Шарафат бесстрашная

Ночной гость

Кадыр-курбаши рыгнул. Провел жирными ладонями по черной бороде и только после этого вытер руки о скатерть. Толстыми пальцами, сплошь в дорогих кольцах, он взял хрупкую пиалу и отхлебнул глоток чая.

«Стал бы тебе этот чай отравой, — от души пожелал ему хозяин дома Каримбай. — Сдох бы ты! Хотя — нет. Пусть сперва расправится с красными нечестивцами, а там, клянусь пророком, я найду способ выпустить из этого толстого брюха кишки». — Так думал богатейший в селении человек Каримбай. Тот самый Каримбай, которому даже генерал в Андижане подал однажды три пальца. А этот жирный боров курбаши заставил Каримбая, первого в округе человека, стоять согнувшись, как какого-то жалкого служку. Разлегся на его коврах, жрет его плов, а хозяину даже сесть не предложит. Правда, прежде, чем сам начал есть, кивнул: отведай! Каримбай проглотил горсть плова, поцокал языком — объедение!

«Боялся, что отравлю, — понял сейчас Каримбай. — Нет, душа моя. Я тебя, придет время, заставлю босого на сковородке плясать. Слыхано ли, такое оскорбление...»

— Ты что, оглох, дорогой! — вывел его из раздумья визгливый голос курбаши. — Я спрашиваю: куда девался Алексеев со своей сворой? — Басмач заскрипел зубами и стукнул кулаком по супе[1] так, что блюдо с недоеденным пловом подскочило и задребезжало. — Ну и рассчитаюсь я с ним! За все сразу. Скольких мы джигитов потеряли! — Он швырнул пиалу. — Хотели напасть врасплох, а сами, как ишаки, напоролись на красных. Какой пес их предупредил? Не знаешь! Никто ничего не знает. Но, аллах свидетель, я до всех доберусь.

— Напрасно гневаетесь, — решился вставить слово Каримбай. — Вы же знаете, надежный наш человек служит в отряде Алексеева. Это благодаря ему вы три дня красных за нос водите.

— Где он, этот твой человек, пес, шайтан?! — закричал курбаши в ярости. — Раз не пришел сегодня, надо было самим его найти. Дрожите все за свои паршивые шкуры.

— Он должен прийти ночью, — все так же мягко продолжал Каримбай.

— Ладно, — отошел курбаши. Он поднялся, высокий и грузный. — Скажи ему: нам оружие нужно. Пусть сдохнет, но достанет, хоть из-под земли. Понял? И чтоб доложил, какая собака нас предала. — Он шагнул к двери. — Хоп[2]. Я пойду. Время позднее. К утру джигиты должны снова собраться. — На лице его, лоснящемся от жира, мелькнуло подобие улыбки. — Говорят, ты еще одну жену недавно взял, а, Каримбай? — спросил он сощурившись. — Что она: молода, красива? Взглянул бы на нее, да некогда. А жаль. — Он решительно вышел из комнаты. Щелкнул пистолетом.

Каримбай видел, как в темноте курбаши широкими шагами добежал до плетня и одним махом перенес через него свое тучное тело. Как большая кошка, как тигр. «Ну что ж, — подумал Каримбай, — пускай ты — тигр, но я — мудр и хитер, как кобра. И, как змей, терпелив».

Едва хозяин затворил дверь, на айване[3] послышались осторожные шаги. На этот раз явился желанный гость.

— Наконец-то, — зашептал Каримбай, схватив пришельца за руки. — Садись, рассказывай, что там стряслось, как красные узнали о налете? Курбаши зол, словно тысяча джиннов!

Гость оглянулся на дверь, прикрыл лицо белым платком.

— Не бойся, в доме — только жена. Она спит. Шарафатхон! — окликнул он и прислушался. — Спит... — При упоминании о юной жене надменное, суровое лицо Каримбая прояснилось. — Досталась она мне, видит пророк, недешево. Сколько сил потратил. О деньгах мулле и родным — уже не говорю. Зато — красавица. Какие эмиру не снились. Не то, что этому толстому ублюдку... Ну, ладно, — перешел он на шепот. — Курбаши велел тебе оружие достать. Пусть умрет, но сделает, говорит.

Гость отхлебнул из пиалы.

— Хоп, — наконец хрипло сказал он, — это я сделаю. А того, кто предупредил Алексеева, я своими руками задушу. Так и передай дорогому курбаши. Зачем ему имя? Я пришлю ему голову красного пса. Скажите дорогому курбаши — он будет доволен.

Гость отказался от протянутой ему пиалы:

— Пора идти. Оружие сюда принести?

— Что ты, что ты! — в испуге вскочил Каримбай. — Закопай на русском кладбище, у часовни. Наши люди найдут.

— Будь по-вашему, — сказал гость и вдруг, ринувшись к двери, рывком распахнул ее.

— Ты что? — позеленел Каримбай. — Там женская половина.

— Какая оплошность, — тяжело дышал гость, — если меня видели или слышали — все пропало.

— Успокойся, — сказал Каримбай. — Я же тебе сказал: в доме никого нет, кроме жены. А она еще маленькая, чтобы мужскими делами интересоваться.

Он проводил гостя и, вернувшись, сам приоткрыл дверь на женскую половину и долго прислушивался. По длинному его лицу блуждала улыбка.

— Спит, — сказал он шепотом. — Ну, ничего, я тебя разбужу, моя горлинка...