Случай в электричке

Буквы выводила медленно, слово ложилось к слову с оттяжкой.

...В дверь громко и, как ей показалось, весело постучали.

Пока шла открывать, перебрала в уме всех, кто бы мог явиться в такой поздний час. В сенцах у двери вдруг обожгло невероятной догадкой: не Петр ли? И намека в письмах не было, что может приехать на побывку.

Громыхнула щеколда, в сенцы вступил высокий солдат.

— Мама!

Немного доставалось ей радостей, но эта запомнилась на долгие годы.

Петр будто бы даже и вырос, хотя всего-то год не виделись. Низкими, слишком низкими казались ей потолки в рубленной наспех избе. Раздался в плечах, а еще и значки на гимнастерке.

— Как же ты отпросился?

— Не отпрашивался! Это мне за хорошую службу!

Петр развязал вещевой мешок и достал пуховый платок, накинул его матери на плечи.

— Это из шерсти ангорских коз! Теплее не бывает...

— Откуда это? — робко поинтересовалась мать.

— Полевая почта тебе известна, остальное военная тайна. Не пугайся — там не стреляют!

Петр малость приврал. Там, где он служил, случалось, стреляли. Служил он на погранзаставе, отличился при задержании нарушителя, потому и дали ему недолгий отпуск.

Мать ждала, в ожидании все слезы выплакала, поговорить бы, голос его услышать, а вошел — и нет слов. Слов нет, а руки материнские сами знают, что делать.

Из русской печи на ухвате выплыл чугунок, легла на стол начатая коврига ржаного хлеба, из погреба принесла крынку холодного молока.

— Не ждала! Встречу как бы отметить, не знаю!

— С матерью встречу вином не отмечают! — заметил Петр.

— Правду предрекли, — молвила с грустью мать. — Быть тебе военным человеком...

— Это далеко, мама! Еще два года служить!

Знать бы тогда Петру, что побывка была его последним свиданием с матерью. Наверное, чуть больше прибавил бы ласки, чуть дольше не уходил бы от нее. Упрекнуть себя было не в чем. Неделю гостил, один день гулял — вычистил коровник, вывез навоз в огород, разбросал его, вскопал грядки, подправил забор, поменял нижний венец в бане, проконопатил стены. Жалел, что времени не хватило переложить ступеньки на крыльце...

Телеграф принес извещение о смерти матери за несколько часов, а вот добраться до Брединки с горных отрогов хребта — не скорое дело. В долину спустился пешком, это быстрее, чем на коне, до ближайшего аэродрома несколько часов езды на грузовике. Затем перелеты, томительно тянулись часы на аэровокзалах. Успел к самой последней минуте, когда двинулась похоронная процессия на кладбище.

Приехал на похороны и Григорий Матвеевич, генерал МВД. Чтил память своей помощницы в партизанской войне.

— Жизнь таких, как Валентина Долгушина, — говорил он над могилой, — почти неприметна. Нет в ней ни взлетов, ни громких свершений, сама их жизнь — свершение. Это долг перед семьей, перед детьми, это мать всего сущего. Для них каждый час испытание, и как бы оно ни оказалось трудным, трудность эта преодолевается без растерянности, без жалоб. Валентина выполняла свой долг великой труженицы, потому что великий труд посеять зерно, вырастить его и превратить в хлеб...

Негромко ее помянули, а к вечеру все разошлись. Григорий Матвеевич остался с Петром:

— Вот и совсем ты осиротел, партизанский сынок! Как жить дальше надумал? Перед тобой много путей, а выбрать надо один, чтобы не стыдно вспомнить тебе о матери, чтобы не уронить чести ни отца, ни деда...

Петру оставалось служить несколько месяцев. Приглашали его в училище погранвойск, открыт путь в общевойсковое училище, звали в милицейскую школу.

— Так куда же? — поинтересовался Григорий Матвеевич.

— Школа милиции, — твердо ответил Петр.

...С того памятного разговора прошло пять лет. Генерал постоянно интересовался успехами в учебе своего подопечного, радовался, что Петр, кажется, действительно нашел свое призвание в жизни. Исподволь он интересовался и первыми шагами Долгушина на службе.

Утром на вокзале нарофоминцем был опознан один из тех, кто вышел из электрички вместе с Чернышевой. Нарофоминец подозвал милиционера, молодой человек был задержан и доставлен в отделение. Его привели к Долгушину. Он сразу же позвонил Ломаковой. Номер не ответил. Соединился с приемной прокурора. Ему сообщили, что следователь выехала на осмотр места преступления. «Нашли дачу», — понял Долгушин.

Ломакова действительно выехала тотчас же, как только ей сообщили, что найдена дача, в которой было выбито окно. Стекла в окне вставлены, найден и стекольщик.

Участковый встречал Ломакову на платформе. На привокзальной площади их ожидала служебная машина.

Следователь и участковый спустились с платформы, вышли на площадь. Оставалось пройти всего несколько шагов до милицейской машины. Участковый рассказывал, как была найдена дача, они остановились пропустить мимо пассажиров. И вдруг Ломаковой показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо, почти как на фотороботе. Неужели?

— Видите? — Она потянула за рукав участкового, указав ему на тревожно оглянувшегося парня.

— Стойте здесь. — Участковый нырнул в толпу, мелькнула его форменная шапка и пропала.

Поняв, что дело плохо, парень не стал ждать, пока милиционер подойдет. Он растолкал прохожих и кинулся к автомашине «ГАЗ-69», стоявшей неподалеку. Из выхлопной трубы «газика» вился дымок, значит, мотор работал. Но как только рука парня потянулась к дверце, машина рванула с места.

Он кинулся в помещение вокзала, пробежав сквозь зал ожидания, выскочил на платформу, побежал вдоль нее, виляя между пассажирами.

Участковый спешил за ним, его тревожные свистки насторожили пассажиров, они расступались, но слишком медленно. Впереди конец платформы, далее пути, открытое место. По первому пути к перрону приближался товарный состав. Участковый догадался, что предпримет бандит. Старый прием уголовников — проскочить через пути перед поездом. Пока пройдет состав, будет время далеко уйти от преследователей.

Электровоз миновал участкового. Бандит остановился на краю платформы, изготовившись перемахнуть через рельсы. Участковый разбежался и прыгнул вперед, успев поймать парня и прижать его к доскам настила перрона...

Пока происходили эти события, Долгушин приступил к допросу задержанного молодого человека, назвавшегося Виктором Москалевым.

Восемнадцать лет, весной окончил десятилетку, дальше учиться не пошел, работать тоже не стал. Узкое, бледное лицо, рыжеватого оттенка усики, глаза глубоко посажены, росточком невелик. Свое бездельное существование объяснил тем, что не хотел связываться с работой до призыва на военную службу. Долгушин спросил, с кем Москалев был на даче с 22 на 23 декабря.

Москалев отвечать отказался.

Долгушин показал фоторобот второго преступника. Москалев, отбросив карточку, заявил, что никогда с этим человеком не встречался. Но уверенности в его ответе Петр не уловил.

— Вот что, Москалев, нам известна дача, где совершено покушение на жизнь Чернышевой, где она была тяжело ранена. Как ты будешь себя чувствовать на очной ставке с потерпевшей? Ты или твой дружок приходили в больницу? Зачем вы ее искали? Вот сейчас я позвоню, и сюда выедут медсестра и все те, кто видел тебя в больнице. А потом найдем твоего дружка. Каково будет тогда? На что надеешься? Девушку ударили ножом, изрезали лицо? Ты что же, хотел ей выколоть глаза, чтобы вас никогда не узнала?

— Не я! Не я! — закричал Москалев.

Долгушин мгновенно спросил:

— Кто ударил ножом? Кто?

Москалев закрыл лицо ладонями. Негромко, почти шепотом произнес:

— Он убьет меня!

— Кто убьет?

— Авдонин!

Долгушин попытался вновь соединиться с Ломаковой, еще ничего не зная о том, что произошло на станции. Телефон не отвечал.

Наконец в районную прокуратуру сообщили, что Чернышева пришла в сознание, и врач разрешил ее допросить. Ломакова выехала в больницу — важно было в присутствии понятых произвести опознание задержанных по фотографиям и услышать рассказ о происшедшем.

Как оказалось, Чернышева пришла на вокзал к электричке в 23.15. На платформе к ней подошли двое молодых людей. Поздоровались, затеяли шуточный разговор, явно напрашиваясь на знакомство. Вместе с ней они вошли в вагон. Как будто бы в шутку предложили сойти вместе и послушать уникальные магнитофонные записи на шикарной аппаратуре. Чернышева категорически отказалась.

Один из тех, кто сидел рядом, — по фотографии она опознала Москалева — шепотом сказал:

— Сойдешь с нами! Не думай пикнуть!

Она почувствовала, как бок ей царапнул холодный кончик ножа. Оказалось, Москалев успел прорезать ножом ее пальто. Он приподнял ее под локоть с лавки и подтолкнул к выходу, не убирая ножа. Пассажиры в вагоне подремывали, она выходила, озираясь в отчаянии, — помогли бы, если бы закричала, а тут нож. Надеялась, что на платформе дежурит милиционер, но его не оказалось.

Сошли с платформы. Обошли вокзал сторонкой. Тут парни начали уверять, что не собираются делать ничего дурного, что зазвали ее лишь повеселиться, но вели задворками, по неосвещенным улицам.

Дача показалась ей роскошной. Действительно, включили магнитофон, накрыли на стол, выставили вино. Все подошло к краю, за которым уже ничего нет. Лучше нож, чем та угроза, которая неотвратимо надвигалась. Дали подножку, она упала, на нее навалились, сдирали одежду. Она вырвалась, вскочила на ноги и кинулась к окну. Помнит, что окна были без переплетов, помнит, как выбила стекло и выпрыгнула в снег. Будто бы успела добежать до забора...

Следователь Ломакова, пригласив понятых, предъявила Чернышевой для опознания несколько фотографий. Потерпевшая опознала Авдонина и Москалева, рассказав, как распределялись их роли.

Розыск по делу о нападении на Чернышеву был завершен, все сосредоточилось в руках следователя, работа Петра Долгушина по этому делу закончилась.

Однако вскоре его вызвал следователь прокуратуры Чагов. Этого пожилого человека знали в милиции области. Материалы уголовного дела попали к нему из-за отца Авдонина.

Чагов расспросил Долгушина об угрозах по телефону.

— Вы, Петр Петрович, знакомы с обстоятельствами дела. Мне пока известно меньше, чем вам. Сейчас мы вместе могли бы побеседовать с арестованными.

Но сначала Чагов пригласил отца Авдонина, бывшего работника МВД.

— Николай Николаевич, — начал Чагов, — дело осложнилось... Сын ваш отказывается давать какие-либо показания, а следствие располагает неопровержимыми уликами.

— Нет, мой сын не мог участвовать в таком деле.

— Удар ножом наносил не он. Это точно! Мы уже разобрались, как он пытался помешать расследованию звонками Долгушину, и знаем теперь, что он появлялся возле больницы, где лежала Чернышева. Зачем? Он отказывается отвечать на эти вопросы.

— Вы хотите сказать, что он покрывает убийцу?

Чагов укоризненно покачал головой.

— Товарищ Авдонин, вы же профессионал! Какие-то действия вашего сына, уже известные нам, могут навести на мысль, что им совершены и другие преступления. Это пока не утверждение, а всего лишь подозрение.

— Он не обязан доказывать свою непричастность, это вы должны доказать его причастность...