Сестры Ингерд

Мы ворочались, пытаясь взбить плоские слежавшиеся подушки, пахнущие не слишком приятно, но получалось плохо. Наконец сестрица злобно прошипела:

-- Неужели мы так и будем всю жизнь жить в этом кошмаре?!

-- Знаешь, мне кажется, ты не понимаешь простой вещи: лучше жить здесь, чем удобно лежать в гробу. Мне кажется, ты слегка упустила из виду то, что мы с тобой умерли. Умерли, благодаря тебе.

Похоже, сестрица собиралась продолжать страдать и жаловаться, но выслушав мою отповедь, только протяжно вздохнула. Через некоторое время она заговорила опять:

-- Слушай, Оль… Ты же видишь, что мы здесь с тобой совсем чужие?! Ведь мы даже ни с кем нормально поговорить не можем. Нас просто не поймут. Они все не знают, что такое машина и самолет, что такое интернет и мобильник… – Анжелка повозилась на узкой кровати и, повернувшись ко мне лицом, продолжала вполголоса: – Мы с тобой здесь самые близкие друг другу люди. Понимаешь меня?

-- Анжела, близкие люди на чужого мужика не зарятся, а мои близкие люди и своим собственным не изменяют.

-- Ну прости, прости меня!.. Ну бес меня попутал! Ты пойми, если мы будем как чужие держаться, нас же местные просто в угол задвинут. Ты понимаешь, что сейчас все в точности будет, как в тех самых романах про попаданок? Мы с тобой отправимся на отбор невест! И там будут десятки конкуренток. И все против нас с тобой!

На секунду я задумалась, соображая, что за отбор. Конечно, иногда я читала про этих самых попаданок, но там обычно была магия, с помощью которой они открывали всевозможные трактиры и прачечные. И зарабатывали себе на жизнь.

-- Что за отбор невест? Я знаю, что есть «академки»: это когда попадают в академию магии и там учатся. Есть историческое фентэзи, где они всякие кружева и носки вяжут. С отбором невест что-то я не помню таких…

-- Да все просто! Нас привезут в королевский дворец, а там всякие принцы и герцоги. Понимаешь? Они будут выбирать себе невест. И надо, чтобы мы понравились самому богатому и знатному. Только ты учти, что там таких, как мы, может не один десяток будет, а может и не одна сотня! Так что, Оль, давай уже забудем старые счеты?

Я молчала, не зная, что ответить. Мы уже двое суток в этом странном мире, и, может из-за новизны впечатлений, а может, и от страха быть пойманной, вся земная трагедия как-то не шла в голову. Казалось, что она произошла давным-давно и все это давно уже не имеет никакого значения. Но ведь сейчас сестрица требовала от меня доверия и помощи. А готова ли она сама помогать? Что-то я не уверена. А она продолжала уговаривать:

-- Ты послушай, Оль… Лучше же за богатого выйти и хотя бы одежду нормальную носить, жить во дворце, а не в такой избе, где мы очнулись. Ты понимаешь, что здесь, наверное, даже стиральных машинок нет? Вот выйдешь за нищего и будешь сама руками и стирать!

Она некоторое время еще приводила весьма весомые доводы и уговаривала. И в конце концов я сказала «да». Но при условии: она больше не устраивает концертов и истерик. Потому что в этом мире ей никто и ничего не должен. Мы все делаем пополам. Я не собираюсь наниматься к ней в личные прислуги. И если где напакостит, пусть на меня не сваливает!

Обрадованная сестрица только без конца шептала:

-- Конечно-конечно! Разумеется, все пополам! Если ты выйдешь за принца, ты и позаботишься обо мне. А я, если выйду, то уж ни за что тебя не брошу! Страшно же остаться совсем одной!

***

Утром явилась Луиза, и нам опять пришлось умываться из одной миски. Хорошо хоть полотенце дала чистое. Затем, прихватив со стола свечу, она пошла по коридору, освещая нам дорогу и приговаривая:

-- Вы баронессе-то, барышни, сильно не перечьте! Она даже матушку свою в железном кулаке держит, а уж с вами-то и вовсе… – договорить она не успела и просто распахнула перед нами тяжелую дверь.

Трапезная была довольно большой комнатой, метров тридцать пять-сорок квадратных. На этот прямоугольник приходилось целых три окна, сейчас плотно закрытых деревянными ставнями снаружи. Думаю, это делалось для сохранения тепла. В центре зала стояли два длинных стола, составленных буквой «Т».

За короткой перекладиной сидели две женщины, одетые в черное. Сразу было видно, что это мать и дочь. Нашей мачехе, баронессе Ингерд, было чуть больше тридцати. Полноватая, даже слегка рыхлая женщина смотрела на нас внимательно и строго. Черное платье, отделка из неплохих кружев на манжетах и у шеи. Волос не видно совсем: на голову накручен большой кусок ткани, изображая что-то среднее между чепцом и тюрбаном. По белой ткани головного убора лежит атласная черная лента. Из-под этого тюрбана не видно ушей, зато свисают две цепочки с довольно крупными серебряными серьгами.

Пожалуй, лет в двадцать она была красива. И скорее всего, природная блондинка. Сейчас на лице сохранились реденькие тонкие брови сероватого цвета, а ресницы хоть и были длинными, но настолько светлыми, что казались почти незаметными. Верхняя губа очень тонкая, нижнюю она поджимала. Из-за этого выражение лица было строгое и недовольное.

Матушка ее была грузной оплывшей старухой в платье попроще, но таком же вдовьем. А поверх белого чепца у старухи была накручена черная атласная скрутка, подчеркивающая статус вдовы.

Мы обе застыли на пороге, когда мачеха подняла пухлую белую руку и поманила нас к себе пальцем. Оробели мы обе одинаково, Анжела с перепугу даже взяла меня за руку. Вдоль длинного пустого стола мы двинулись к баронессе. Анжелка первая сообразила поклониться, проделав это так, как делала Бруна в трактире, изобразив что-то вроде книксена. Я торопливо повторила за ней, а вдова усмехнулась и сказала:

-- Наконец-то сообразили. Садитесь.

Только сейчас мы заметили, что для баронессы и ее матери еда стоит на короткой перекладине, а для нас с сестрой поставлена на длинной. Даже сама пища слегка различалась. И там и там на столе был белый хлеб, сыр и по куску ветчины в общей тарелке. Однако перед хозяйкой замка стояла еще и медная ваза с яблоками и грушами, небольшая стеклянная плошка с засахаренным медом. Вторая такая же, с каким-то вареньем, и в отдельной мисочке – сочно-желтый колобок сливочного масла. У нас же ни сладостей, ни фруктов не было, а тянуться к их столу мы постеснялись. Впрочем, порции хлеба, сыра и мяса были достаточно большие, и голодными мы не остались.

Бутербродов здесь не делали. Мясо резали кусками, как и сыр. Хлеб ломали. Мы с сестрой поглядывали на молчаливых женщин и старались четко повторять за ними.

Матушка баронессы так и не произнесла ни слова до конца завтрака. Ела она медленно, неторопливо отламывая хлеб и намазывая маслом каждый отдельный кусочек. Я заметила, как покосившаяся на нее Анжелка брезгливо сморщилась. Мне тоже казалось, что есть масло в таких количествах - не лучшая идея. Но пока сестрица чего не ляпнула, я аккуратно толкнула ее под столом ногой.

В трапезной стояло тяжелое молчание до тех пор, пока вдова не отодвинула от себя тяжелый кубок с каким-то питьем и не заговорила:

-- После еды я отведу вас в детскую, и вы сможете поприветствовать нового барона Ингерда. Потом вы вернетесь в комнату и сядете подрубать для себя простыни и полотенца. Ваш отец перед смертью оставил вам небольшое приданое – ткани. Сундуки хранятся у законника, и я вчера вечером послала людей известить его, что вы приехали. Вести себя нужно тихо: я не потерплю непослушания. И запомните, больше в этом доме вам не принадлежит ничего.

Не знаю, была ли это ее обычная манера общения или такую речь она заготовила для встречи с нами, но у меня лично мороз прошел по коже. Казалось, ей доставляет удовольствие сама власть над нами, которой она, безусловно, сейчас обладала. У баронессы Ингерд был красивый и глубокий голос, бархатистый и приятный. Но она произносила слова так, что они казались тяжелыми камнями, с бульком уходящими в мертвую гладь воды. Медленно, мерно, раздельно, подчеркивая каждым звуком ее силу.

И на меня, и на сестру речь баронессы произвела одинаково угнетающее впечатление. Мы обе только переглянулись и покорно кивнули в ответ. После завтрака она, а следом за ней и сопящая и задыхающаяся старуха-мать двинулись к другому выходу из трапезной. На пороге баронесса повернулась и снова поманила нас пальцем.

В самом конце второго этажа располагалась детская комната. Здесь, похоже, было все, что полагалось наследнику баронства. Довольно большая кровать с теплым шерстяным балдахином, отделанным крупными фестонами, довольно длинный стол под бархатной богатой скатертью, к которому были приставлены шесть тяжелых резных стульев. Слегка вытертый ковер на полу пестрел разноцветными красками. Два окна комнаты были завешены такими же шерстяными шторами с фестонами, а для света вместо печки горел камин.

Наследник баронства, крупный полноватый мальчишка лет девяти-десяти сидел прямо в центре ковра, играя двумя деревянными раскрашенными лошадками. Рядом с ним на коленях стояла та самая молодая служанка которая вчера раздевала нас с сестрой, и просительно уговаривала:

-- Господин барон, обязательно нужно все доесть, иначе маменька ваша ругаться будут!

– Бореус, малыш, твои сестры пришли поприветствовать тебя!

Мальчик с любопытством уставился на нас, а потом запустил одной из игрушек в меня.

– Пусть эти попрошайки убираются вон! Они противные! Противные!

Сзади нас раздалось странное сиплое кудахтанье – это засмеялась мать баронессы Ингерд. Баронесса с улыбкой попеняла сыну:

– Малыш, ты барон Ингерд и должен быть более сдержанным! А вы ступайте отсюда! – это уже было адресовано нам с сестрой.

Все это казалось настолько диким, что мы обе, по-прежнему держась за руки, с удовольствием спрятались в своей спальне и терпеливо стали дожидаться, когда привезут ткани, не рискуя выглянуть за дверь этой комнаты. Даже ночной горшок под кроватью больше не смущал ни меня, ни сестру. Разговаривали мы шепотом, и планы наши были вполне очевидны: свалить отсюда как можно быстрее. _______________________________

Глава 11

Сундуки, о которых говорила баронесса, привезли, когда уже совсем рассвело. По моим ощущениям было часов десять-одиннадцать. Глядя в окно, на копошащихся возле телеги мужчин, Анжела недовольно буркнула:

-- Интересно, как они тут без часов живут?

Я тоже не слишком понимала, как они существуют без часов, как время узнают, потому молча пожала плечами. Сестра не унималась:

– Как думаешь, в сундуке только тряпки будут? Или, может быть, что посущественней? – Анжела… Блин, никак не привыкну! Ангела, тряпки здесь тоже должны очень дорого стоить. Их ведь без станков делают. – Ну, все равно какие-то фабрики есть уже. Иначе откуда они нитки берут? – Руками делают, ру-ка-ми! Понятно? Из шерсти крутят, из льна, шелка, – я беспомощно смотрела на сестру, удивляясь, что она не знает таких элементарных вещей.

Пыхтя и задыхаясь, Берг и еще один такой же дюжий мужик внесли в комнату довольно тяжелый и длинный ящик. Да и не просто тяжелый, размеры его тоже внушал уважение. Когда грузчика вышли, в комнату, аккуратно постучавшись в косяк распахнутых дверей, вошел невысокий пожилой мужчина с реденькой, похожей на козлиную, бородой.