Случай в электричке

Бегун снизил тон.

— Что вам нужно?

— Правду, — спокойно ответил Прищепов. — У нас есть сведения, что вы предлагали взятку должностному лицу за прекращение уголовного дела Погребинского и Горина. Нас заинтересовало ваше участие в этом деле. О ваших комбинациях с товарами разговор впереди, а сейчас хотелось бы узнать, в чем причина вашей заботы о Погребинском и Горине? Нам известно, что вы очень возражали против явки Горина с повинной, но он вас не послушал.

— И вы ему поверили?

— А почему бы не поверить?

— Не знаю, что он там показал, но я считаю, что это его форма самозащиты. Он будет валить на других, чтобы обелить себя! Он вообще такой человек — несамостоятельный, бесхарактерный.

— Не сказал бы! Скорее наоборот!

— Ну и как же он обрисовал мое участие в этом, с позволения сказать, галантерейном деле?

— Вы ему давали деньги в долг?

— В долг он действительно брал, но отдать не поспешил!

— Это уже нас не интересует, это ваши трудности! Вы, Бегун, знакомы с Карачаевым, а тот — с директором совхоза «Воронки». Вы могли бы пролить свет на то, почему Погребинский и Горин выбрали для своей деятельности именно этот совхоз?

— Меня этот вопрос не касался! Погребинский сам связан с Карачаевым. Он работал у него на заводе, все нити там. Я тут абсолютно ни при чем, абсолютно.

— Могли, конечно, и не знать. Но если знали, лучше расскажите, какой смысл скрывать?

— Да не знаю я. Но понимаю, почему вам не нравится правдивый ответ.

— Вы принимали участие в реализации неучтенной продукции из совхоза «Воронки»? Только правду, Бегун!

— В овощном магазине?

— Нет, в галантерейных! Через тех директоров, с которыми вы недавно обсуждали ситуацию. Каков ваш интерес в галантерейных махинациях?

— Этого идиота, который к вам сам пришел, было жалко, а еще более жалко его жену! Да и долг надо было получить! С кого теперь получать?

Прищепов захлопнул папку с материалами.

— Ну что ж, ладно. У нас еще будет время подробнее поговорить об этом!

Прищепов и Степанов поехали в соседнюю область. Линьков остался в Ленинграде до выяснения связей Горина и Погребинского с магазинами.

Линьков вызвал Погребинского.

— Подумали, как вести себя, или будете по-прежнему шутки шутить?

— Вы следователь? — поинтересовался Погребинский.

— До следователя дойдет черед! Мы занимаемся дознанием и проверкой некоторых моментов вашей деятельности.

— Думать-то я думаю, товарищ, да вот, как быть, не знаю...

— Откровенность — всегда верный путь! — сказал Линьков.

— Ой-ли, гражданин начальник! Статью вы мне подобрали тяжелую. Будто бы мы и вправду расхищали государственное имущество. А мы, ей-богу, ничего не расхищали! Своими руками дело делали и из своего кармана денежки платили. Какое же это преступление? Обижаете, товарищ начальник.

— Из зарплаты или из прибыли за реализацию неучтенной продукции платили? Это ведь разные вещи, думаю, отрицать не станете.

— Совхозную продукцию и свою мы никогда не путали! За кого же нас держите, гражданин начальник?

— Конечно, я разве говорю, что путали? Не был в совхозе, но знаю: каждую готовую брошь, наверное, десяток глаз учитывал.

— Точно! Вы, гражданин начальник, обстановочку обрисовали точно! У вас, знаете, профессиональное чутье, интуиция...

— А сырье? — оборвал его Линьков.

— И сырье не путали! И оплату рабочим не путали! Мне один умный человек говорил: на сырье и оплате труда чтобы все чисто было!

— Полистирол нигде и никогда не поступал в открытую продажу. Где же вы его покупали?

«Вот она, решающая минута, — подумал Погребинский. — Или сейчас конец и гореть ясным пламенем, или выводить все на Горина».

Линьков ждал ответа. Погребинский медлил. Линьков усмехнулся:

— Умный человек поучал вас, а вы...

— Я думаю, гражданин начальник! Скажите, если вы приходите, предположим, на свалку и берете оттуда какой-то предмет, выброшенный за ненадобностью, — это хищение?

— Однозначно ответить на этот вопрос нельзя.

«Если показать, — рассуждал про себя Погребинский, — где полистирол действительно куплен, то выйдет скупка краденого и Горин остается в вопросах сырья в стороне. Если экономия сырья, то все падает на него».

— Тут все дело в технологических особенностях полистирола, — осторожно заметил Погребинский.

— Вот, вот! — подхватил Линьков. — Уже ближе к делу.

— Ближе! — согласился Погребинский. — Вот, к примеру, должны мы изготовить ягодку черешни весом в пять грамм. Полистирол расплавили, капнули, а получилась ягодка в три грамма. Переливать ее заново? Этак никакого плана не выполнить! А куда эти два грамма? Масса уже расплавлена, это уже не сырье, а отходы. Списать? Может, по правилам и так, но жалко ведь. Списать — это выбросить, а мы не выбрасывали, мы в свое нерабочее время из этих отходов опять отливали ягодки...

— Экономия сырья?

— Нет, гражданин начальник! Экономия — это когда сырье недовложено, когда придумана более совершенная технология. Мы отходы брали. Из полистирола и латуни. Их выбросили бы на свалку, а мы их в дело пускали... Почитай, со свалки собирали...

— И акты на списание составлялись?

— Это уже не моя печаль! За все технологические опыты отвечал Горин!

— А он показывает, что полистирол вы, Погребинский, приобретали на стороне!

— А что же ему еще остается? Акты на списание признать липовыми?

— Но таким образом можно списать сырье и под видом брака?

— Об этом спросите Горина! Я никогда никаких актов не подписывал!

— И вы не знали, откуда берется сырье? Так вот абсолютно ничего и не знали не ведали?

— Гражданин начальник, использовать отходы я не считал преступлением. Любая технологическая экспертиза подтвердит, что совхозное оборудование несовершенно, и не может совхоз заниматься переработкой отходов. Это мастерство Горина, а он великий умелец, ей-богу! Я сбываю продукцию...

— И много сбыли?

— На половинных началах с Алояном!

— И из тридцати пяти процентов с Тамарой из галантерейного магазинчика?

Погребинский усмехнулся.

— У вас есть ее показания?

— Допустим! — ответил Линьков.

— Вот когда у вас будет точный подсчет, тогда и сверим! — сказал Погребинский.

— Ну что же, подождем! — согласился Линьков. — Мы не спешим, Погребинский, а вам надо бы поспешить очиститься от скверны. Вы ведь не новичок, знаете что почем. Так зачем же вам все это? Подумайте хорошенько, подумайте.

Дело по совхозу «Воронки» вел следователь Ольховиков Виктор Иванович. Начальник следственного отдела, представляя его Прищепову, сказал, что он следователь терпеливый, настойчивый, но подобных дел ему вести не приходилось.

— В общем-то дело довольно типичное, — заметил Прищепов. — Я не говорю — распространенное, нет, но схема его не нова. В совхозах и колхозах, после того как был разрешен подсобный промысел, время от времени объявляются этакие команды. Обычно это люди приезжие, у которых вдруг возникает желание «поработать» в сельском хозяйстве. Подсобный цех выпускает какую-то продукцию. Налаживается несложное оборудование, начинается выпуск, устанавливаются прямые связи с торгующими организациями. Вот тут-то и завязывается узелок. В торгующих организациях находят жуликов, согласных на сбыт неучтенной продукции. План выполняется. Все, что сверх плана, реализуется через те же торговые точки, что и плановая продукция. Здесь и начинаются некоторые тонкости — среди дельцов есть люди весьма опытные, они заранее подстилают солому, чтобы было мягче падать, и очень точно ведут учет сырья и оплату труда. Кооператив организовать они не хотят, чтобы иметь больший доход и не выплачивать налога.

Так вот, если оказывается, что эти дельцы не использовали для производства неучтенной продукции ни грамма сырья, принадлежащего предприятию, с рабочими расплачивались не через кассу предприятия, а из своего кармана, это не считается хищением государственного имущества. А квалифицируется как частнопредпринимательская деятельность. Стало быть, главной задачей для следствия является разрешение вопроса — имело ли место хищение сырья и заработной платы в совхозе.

— Учтем, — ответил Ольховиков. — Ваши товарищи проделали в Ленинграде интересную работу. Согласно справкам торгующих организаций, полистирол в открытую продажу не поступал.

— Здесь тоже есть нюансы, — заметил Прищепов. — Сырье могло быть похищено не только в совхозе, но и где-то на стороне. Об этом, кстати, есть у Горина.

— Приобретение имущества, добытого заведомо преступным путем?

— Я обращаю ваше внимание, Виктор Иванович, на наиболее сложные моменты. В совхоз мы послали опытного работника...

Из Ленинграда доставили Погребинского и Павла Горина. Вся группа расследования собралась у Ольховикова. Прищепову надо было возвращаться в Ленинград, но пришел протокол допроса Погребинского, и он решил задержаться.

— Отец Погребинского много лет был «цеховиком». Прямо, династия какая-то получается, — пошутил Прищепов. — Меня удивляет, что Погребинский мог взять Горина. Его жизнь начиналась совсем иначе. И семья там очень хорошая. Мать и отец — уважаемые люди.

— Начиналась иначе! — согласился Степанов. — А кончилось чем? Один из ленинградских дельцов предложил взятку, чтобы закрыли дело Горина и Погребинского. Стало быть, и Горин стал своим в этой команде? А вот Погребинский будто бы начал давать показания по существу!

— И к тому же охотно идет навстречу следствию?

— А куда ему деваться? Он ведь понимает, что в деле замешано много лиц. Очные ставки, документы, свидетели.

Прищепов недоверчиво покачал головой.

— Пойдет навстречу следствию? Да нет, скорее будет выискивать, куда ему удобнее дело повести. Подсказки будут, не больше.

— Со мной это не пройдет! — пообещал Ольховиков.

— Держаться настороже он вас заставит! Может, нам вместе и поговорить с ним?

Ольховиков выразил сомнение:

— Маловато еще материала, но посмотрим, как будет вести себя этот шутник-самоучка.

Ввели Погребинского.

На этот раз он вошел без обычной улыбки, глаз не поднимал, мельком окинул присутствующих и сел около столика. Потом еще раз оглядел присутствующих. Вздохнул.

Видно было, что он нервничает, что чувствует себя не в своей тарелке. Он как-то сник, вид у него был жалкий. Дружки по тюрьме часто твердили ему о неоспоримом преимуществе «непризнанки»: молчать — значит заставить себя уважать, значит водить следствие за нос, путать, вести по ложному следу. Ни в коем случае ни в чем не признаваться, стараться выплыть.

Карачаев учил его другому: «Бери все на себя, никого не замазывай. Тем, кто останется на свободе — нож острый, что ты в заключении. Не из любви к тебе, из любви к себе они станут делать все, чтобы тебя освободить. Не освободят, так посылки будут слать, о твоих близких позаботятся».

Был и третий путь, который Погребинский уже попробовал в своем первом деле: молчал, на других не показывал и себя не защищал. И что же? Вся тяжесть вины пала на него.

Допрос у Линькова подал ему надежду: всю тяжесть можно переложить на Павла. Его почему-то не было жалко — уж очень он чистенький какой-то, такой весь из себя интеллигентик столичный. И рисует, и на фоно играет, и в политике петрит... Тьфу! Сам захотел легкой наживы, вот пусть и расплачивается...