Путешествия Гулливера

Из сказанного следует, что Гулливер вовсе не является двойником Свифта хотя такое сближение очень соблазнительно: ведь Свифт и в самом деле в сравнении со многими своими современниками выглядит великаном, и кроме того, как мы уже убедились, Свифт иносказательно изобразил свой собственный опыт служения сильным мира сего. Гулливер вообще не обладает последовательно обрисованным, выдержанным во всех ситуациях характером, какие мы привыкли встречать в романах. Это маска, от лица которой Свифт ведет повествование. В иных местах взгляды автора и его персонажа совпадают, в других - больше или меньше расходятся, а чаще всего Свифт просто потешается над своим незадачливым героем, которого он много умнее.

Да и сами "Путешествия Гулливера" не роман, хотя книга очень напоминает приключенческие романы той поры и всякие описания путешествий, вымышленных и достоверных, в далекие страны. Свифт в данном случае написал пародию на такие книги, а посему, изображая всякую небывальщину, с напускной серьезностью указывает градусы широты и долготы, высказывает предположения о неточностях в существующих географических картах, а то и просто для пущей важности обрушивает на голову читателя целый поток морских терминов, всякие там брам-стеньги и румпели, бизани и булини, знай-де, мол, наших, и мы умеем не хуже других.

В обычных приключенческих романах, в "Робинзоне Крузо" Дефо, например, герой пускался в плавание желторотым, жаждавшим приключений юнцом, а возвращался человеком, умудренным жизненным опытом. Ничего подобного с Гулливером не происходит, хотя он мастерит себе, как и Робинзон, лодку, но только с помощью серого лошака, и шьет себе штаны, но не из овечьих шкур, а из кожи гигантских мышей, а в доказательство своего пребывания в этих удивительных странах привозит среди прочего мозоль с ноги фрейлины и изготовляет себе из этой мозоли... кубок. Можно ли злее высмеять пристрастие читателей и сочинителей ко всякого рода экзотике?

"Путешествия Гулливера" по существу представляют собой цикл памфлетов, соединенных одним героем, и в каждом из них у автора другая цель, вот почему и Гулливер в каждой части (а иногда и в каждом эпизоде) иной - то наивный, то проницательный, то благородный, то раболепный и ничтожный, смотря по тому, какую мысль о человеке и условиях его существования хотел в данном эпизоде проиллюстрировать автор. Взять, к примеру, пребывание Гулливера у лилипутов. Ведь если бы он не сдержал поначалу своей ярости, то легко мог бы стереть с лица земли полчища окружившей его мелюзги. Но он сдержался, потом позволил себя обыскать и добровольно отдал все, что при нем было, потом мы видим, что он уже каждый день коленопреклоненно молит монарха лилипутов даровать ему свободу, потом, незаметно для самого себя, он начинает находить у этого монарха великое множество достоинств... Потом приходит в восторг от дарованного ему указа, в котором по сути перечисляются одни только обязанности Человека Горы и с помощью которого его опутывают многочисленными запретами, гарантируя лишь одно право - свободный доступ лицезреть своего монарха. Тем не менее Гулливер ликует: он теперь "совершенно свободен". Четвертая глава начинается словами: "Получив свободу, я прежде всего попросил разрешения осмотреть Мильдендо, столицу государства". Свобода, при которой для каждого самого невинного шага необходимо испрашивать разрешение! И Гулливер не замечает этой дикой несообразности. Рисуя нам такое поведение Гулливера в первой части, Свифт, по-видимому, хотел внушить нам мысль, что, начав с компромиссов, человек почти неизбежно кончает добровольным холопством и что жалкая, ничтожная среда быстро подчиняет человека своему образу жизни и поведения, заставляет капитулировать перед ней, превращает в духовного пигмея, а это пострашнее, нежели ростом не выйти.

Третья часть посвящена не столько осмеянию конкретных пороков современности, сколько рассмотрению более общих проблем. В одних главах речь идет о состоянии науки (люди хвастают своим разумом, каким же образом они его употребляют для постижения природы и улучшения условий своего существования?), в других - об истории ближайшего столетия и о более отдаленных эпохах (современность отвратительна, но, быть может, в другие времена дело обстояло лучше?), в центре внимания третьих стоит, как мы бы сейчас сказали, проблема долгожительства (не успевают люди достичь зрелости, как приходит пора умирать; а что, если бы они были бессмертны? может, они не стремились бы с такой жадностью к жизненным благам, будь они уверены, что еще успеют ими насладиться? и может, они могли бы тогда улучшить жизнь благодаря своему опыту и могли бы передать его новым поколениям?). Повествование здесь, по мнению большинства исследователей, идет не от липа Гулливера, потому что здесь нет присущего ему чаще всего простодушного изумления человека, открывающего новый мир. Мы слышим здесь скорее иронический и гневный голос самого Свифта. И вывод, к которому он приходит в своих размышлениях, крайне неутешителен: в науке процветает шарлатанство и бесплодное, оторванное от насущных запросов жизни умствование, а приход к власти касты ученых не сулит ничего хорошего, как и власть любой касты; другие исторические эпохи были ничем не лучше нынешнего времени, пора величия человека давно миновала, английские парламентарии в сравнении с сенаторами Древнего Рима напоминают карманных воришек, грабителей и буянов; бессмертие нисколько не прибавило бы людям мудрости и сделало бы их только в тягость самим себе и окружающим. Вполне естественно, что после такого обзора результатов деятельности людей в сфере общественной и духовной и после сопоставления настоящего с прошедшим Свифт переходит в четвертой части к размышлению о том, что же такое человек и что ожидает человечество, если оно и далее будет вести себя подобным образом.

Особое внимание Свифта привлекает проблема государственного управления, проблема власти. Перед нами проходят разные типы правителей: император Липипутии - мстительный пигмей, наделенный непомерным властолюбием и тщеславием; коварный повелитель Лаггнегга, подданные которого принуждены буквально лизать пол у подножия трона; и эта материализованная метафора наглядно выражает крайнюю приниженность человека перед властью; наконец, повелитель летающего острова недоступный и недосягаемый для своего народа, олицетворение крайнего отчуждения, оторванности власти от страны. Ненависть к нему народа столь велика, что, попади он им в руки, они убили бы его вместе со всеми его приспешниками к совершенно изменили бы всю систему управления.

Какой же именно государственный строй представляется Свифту наименьшим из зол (это следует подчеркнуть: не идеальным строем, а именно наименьшим из зол)? По-видимому, тот, который существует в стране великанов. Ее монарх философ на троне, мудрый, терпимый, гуманный. Законов там немного, и составлены они так ясно и немногословно, что возможность различного их истолкования начисто исключена. У этого государства нет никаких тайн от подданных, и там не знают смут и междоусобиц, потому что король, дворянство и народ после неоднократных попыток взять верх друг над другом пришли в конце концов к согласию с помощью взаимных уступок. Некоторые исследователи полагают, что, изображая в третьей части книги мирно беседующими римского республиканца Брута и убитого им диктатора Юлия Цезаря (при этом последний говорит, что считает поступок Брута подвигом, превосходящим все его собственные победы), Свифт хотел на этот раз (третья часть написана позднее всех остальных, хотя Свифт и сделал ее предпоследней) выразить свой новый, более поздний политический идеал - республику. Однако сопоставление этого эпизода со всем тем, что говорится у Свифта по этому поводу в других его произведениях, позволяет все же сделать вывод, что Свифт - сторонник монархии, не деспотизма, а монархии, в которой государь принимает во внимание интересы различных сословий. Во всяком случае, описывая в этой части разного рода несбыточные проекты, Свифт называет самыми дикими из них и неосуществимыми попытки усовершенствовать систему управления, а людей, питающих такие надежды, он считает рехнувшимися. Казалось бы, что может быть нелепее и безрассуднее попыток выводить породу голых овец? Так вот, попытки убедить правителей принимать во внимание нужды своих подданных представляются Свифту куда более бредовыми, да и попросту неосуществимыми; "...в молодости я и сам был большим прожектером", - это печально-ироническое признание, пожалуй, лучше всего выражает вывод, к которому автор пришел на собственном горьком опыте.

При всем разнообразии вопросов, стоящих в центре каждой из частей книги и даже отдельных ее глав, в ней есть несомненная цельность, заключающаяся в движении самой мысли от сатиры на современность к рассмотрению более широких и коренных проблем жизни человека и общества. Эта цельность обусловлена также и единством художественных средств, используемых Свифтом. Воспринимая, например, в детские годы "Путешествия Гулливера" как книгу фантастическую, повествующую о необычайных приключениях в необычайных странах, мы совершенно не замечаем того обстоятельства, что в ней нет ни диковинных растений, ни диковинных животных и не происходит никаких таинственных или непостижимых происшествий. Напротив, вся она проникнута столь характерным для англичан XVIII века - века превращения их страны в самую развитую промышленную, коммерческую и колониальную державу - духом трезвости, практического, земного отношения к миру. Она до предела заполнена описанием вещей, утвари, жилых строений и прочего, описанием, поражающим своей вещественностью, зримостью, точностью. Притом вся ее вещественная, материальная среда та же самая, что окружала современников автора.

Откуда же тогда проистекает у читателя ощущение, что он попал в диковинный мир? От нехитрого приема: сначала все окружающее во много раз уменьшено, а потом во столько же раз увеличено. При уменьшении неожиданно возникал поразительный внутренний смысловой эффект: все, что в повседневных действиях и поступках людей казалось естественным в силу общераспространенного мнения или привычки, все, что демагогически оправдывалось обычно политиканами и государственными деятелями, тотчас обнаруживало свою смехотворность, несостоятельность, бессмыслицу и ничтожность.

Такой прием называется остранением (от слова "странный"): изображение привычного в непривычном виде или с неожиданной точки зрения. Цель его заставить людей, которые воспринимают все происходящее вокруг как нечто само собой разумеющееся и разделяют общепринятые мнения, взглянуть на мир свежими очами, отрешиться от инерции традиционного мышления. Свифт хотел показать ложность многих мнимых ценностей, суетность целей, ради которых люди готовы перерезать друг другу глотку, безмерность притязаний властителей, приносящих в жертву своему честолюбию целые народы, и относительность человеческих представлений о красоте, благородстве, доблести.