Случай в электричке

— Гарик, а ты случайно никому не рассказывал, что в Умань собрался?

— Кому это интересно?

— Хорошо, если никому! — одобрила Диана. — Только вспомни получше, может, так, невзначай, обмолвился?..

— Про «жуков» не рассказывал. Стыдно рассказывать серьезным людям, что затоварились. Вы да Бегун знаете, что в Умань еду. Заодно у Бегуна есть дельце к Карачаеву. Нет, больше никто не знает, нет, никто...

Диана неодобрительно покачала головой.

— Не надо бы таким широким фронтом! Ты дай нам сигнал, что все прошло благополучно, только осторожно. Я что-то стала бояться. Когда будешь в Умани?

— Послезавтра, в десять утра. А чего это ты, Диан? Чего трухаешь-то, знаешь что-нибудь, что ли?

— Ты, Гарик, дурак, что ли? Женщина я, понимаешь, женщина! А мы в отличие от вас, дураков ушастых, предчувствовать умеем. Понял, нет? Интуиция это называется. Так-то. Тьфу-тьфу-тьфу! Чтобы все хорошо было. Так вот: днем из Умани по телефону не пробьешься. Ты, как встретишься с Карачаевым, отстучи телеграмму. Ну, скажем, такого содержания: «Поздравляю семейным праздником» и какую-либо подпись. Смотри, как Павел за тебя волнуется!

— И за себя! — захохотал Гарик. — За себя-то больше! Ты там еще не наложил, Паш, а?..

Павла передернуло от этого мерзкого разговора, от вульгарных манер Гарика, от всего, что происходило. Он закурил, подошел к окну. Он действительно волновался. В этом Гарик был прав. Он всегда волновался при сбыте побочной продукции. Теперь, выйдя из дела, волновался вдвойне. Помнился ему иронический взгляд Долгушина, долгий, проницательный взгляд профессионала.

...Павел не мог заснуть всю ночь. Впервые со всей реальностью он вдруг представил себе, что его ждет в случае провала, как воспримут этот позор родители. Господи, да почему же случилось со мной это затмение, умопомрачение? Рехнулся я, что ли? Зачем, зачем, зачем?..

Он потерял покой, посерел, осунулся. Казалось, он перестал реально воспринимать действительность. Все сместилось, все потеряло смысл. Существовал один страх. Павел вздрагивал от любого громкого звука, прислушивался, не хлопает ли дверца лифта, не раздаются ли за дверью шаги. Это было предчувствие краха. Страшное, изнуряющее, опустошающее предчувствие.

— Да будь они прокляты, все эти дела! — восклицала Диана. — Нельзя из-за денег подвергать себя таким мучениям! Алоян в одном безусловно прав: здесь, в этом обществе, нельзя делать миллионы!

— При чем тут деньги? Что ты мелешь? — не выдержал Павел. Он никогда не позволял себе подобного тона, таких слов с женой. Но ее лицемерие в такие минуты, ее мещанская психология, ограниченность (которые он разглядел только теперь) выводили из себя.

Минула еще одна беспокойная ночь. С одиннадцати утра Павел часто выбегал к почтовому ящику: вдруг телеграмма? Диана поехала по магазинам, чтобы поднять себе настроение. Он был один. «Наверное, так люди и сходят с ума, — думал Павел. — Я совсем дошел. Зациклился на сто процентов. Нет, какой тут на сто — на миллион! А миллион процентов, это сколько же? А миллион процентов бывает? Боже мой, да о чем это я? Рехнулся, правда, рехнулся». Он пробовал читать, смотреть фильмы по видео, рисовать, лепить — ничего не мог. Мозг не слушался и управлял не так. Руки были безвольными, взгляд рассеянным... Разлад, полный разлад с самим собой. И ради чего?

Ожидание стало нестерпимым: он боялся отойти от телефона, надеясь на звонок Гарика, раз уж не было телеграммы.

Он не знал, что в десять часов утра Погребинский был задержан работниками ГОВД Умани, где его уже ждали.

Утром, в девять часов, Карачаев сел за руль своего «жигуленка» и поехал в город.

Погребинский прибыл в Умань с небольшим опозданием. Часы показывали 10.17. Карачаев терпеливо ждал.

Сойдя с поезда, Гарик направился к знакомым «Жигулям». Карачаев открыл багажник, положил туда чемоданы. Не успели они опустить крышку, как подошли двое в милицейской форме. Все как в детективном фильме. Но, к великому сожалению для Гарика и Василия Васильевича, это была реальность.

Давно изучена реакция преступников, когда берут с поличным. Недоумение, возмущение, угрозы, это, мол, вам так не пройдет, буду жаловаться... Карачаев не был исключением и потребовал тотчас же доставить его в райком партии.

В кабинете начальника следственной части в присутствии понятых были открыты чемоданы Погребинского. В чемоданах броши «жук». Две тысячи четыреста штук.

Погребинский, не моргнув глазом, дал показания, что это продукция совхоза, что он привез ее в Умань, ибо в Ленинграде она не находит сбыта. Карачаев заявил, что понятия не имел о содержимом чемоданов Погребинского. Его отпустили до выяснения обстоятельств, а Погребинского повезли в Ленинград.

Все сроки получения сигнала от Погребинского миновали. В одиннадцатом часу вечера Павел соединился с квартирой Карачаева в поселке близ консервного завода. Павел представился, в ответ услышал:

— Твой друг — мерзавец! Он меня страшно подвел! Он не сказал, что привез с собой ворованные изделия! Он вор! Его арестовали!

Павел повесил трубку и почувствовал, как у него отнимаются ноги.

— Что случилось? Что-то все-таки случилось? Я так и знала! — кричала испуганная Диана.

— Арестован! — выдавил из себя Павел. — Правильно. Все правильно.

— Какой ужас! Что же делать?

— Молчать! Ты ничего не знала! Тебя это не коснется! Поняла? Ты ничего не знала!

— А ты? Тебя тоже арестуют? — Диану вдруг очень тронули слова мужа. «Алоян бы так себя не повел, — подумала она. — Он бы первый меня подставил».

— Нет! — резко ответил Горин. — Не арестуют! Я сам пойду!

— С повинной? — воскликнула Диана. — С ума сошел! Ты не знаешь, что будет показывать Погребинский! Ты все погубишь!

— Я не хочу позора, я не переживу, понимаешь, не переживу этого. Я больше не в силах все это терпеть.

— Нет! Ты невозможен! Звони немедленно своим, вызывай мать! Мы с ней решим, что делать!

— Мне решать, а не ей. Она, бедняжка, ни при чем. И отец... Что же я, идиот, наделал! Что же я сде-лал!!!

— При явке с повинной надо говорить обо всем!

— Обо всем! — согласился Павел. — Но ты-то не бойся. — Он посмотрел на нее с сожалением. Нет, не с жалостью, а именно с сожалением.

— Еще не хватало! — перехватила его взгляд растерянная Диана. — Я-то тут при чем, сам сказал только что. Разве я ваша соучастница?

От испуга она даже попятилась, споткнулась и чуть было не упала. И куда делась эта надменная уверенность в себе, этот гордый, неприступный вид!..

Дело «цеховиков» совхоза «Воронки» начинало вырисовываться. Материалы лежали на столе в кабинете полковника Прищепова. Все мероприятия проводились совместно с БХСС области, где находился совхоз.

...В кабинете у полковника Горин появился в 9.30.

Прищепов накануне получил сообщение, что Погребинский задержан в Умани с поличным при передаче брошей бухгалтеру консервного завода Карачаеву. В телеграмме это было сформулировано так: «При задержании у Погребинского изъяты два чемодана с галантерейными изделиями (брошами «жук») в количестве 2400 штук общей стоимостью 4800 рублей, похищенными в подсобном цехе совхоза «Воронки».

Слово «похищение» произнесено и задокументировано. Когда из бюро пропусков сообщили, что явился Горин, Прищепов решил, что соучастник Погребинского пришел с протестом, что он будет выступать в роли представителя совхоза.

Полковник вышел из-за стола навстречу раннему посетителю, поздоровался.

— Что скажете, Павел Михайлович?

— Трудно говорить, но время не терпит. Вчера в Умани был арестован мой знакомый и коллега, некто Погребинский... Быть может, мне надо ехать в Умань?

— Необязательно, Павел Михайлович! Милиция везде входит в одну систему органов внутренних дел. Вам известно, за что арестован ваш друг? Простите, может быть, не друг, но коллега, как вы сами выразились.

— Известно ли? Нет! Я могу лишь предполагать... Я позвонил по телефону человека, к которому поехал Погребинский. Он сказал, что Гарик арестован якобы за то, что привез с собой ворованные галантерейные изделия.

Прищепов подвинул к себе блокнот и взял со стола ручку.

— Простите, с кем вы говорили по телефону?

— Карачаев Василий Васильевич, — ответил Павел. — Так вот, я пришел заявить: галантерейные изделия, обнаруженные у Погребинского, не ворованные. Это наши, собственные изделия.

— Сколько же было изделий у вашего коллеги? — спросил Прищепов.

— Много... Больше двух тысяч брошей...

— Собственных? Зачем же столько понадобилось? Вы их скупили для перепродажи?

— Не для перепродажи, а для продажи по госцене. Мы их изготовили из своего материала, своими руками, за сборку платили своими деньгами.

— Как я должен понять ваше заявление? — спросил Прищепов. — Вы считаете, что задержание Погребинского незаконно?

— Нужно или не нужно освободить Погребинского — это вам решать! Я пришел все объяснить и рассказать.

Прищепов пригласил Павла сесть за стол.

— Вот бумага, ручка, — сказал он, — изложите все, что считаете нужным, по этому поводу.

Прищепову было пока неясно, будут ли признания посетителя искренними или его приход всего лишь маневр, попытка запутать следы и увести следствие в сторону. В своей практике он не мог припомнить случая, чтобы подпольные дельцы являлись с повинной. Это были, напротив, люди очень упорные, знающие, как можно ускользнуть от ответственности, как спрятать концы преступления, как противостоять следствию.

Павел, решившийся на явку с повинной, до этой минуты — пока не сел перед чистым листом бумаги, — не очень-то представлял себе, во что все это может вылиться. Ему казалось, что он даст точные пояснения, откуда взялись у Погребинского эти две тысячи четыреста «жуков», как они изготовлены, в чем разделение совхозного имущества и их личного с Погребинским.

Прищепов ни о чем его не спросил. Дал чистый лист бумаги и предложил написать все, что он желает сообщить — значит, рассказать не только о том, как и из чего изготавливались металлическая флора и фауна, но и как они реализовывались через торговую сеть, значит, рассказать об Алояне?

Но одно лишь упоминание этого имени приведет к вопросу, каким образом Горин и Погребинский вошли в соглашение с Алояном, какова роль бывшего мужа Дианы в этой истории. И тут же всплывет ее имя. А он ведь обещал... Как же быть, как быть?

Все взять на себя и на чистом листе бумаги написать: «Я решил скрыто, подпольным образом, заработать много денег, значительно больше, чем это возможно честным трудом»? А разве его труд был нечестным? Они же трудились: организовали производство, дававшее совхозу немалую прибыль, оплачивали из своих денег труд рабочих.

Из своих денег? Из каких своих? Сначала деньги давал взаймы Алоян. Откуда у него свободный капитал, из зарплаты? Нет! Потом они рассчитывались с рабочими из тех денег, которые получили в виде прибыли, от реализации неучтенного товара.

Итак, предположим, он признает, что хотел заработать большие деньги. Тут же последует вопрос: зачем, в чем причины этого желания? До встречи с Дианой таких желаний у него что-то не пробуждалось. И опять она...