! — раздался возглас второго. Он вмиг оказался рядом. В руке — нож. Максим вспрыгнул на соседнюю скамейку и тычком, неумело, ударил нападающего ногой в грудь. Не так-то сильно и ударил, не подозревая, разумеется, что случайно попал в одно из самых уязвимых мест. Парень осел, не издав ни звука.

— Ты! — раздался вопль Сереги. Максим спрыгнул со скамейки и в ярости вцепился обеими руками ему в горло.

Сергей пытался вырваться и тянул Максима за собой к двери, но, видимо, ослабел, стал задыхаться и беспорядочно размахивал рукой с ножом.

Наташа бросилась за помощью. Остальное Долгушин видел...

В душе он сразу встал на сторону Наташиного спутника — хулиганы в электричках всем достаточно досаждали, чтобы их так возненавидеть, но есть нормы, есть закон! Он пригласил Максима Габера и поинтересовался, достаточно ли хорошо тот себя чувствует, чтобы давать показания.

— Конечно! Пустяки!

Такая легкость обеспокоила Долгушина. Молодой человек явно не понимал, что ему угрожает. Прямо указать на это Долгушин не имел права: один из напавших находился в тяжелом состоянии, опасались за его жизнь. Врач сделал предположение, что тот, кто его ударил, владеет приемами карате.

Вставал вопрос, не нарушил ли Максим допустимый предел самообороны.

— Гражданин Габер, — начал Долгушин, — вы нанесли удар нападавшему в жизненно важный центр. Если бы удар был сильнее — мгновенно могла наступить смерть. В связи с этим у меня к вам вопрос: не занимались ли вы и не занимаетесь ли в секции карате, дзюдо, самбо?

Вмешалась Наташа:

— А если бы его пырнули ножом, с кого бы вы спрашивали?

Долгушин поднял глаза на Наташу — ее вмешательство недопустимо во время допроса. Следовало бы сделать ей замечание, но нет, с ней так не надо.

— Справедливый вопрос, — ответил он. — Но сначала нужно точно установить, доказать, что нападавший был готов применить нож. Врач сообщил, что нападавший очень плох, а смертельный исход — дело серьезное, сами понимаете... Требуется выяснить: не превышен ли предел самообороны? Отсюда и мой вопрос о спортивных секциях. Я советую отвечать правдиво, Максим. Мы ведь все равно выясним. От вас мы должны сейчас слышать только правду.

— Я никогда не занимался ни в одной спортивной секции, кроме шахматной, и ни разу до этого случая не дрался! — воскликнул Максим. — Даже в школе! А жаль, что не занимался карате или дзюдо! Оказывается, это жизненно необходимо!

— Даже если иметь в виду только этот эпизод, то ваше утверждение весьма спорно! — заметил Долгушин...

Когда уходили Наташа и Максим, уже начинало светать. Прощаясь, Долгушин невольно задержал Наташину руку в своей. Ее пальцы неожиданно дрогнули. Долгушин смутился, Наташа почувствовала это, мягко улыбнулась и сказала:

— С добрым утром. Уже утро. Новый день начинается...

Существуют неуправляемые движения души. Почему-то вдруг ему вспомнились строчки Александра Блока: «И невозможное возможно, дорога дальняя легка, когда блеснет в дали дорожной мгновенный взгляд из-под платка...»

Они встретились случайно (столько лет он не видел Наташу!), и встреча эта какая-то нелепая: с показаниями, наводящими вопросами, протоколом.

Впрочем, он ведь успел сказать: «Когда будет ваш первый концерт, не забудьте пригласить! Я ведь как-никак ваш земляк».

А она пообещала: «Непременно».

...На следующий день раздался телефонный звонок, вкрадчивый голос спросил:

— Долгушин? Здравствуйте!

— Здравствуйте! — ответил Долгушин. — Кто говорит?

— Для вас лучше, если вы этого пока не будете знать!

Вступление многообещающее, ничего не скажешь. Долгушин насторожился и дал знак своему коллеге, чтобы тот поднял параллельную трубку.

Незнакомец продолжал:

— Вы человек молодой, поэтому я хотел бы предупредить, что в иных случаях излишнее усердие может сослужить плохую службу. Не усердствуйте! Отнеситесь к моему предупреждению серьезно!

Голос смолк, послышались гудки. Долгушин положил трубку на стол и взглянул на товарища. Тот покачал головой.

— Да, Петр Петрович, вы вышли на верный след!

— Если бы вышел!

— Если и не вышел, то где-то около! Иначе не было бы звонка. Наверняка из автомата: но проверить стоит!

Через несколько минут получили справку, что действительно звонили из автомата. Долгушин тут же пошел к начальнику отдела.

— Ну что же! Наверное, тебя можно поздравить! Но не думай, что очень-то легко мы ухватимся за кончик ниточки! Это твои вагонные поиски! Кто-то тебя засек в вагоне. Стало быть: этот «кто-то» был рядом, когда ты задерживал хулиганов.

У Долгушина появилась надежда встретиться лицом к лицу с преступником. В этот вечер он взял оружие, стажера попросил страховать его — хотелось попытаться вызвать огонь на себя, но именно в этот раз его новый знакомый — нарофоминец встретил своего знакомого попутчика, представил Долгушину.

— Чуяло сердце, что-то не то! Да вот как мы все пришиблены страхом перед шпаной, сидел и не встрепенулся! Шли они из вагона будто бы спокойно, да хари у них были испуганные, то и дело озирались! Она, бедняжка, так пронзительно взглянула на меня, будто на помощь звала. Да не позвала! — говорил попутчик.

— Не могла? — предположил Долгушин.

— Наверное. И на платформе тоже происходило что-то не то! Но там она, видать, уже была полностью в их власти. А пассажиров вышло раз, два и обчелся. Мороз к тому же. Ни одного милиционера на платформе. Наверное, на милиционера и надеялась, когда из вагона шла, как овечка. Бедняжка, девочка совсем, такая молоденькая была...

— И на вас всех надеялась! — не удержался от упрека Долгушин.

Нового свидетеля пригласили в отделение милиции, где с его помощью сделали фотороботы разыскиваемых.

Утром у Долгушина раздался телефонный звонок. Тот же голос произнес:

— Тебя предупреждали, ты не слушал. Пеняй теперь на себя!

Он тут же проверил, откуда звонили. Так и есть, опять из автомата.

В тот же день в поселковую больницу, где прежде лежала пострадавшая, зашел молодой человек. Чернышеву перевезли в Москву, милицейский пост был снят, но персонал больницы предупредили: если кто-либо спросит, где больная, ни в коем случае ничего о ней не сообщать. Молодой человек обратился к медсестре с просьбой указать, в какой палате лежит Чернышева. Пришел он, дескать, из института, товарищ по курсу.

Разговор происходил в помещении регистратуры. Медсестра несла карточки с историями болезни в поликлинику при больнице. Регистратор высунулась из окна:

— Давайте ваш документ, я выпишу вам пропуск.

Молодой человек шагнул к окошку. Лицо расплылось в улыбке, но в глазах, как потом уверяла регистратор, было что-то страшное.

— Да кто же с собой паспорт в больницу берет?

— А вы не паспорт! Хотя бы студенческий билет...

— Не захватил! — жалко улыбнулся посетитель и быстрым шагом вышел.

Медсестра и регистратор подошли к окну. Молодой человек торопливо уходил, почти убегал и все время оглядывался. Сразу позвонили в отделение милиции.

Следующий день также оказался богат событиями. Утром медсестру остановил на дороге другой неизвестный молодой человек и, угрожая, потребовал, чтобы она назвала адрес больницы, куда перевели Чернышеву.

Девушка не растерялась, назвала первую пришедшую ей в голову больницу.

...Следователь Татьяна Ивановна Ломакова получила сообщение от участкового из дачного поселка, что наутро после происшествия двое молодых людей приобрели в хозмаге оконные стекла. Одного из них продавец опознал по предъявленному фотороботу...

...Когда немец подошел к Брединке, председателю колхоза Валентине Долгушиной, проводившей мужа на фронт, пришлось самой решать судьбу односельчан — по ее приказу подожгли хлебные поля, чтобы не достались немцу, но огонь перекинулся на дома.

Едва за околицей послышался гул немецких машин, все оставшиеся жители села ушли в чащобу. Там, сентябрьской ночью, где-то на переходе из одного болота в другое, у Валентины Долгушиной начались родовые схватки. Бабы приняли сына, наутро окрестили его Петром. Пусть растет таким же твердым и надежным, таким же честным, ровным и спокойным, как и отец, и дед — Петры.

Говорят, жизнь прожить — не поле перейти. В войну иное поле перейти труднее, чем жизнь прожить. Нелегко скитаться по лесам и болотам матери с четырьмя детишками: старшему пять, дочурке четыре годика, двухлетний и грудной. В те дни по лесам бродило множество разного люда: окруженцы, искавшие тропки мимо немецких застав, погорельцы. На дороги выходить смерти подобно: день и ночь по ним двигались немецкие танки, грузовики, реже шли пешком солдаты.

Мужской силы на всех брединковцев, — однорукий Сашка, дьячков сын. Без правой руки, да и в годах, к пятидесяти подступило. За грамотность да за беспомощность он служил в колхозе счетоводом.

В молодости был бо́ек, ухажорист, а потом как-то вдруг постарел, остался лишь остер на язык.

О партизанах не было еще слуха, хотя догадывались, что не все этак-то, как они, бродят без цели, по лесам. Дни стояли теплые, а ночью выпадала холодная роса, на зорях пронизывал холодный ветерок с болот и озер. Олень смочил копыто — тепла не ждать. Что делать? Куда податься? Об этом только и думали, только и говорили.

— Хоть на погорелье возвертаться! — вырвалось у Валентины.

— Нет! На погорелье нельзя! — возразил Сашка. — Близко от дороги, немец не даст покою! Собирайте, бабоньки, своих детишков, и я с ними пойду в город. К попу! Он — хороший знакомый нашего батюшки из соседнего прихода. Как-нибудь устроит! Думается, что немец не тронет священство... И вам налегке бродить по лесам лучше, покойнее. Наступит время — тошно станет немцу! Глядите, сколько народу с винтовками в лесах! Соберутся бить немца, ей-богу! Ну и вам занятие найдется в таком общем деле.

Казалось Валентине Долгушиной, что старшим ее деткам в городе возле священника благополучнее будет, чем с ней в лесу. Отпустила их с Сашкой — сохранить им жизнь, а повернулось наоборот.

Что стряслось с Сашкой и с детьми, оставшимися у священника, так до конца не дознались.