Случай в электричке

Шел пятый час. Еще целые сутки томиться в неизвестности ни у Карачаева, ни у Погребинского желания не было. Гарик отнес чемодан к тете Даше, на заводском грузовичке помчался в райотдел, где ему объявили, что надлежит ехать незамедлительно в Москву и явиться в Управление внутренних дел.

В Москве, прямо с вокзала, он позвонил домой. К телефону подошла мать. Услышав голос сына, замолчала, потом донеслись глухие рыдания:

— Откуда ты, сынок?

— С вокзала! Меня вызывают! Где отец?

Голос матери будто бы отвердел:

— Умер отец!

И потом, сквозь сдерживаемые рыдания:

— Убит отец! Убит!

Погребинский кинул трубку на рычаг и помчался домой...

...Все случилось неделю назад — как раз в то время, когда Гарик гулял в Ленинграде, у Бегуна. Никто пока ничего не знает. История крайне непонятная. Пришел на фабрику неизвестный, вызвал отца к воротам... О чем-то переговорили. Отец позвонил из проходной в цех, отпросился якобы в больницу. Удалился с тем человеком и пропал. Обезображенное тело отца нашли только через сутки, на берегу Москвы-реки. Видимо, что-то хотели у него выведать.

В Управлении Погребинского ждал неизвестный ему Петр Петрович Долгушин. Представившись, он сумрачно спросил:

— После освобождения работаете в Умани? Похоже, встали на путь исправления?

— Отец советовал с простого рабочего начать, — потерянно пробормотал Гарик.

Более подробно Долгушин расспрашивать его не стал. Поинтересовался только, когда Гарик узнал о смерти отца, нет ли каких соображений, кто мог это сделать, и признался, что мотивы убийства ему пока неизвестны. Отметив пропуск, попросил пока из Москвы не уезжать: вскоре его, наверное, пригласят повторно.

Прямо из Управления Погребинский помчался к тетке на работу. Она отпросилась на полчасика, пошли в парк, сели на скамейку

— Вот! Дождался. Всех под монастырь подвел! — зло процедила тетя Аня.

— Не шуми! — остановил ее Гарик. — У меня у самого голова кругом идет!

— С тебя все и началось! — наступала тетка. — С тебя! Обезумел от безделья, идиот! То воровать начал, а то...

— Да что случилось?

— Отца убили, это тебе мало?

— Даже слишком! Глаза у меня на сухом месте, так думаешь, мне не горько? Не за мои же дела его убили!

— Не за твои? — недоверчиво спросила тетка. — А за какие?

Анна пристально вгляделась в племянника.

— Ты расскажи лучше, что у вас были за лотерейные дела?

— А ты не знал?

— Клянусь, нет! Чем хочешь поклянусь, не знал!

— Ну если не знал, так знай, что отец твой дурень! На фабрике ревизия.

— Что там нашли?

— То, что им надо было найти. Можно удивляться, что раньше не нашли.

— Неучтенку?

Тетку будто током ударило.

— Откуда такая терминология?

— Наслышан! Побывал же я кое-где. Ради чего отец... работал?

— Было ради чего. Теперь роют, хотят все на него свалить.

— А если и тебя спросят про «лотерейное счастье»?

Анна рассмеялась.

— Я чиста, как родниковая водица! Хоть на дыбу меня поднимай. Денег я им не отдам, а про остальное я знаю только понаслышке. Кроме отца, никто мне неизвестен из его компании. Да и отец твой был не главный, кто-то за его спиной стоял... Там, на Украине-то, хоть тихая заводь?

Гарик свято хранил завет Карачаева и тетке не открылся.

— Тихая, — ответил он.

— Вот и сиди в ней...

...Вернувшись из Москвы, Погребинский «наставнику» объяснил, что вызывали его в связи с убийством отца.

— Это я уже без тебя знаю! — буркнул Карачаев. — Кто убил, за что? Чем твой папаша занимался? Кого прогневил?

Погребинский притворно вздохнул:

— Для того и вызывали, чтобы узнать. Но я не знаю!

— Ну, ну! Может, и знаешь! Ты не в милиции! Здесь нужна полная откровенность!

— Работал отец мастером на небольшом заводе. Делали трехколесные велосипеды Жил тихо.

— Откуда у тебя любовь к деньгам?

— Это уже мое, благоприобретенное!

— От «лотерейного счастья» тетки? А не отец ли в этом деле был подмога?

— Если и отец, то разве она мне об этом скажет? — удивился осведомленности шефа Гарик.

— Тебе не скажет, а там может сказать? Серьезное твое положение... С отцом в том деле не был повязан?

— Нет!

— Это легче. Так вот. Как только тебя в милицию вызвали, мы решили отчислить тебя с завода. Могло быть и хуже. Но коли отец убит, если что там и было, то все с ним и ушло. Сам на себя ты не пойдешь наволакивать. Но и нам тебя держать опасно. Притихни! Поработай в сторонке. Пройдет года два-три, повидаемся. Глядишь, обратно вернем. Твоя хватка мне нравится. Но помни: молчок! Из-под земли добудем! Карачаевское слово крепкое, запомни это.

...Миша и Лида учились в одном классе, дружили, частенько вместе готовили уроки, играли после школы во дворе и, казалось, знали друг друга целую вечность. Миша видел Лиду девочкой-замарашкой с пальцами, испачканными чернилами, видел ее в слезах после полученных «неудов», видел беспомощную у доски на уроке географии, которую она не любила... Все изменилось в девятом классе. После долгих летних каникул, когда все разъезжались кто куда, вдруг оказалось, что многое изменилось. Изменилось серьезно, качественно, безвозвратно.

Михаил подошел поздороваться к Лиде. Она ли? За лето вытянулась, в чертах появились мягкость, женственность. Глаза — о таких говорят, что они с поволокой. А волосы красивыми крупными тяжелыми кольцами ложились на плечи. Как же можно было не замечать ее раньше?..

Вернулся из школы сам не свой. Потрясенный. Уже не сомневался, что любит. А она? Вдруг нет? Теперь это главный вопрос жизни. С кем посоветоваться? С товарищами? Так они же поднимут на смех, а еще хуже — проговорятся. Спросить у мамы?

Михаилу впервые стало ужасно интересно, как познакомились его родители, с чего началось у них. Отец тихий, медлительный молчун. Мать говорлива, подвижна как ртуть, скора и на дело, и на слово решительна.

Михаил решил схитрить и задать, как ему казалось, окольный вопрос:

— Мам, скажи, когда ты влюбилась в первый раз?

— В четырнадцать лет!

— Разве девочки в этом возрасте влюбляются?

Мария Ивановна рассмеялась.

— О ком из твоих подруг речь?

— Да нет! — поспешил разуверить ее Михаил. — Это чисто теоретическое любопытство. У нас в классе мальчики расселись с девочками, вот и все.

— А ты с какой девочкой оказался рядом?

— Пришлось сесть рядом с Лидой Маркиной...

— Помню, помню... Черноглазик, пушистые ресницы. Влюбился?

...Затем был новогодний бал в школе — приподнятое праздничное настроение, темная хвоя елки, блеск огней, танцы, мелодия вальса, легкий запах духов, новое, сшитое специально к новогоднему балу платье. И огромные Лидины глаза. С поволокой.

— Лида, я тебя люблю!

Она сделала вид, что не слышит.

— Я люблю тебя! — повторил Михаил уже смелее и громче.

— Знаю! — услышал в ответ дрогнувший голос. — Что ты кричишь на весь свет?

Истекли последние минуты старого года. В школу приехали родители. Михаил увидел маму. Директор школы ввел ее в зал, прервалась музыка. Мария Ивановна Горина вышла вперед и обратилась к школьникам:

— Дорогие ребята! Ваши учителя просили меня поздравить вас с наступающим Новым годом.

От души, от всего сердца поздравляю вас от имени городского совета, от имени партийной организации города, от себя лично! Нет большей радости для товарища Сталина, для всех нас, чем видеть вас счастливыми, чем надежда, что ничто не омрачит вашего счастья в будущем, что вы его сумеете сохранить, несмотря на все невзгоды, защитить с оружием в руках, если это понадобится! Но какие бы вам впереди ни выпали испытания, тот мрак и ужас, которые пережило мое поколение, вам не грозят! Мы пережили агонию царизма, мы пережили унизительную мировую войну — бесцельную, не нужную нашему народу, мы отразили интервенцию четырнадцати держав и белогвардейских полчищ, позади разруха, голод и холод. По крутым ступенькам поднималось ваше нынешнее благополучие. И даже то, что для вас устроили в этом зале новогодний бал, еще недавно было бы невозможно.

Когда-то, а я это помню, в этом зале могли танцевать только офицеры и дворянские дети. Мне тоже, как и вам, когда-то было шестнадцать лет, я еще не носила кожаной тужурки, а одевалась, как и вы, в девичьи платьица, заплетала косички с бантами. Когда в этом зале офицеры кружились в вальсе с моими ровесницами, дворянскими девушками, я стояла на допросе перед жандармским офицером. И все для того, чтобы вы сегодня могли здесь веселиться, праздновать свое счастье, любить и надеяться! С Новым годом, дорогие товарищи! С новым счастьем!

Радио разнесло по залу бой кремлевских курантов...

В июне 1941 года Миша сдавал экзаменационную сессию в Московском энергетическом институте. Лида — в Одесском педагогическом...

На рассвете 22 июня упали первые бомбы на Одессу. Вечером Михаил, почти весь день продежуривший на почтамте, пытался дозвониться до матери, но так ничего и не вышло.

30 июня собрали студентов начальных курсов и объявили, что завтра им надо явиться с вещами в институт для отправки на специальное задание. Ребята решили, что это засекреченный призыв в действующую армию. Кто-то высказал предположение, что их повезут в Киев, чтобы там влить в воинские формирования, вооружить для скорейшего отражения врага. Их доставили на Десну и вручили не оружие, а лопаты. Копали противотанковые рвы.

Мария Ивановна металась в своем кабинете: радио сообщало о контрударах советских войск под Новгород-Волынским, Перемышль переходил из рук в руки.

В эти дни многие растерялись. Но большинство верили, что успех фашистских войск не будет длительным, и ждали, что вот-вот подойдут резервы, враг будет остановлен и отброшен.

К Марии Ивановне шли за советом: не лучше ли покинуть город, эвакуироваться, пока немец не пришел, но она твердо отвечала, что его никогда не сдадут врагу.

В эти дни ее невозможно было застать дома. Двадцати четырех часов явно не хватало: переоборудование гражданских зданий под госпитали, вывоз населения на сооружение оборонительных укреплений, мобилизация... И бесконечные тревожные думы о сыне: где теперь Миша, как он?

Лида дожидалась ее в приемной. Мария Ивановна увидела встревоженные глаза девушки.

— От Миши есть весточка?

— А у вас? — спросила Лида.

— И у тебя нет? — упала духом Мария Ивановна. — Я звонила в институт. Мне сказали, что он с другими студентами отправлен на трудовой фронт. Где-то на Десне... А ты где?

— Я в госпитале... — ответила Лида. — Мама просила у вас узнать... Что нам делать? Уезжать ли из города? Все уезжают. Отец на фронте.

— Мать работает?

— Сейчас работает... На фабрике. Шьет гимнастерки.

— А ты в госпитале. Ты же не чувствуешь себя здесь лишней?

— Говорят, — продолжает Лида, — что немцы очень сильно продвинулись.

— Ни Киев, ни Одесса, ни наш город никогда не будут сданы! — остановила ее Мария Ивановна, повысив голос. — Я здесь, с тобой рядом. Будет трудно, приходи. Если получишь от Миши весточку, сейчас же сообщи, если я получу, тут же расскажу. Лида, только обязательно приди, если что-то получишь от Миши!

Падение Киева, хотя уже и не было неожиданным, потрясло Марию Ивановну. Собственная ее судьба была решена, она останется в городе на подпольной работе. Кому, как не ей, закаленному партийному работнику, продолжать бой с фашистами здесь, в родном городе. Кому, как не ей, вместе с друзьями создавать подпольную группу мстителей.