Сестры Ингерд

-- Ничего это не значит. Ни ты, ни я понятия не имеем, как выглядит местный алфавит. Вполне может быть, что именно эта буква не «А», а «О».

После некоторое паузы сестрица вздохнула и тоскливо признала:

-- Вот это мы с тобой вляпались…

Спорить я не стала: действительно вляпались. И принялась потрошить сундук дальше. Нашлись три клубка тонких шерстяных чулок, явно ручная вязка, а одни даже ношеные и не слишком хорошо пахнущие. Странно, что их засунули в чистую одежду.

Два платья из грубой шерстяной ткани, жесткой и с непропрядами, непривычного покроя: со шнуровкой на боках и узкой кружевной рюшкой, окантовывающей горловину. Кружево было из довольно толстой нити и больше напоминало тесьму, чем искусную работу мастера.

Три непонятных штуки. Совсем легкие платьица длиной чуть ниже колена и с коротким рукавом. То ли это летние платья, то ли сорочки, мы так и не разобрались. Для платья ткань уж больно прозрачная, для сорочки непонятно зачем пришиты рукава до локтя. Несколько отрезов плотной льняной ткани, возможно, полотенца. Серый фартук с широкими лямками и большими карманами.

Потом нашелся сверток, в котором обнаружились: большая расческа с редкими деревянными зубцами, аккуратные ножнички, палочка с намотанными на нее нитками трех цветов, в которую были воткнуты две иглы, и кусок сероватого мыла, почти без запаха.

Дальше, под слоем большого цветастого отреза ткани пошли вещи поинтереснее. Еще одни чулки. В этот раз тонкие, мягкие и совершенно новенькие. Самое странное – не вязаные, а сшитые из какой-то ткани.

Платье из очень толстого и рыхлого бархата малинового цвета. У него был достаточно глубокий вырез, а юбка раза в два шире, чем на предыдущих туалетах. Еще одно платье, похожее по крою на бархатное, но из сильно мятого атласа и оранжевого цвета. И только на самом дне, завернутое в толстый старушечий шерстяной платок, изрядно поеденный молью, нашлось то, что мы искали – зеркало.

Анжелка немедленно выхватила его у меня из рук и уселась за стол рассматривать себя. А я достала из сундука остатки: холщевый мешок с двумя парами туфель. Одни ношеные, вторые совсем новые. Но обе пары абсолютно одинаковой модели. Это было подобие неуклюжих балеток с тупым носком и каблуком сантиметра полтора.

И еще два маленьких атласных мешочка, в одном их которых нашлась кучка медных или бронзовых шпилек и заколок со всякими там украшениями, а во втором, который был потяжелее, – монеты и украшения.

Подскочившая ко мне Анжела выхватила у меня оба мешочка и вытряхнула их на стол. Добыча была весьма скромна. Несколько очень простеньких серебряных колечек с мутноватыми круглыми камешками, две пары таких же сережек и богатый золотой кулон довольно искусной работы. Плюсом несколько спутанных в комок цепочек. Только одна из них была золотой. Сестра с некоторой брезгливостью рассматривала содержимое:

-- Это что?! Это все мое имущество?!

-- Да откуда я знаю, Анжела… тьфу ты… Ангела? В любом случае, сейчас мы брать ничего не будем, аккуратно уберем все в мешочки и сложим назад.

-- А давай посмотри, что у тебя лежит? Ну, давай посмотрим! Нечестно же, мое все выпотрошили…

Спорить с ней я не стала, проще было согласиться. Во втором отделе сундука лежал примерно такой же набор вещей, только вместо золотого кулона с цепочкой была пара сережек. Серьги были из того же комплекта, что и у Анжелы, и точно так же украшены небольшими гранеными камешками бирюзового цвета.

Я уже упаковывала имущество назад, когда сестрица растерянно спросила:

– Оль, а трусов там что, совсем нет?!

Глава 8

Утром нас подняли еще затемно. В окно не пробивалось ни лучика свете. Анжела, очевидно, по старой привычке, начала было лягаться, потягиваться и ныть:

-- Отстаньте от меня все-е-е… я спать хочу-у-у!

Однако нытье ее не увенчалось успехом. Женщина, которая звала нас барышнями и обслуживала, повела себя совсем не так, как тихие и верные служанки в дамских романах. Она резко сдернула одеяло с меня и сестры, ловко задрала ей сорочку и отвесила звонкий шлепок по голой заднице. Этот шлепок заставил и меня, уже сидящую на постели, быстренько протереть глаза. А мгновенно заткнувшаяся сестрица лихо вскочила с кровати.

-- Это еще что за капризы, барышня Ангела?! Чай не в королевских хоромах воспитывались. Неужто вам монахини этакое дозволяли? Или вы что, промеж себя порешали, что батюшка помер и на вас теперь управы нет? – старуха строго глянула на меня и притихшую Анжелку и, поджав губы, осуждающе покачала головой. – Вот как приедем, я госпоже баронессе-то все обскажу! Вздумали над старой Луизой шутки шутить, – укоризненно добавила она. И скомандовала: – Быстро собирайтесь, не то голодные весь день будете.

Я толкнула босой ногой оторопевшую Анжелку, напоминая ей о нашем договоре. Но та, похоже, все еще не могла прийти в себя от выговора. Луиза в это время поставила на стул плошку с водой и таким же ворчливым тоном продолжила:

-- Умывайтесь быстро!

Мне пришлось ухватить сестру за локоть и нашептать ей в ухо:

– Скажи ей, что я головой ударилась… И про память скажи…

Кажется, только сейчас одуревшая от утреннего события, Анжела пришла в себя:

-- Луиза, Ольга вчера упала и головой стукнулась. Очень сильно стукнулась. Даже меня сперва не узнала!

Луиза с подозрением оглядела меня, сняла с плеча полотенце и кинула на стол рядом с миской, скомандовав Анжеле:

-- Вы, барышня Ангела, умывайтесь.

После этого она подошла ко мне, прихватив одну из свечек со стола. Внимательно, держа огонек между нами, осмотрела мое лицо, ворча как бы про себя:

-- Видеть вы меня, барышня, видите… Ноги не трясутся, стоите сами. Может, голова болит? – и она постучала мне по виску сухим пальцем. Так, как опытная хозяйка стучит по арбузу, проверяя спелость. От неожиданности я дернулась, и служанка, неодобрительно нахмурившись, ворчливо спросила: -- Голова, что ль, болит?

-- Не сильно болит, только все как в тумане. Я даже сестру не сразу узнала.

-- Не сразу… Эка невидаль! Ну-ка, барышня Ольга, скажи мне: не тошнить ли?

-- Нет, не тошнит. Только все как чужое. Даже отца вспомнить не могу.

Служанка, кажется, чуть поколебалась, но потом вынесла решение:

-- От к вечеру домой возвернемся, пущай госпожа баронесса сама порешает. А на лекаря у меня денег нетути.

Заметив, что Анжела так ничего и не сделала, растерянно застыв возле миски, старуха заворчала на нее:

-- Барышня Ангела, это сколько же вы возюкаться будете?! Чай барышне-то Ольге тоже помыться надобно.

Тут дверь в комнату распахнулась, и с большим подносом наперевес вошла еще одна женщина в похожей простецкой одежде, помоложе и потолще Луизы. Именно ей старуха и начала жаловаться:

-- Полюбуйся-ка на них, Бруна, одна головой треснулась. Говорит: не узнает никого. Вторая умыться сама не может: все ждет чего-то. Это за что ж мне к старости этакое наказание!

Впрочем, сильно долго жаловаться она не смогла, неожиданно в ее нытье вмешалась сестра:

-- Знаешь, Луиза... – как-то очень задумчиво сказала Анжела. Я насторожилась, потому что ничего хорошего от сестрицы не ждала. Но окончание ее фразы мне очень-очень понравилось. -- Как приедем домой, я, пожалуй, мачехе-то расскажу, почему мы на день в пути задержались. Пусть она сама с тебя спросит, чем таким важным ты занималась, что чуть не убила нас в трактире. Или ты думаешь, что мы обе память-то потеряли?

В голосе сестрицы прорезалась привычное злорадство, а Луиза как-то суетливо принялась оправдываться:

-- Да ведь, барышни миленькие, какая моя-то в том вина?! Христом Богом вас прошу, давайте-ка мирно соберемся, да тихонечко в путь и тронемся.

-- Тронемся, но ты, Луиза, все, что сестра спрашивать будет, подробно расскажешь. У нее голова не просто так закружилась, а после того, как мы с ней здесь чуть не умерли. А я уже устала на ее вопросы отвечать! Я и сама от угара до сих пор больна!

Бруна, все это время столбом стоявшая в дверях, торопливо прошмыгнула в комнату и начала составлять с подноса плошки с парящей кашей, приговаривая:

-- От туточки, барышни, я вам в кашу медку добавила и молочка! Сейчас откушайте тепленького, а я вам в дорогу еще и пирогов соберу. Только вы уж хозяину на недосмотр-то не жалуйтесь! Видит Господь, случайно это все получилось!

Самое противное, что умываться нам пришлось из одной миски. Где-то я уже читала, что в отличие от России, где воду было принято сливать из кувшина, в Европе так и мылись: в одном тазу и руки, и лицо, и все остальное. Потому и я, и сестрица просто намочили ладони, протерли лицо и брезгливо вытерлись не слишком чистым полотенцем.

-- Как бы нам конъюнктивит какой не подцепить, – недовольно буркнула на русском Анжела. Это был редкий случай, когда я от всей души согласилась с ней, но все же шепнула:

-- Не думаю, что нам следует на своем языке говорить. Заметят, решат еще, что мы заклинания шепчем. Ты ж видишь, они совсем темные, как в средние века.

Толковые мысли имеют особенность быстро подтверждаться. Почти тут же, недоуменно переглянувшись с Бруной, Луиза спросила:

-- Это по-каковски вы говорите-то, барышни?

-- Это нас в монастыре научили, – ехидно ответила Анжела. – Такая молитва специальная, утренняя, чтобы Господь благословил.

Поверили или нет, не знаю, но переглядывания служанок закончились. Луиза помогла нам нацепить те самые тяжеленные халаты. Мы торопливо позавтракали, пока она и Бруна стаскивали в нашу комнату, вываливая прямо на кровать, кучи какой-то одежды. После завтрака женщины принялись одевать нас, и это, можно сказать честно, была совсем не легкая работа.

Сперва с нас сняли халаты и ночнушки, благо печку уже растопили, и в комнате было не так прохладно. Затем одели те самые коротенькие сорочки из сундука прямо на голое тело. Работали Бруна и Луиза почти синхронно. Было понятно, что процесс им вполне привычен и отработан до мелочей.

Потом натянули вязаные простые чулки чуть выше колена, а сверху вторые, уже шерстяные. Закрепили тугими лентами сверху, плотно замотав вокруг ног. Затем последовательно, одну за другой, нацепили две юбки: одна чуть длиннее колен, из тонкого ситца или чего-то похожего, вторая из тяжелого толстенного сукна и длиной до середины икр. Потом одели что-то вроде тонкого шерстяного свитера в обтяжку с рукавами до локтей и большим вырезом. Затем беленую плотную блузу из льна с длинными рукавами. И только потом на все это барахло – тяжелое платье из мягкой шерстяной ткани. Но эта была еще даже не середина процесса…

Бруна метнулась за дверь и принесла две пары тяжелых огромных сапог с мехом внутри. На каждую из нас нацепили еще по паре шерстяных носок и только потом одели сапоги. Служанки долго возились, подгоняя ремешки на голенище. Ширина голенища именно так и регулировалась -- тремя ремнями. В расстегнутом виде сапоги просто свалились бы с нас.

Следом на каждую накинули шерстяной платок, огромный и неприятно пахнущий, и, скрестив концы его на груди, завязали узлом на лопатках. Еще один тонкий платок повязали на голову по-деревенски. И только потом нацепили что-то вроде кроличьих меховых капоров с пришитыми к ним пелеринами. Между тем ни трусов, ни панталон так и не появилось.