Рота стрелка Шарпа

– Патрик! Подбрось меня!

Харпер набрал в грудь воздуха, схватил командира, как мешок с овсом, и толкнул вверх. Ощущение было такое, словно Шарпа подбросило взрывом. Штуцер соскользнул с плеча, но стрелок успел подхватить его за ствол, увидел край стены и лихорадочно выбросил левую руку. Кое-как зацепился, уперся ногой в стену; французы стреляли из ружей, но Шарпу было не до них: прямо на него бежал человек с занесенным над головой прибойником. Шарп ударил первым, и вышло удачно: окованный медью приклад угодил французу по темени. Шарп перевалился через край стены, вскочил, выхватил палаш, и началась потеха.

Семь пуль, рикошетом отскочивших от каменных стен, нанесли орудийной прислуге серьезный урон. Под массивным чугунным лафетом крепостной пушки валялись тела, но несколько человек уцелели, и они бежали к Шарпу. Он взмахнул длинным клинком, отгоняя противника, рубанул – палаш задрожал, рассекая череп. Шарп устрашающе заорал, поскользнулся на свежей крови, вырвал клинок и замахнулся снова. Французы отпрянули. Их было шестеро на одного, но артиллеристы больше привыкли убивать на расстоянии, чем рубиться лицом к лицу.

Шарп обернулся и увидел руку, цеплявшуюся за край уступа. Он ухватился за запястье и втащил в орудийную нишу коннахтца. У того горели глаза.

– Помоги влезть другим! – приказал ему Шарп. – Спусти ружейный ремень!

Пуля просвистела над головой, ударилась в пушку. Капитан круто развернулся и увидел знакомые синие мундиры – французские пехотинцы бежали защитить орудие. Шарп ринулся на них в остервенелости боя, и в голове пронеслась дурацкая мысль: видел бы его сейчас худосочный ублюдок из Уайтхолла!

Может, Уайтхоллу и следовало знать, что делают его солдаты, но мысль была несвоевременная – пехотинцы уже вбегали в узкое пространство рядом с пушкой. Шарп замер, сообразив, что врагов слишком много.

Они приблизились и направили штыки. Палаш не доставал! Шарп махал им, отбивая штыки, но еще один высунулся сбоку, зацепил шинель. Шарп левой рукой схватился за ствол, дернул – француз наклонился вперед, и англичанин ударил его по голове тяжелой медной рукоятью.

Французы напирали. Шарп заметил направленный в лицо штык, увернулся так резко, что ударился о пушку. Без толку размахивая палашом, не удержал равновесия и увидел наставленные сверху штыки.

Кричали на языке, которым Шарп не владел, но голос принадлежал Харперу: ирландский великан орудовал семистволкой, как дубиной. Он перешагнул через капитана, хохоча французам в лицо, размахнулся и ринулся вперед, как его предки на дивных, покрытых утренней росой полях сражений. Сержант пел воинственную песню своего народа; с ним были коннахтцы, и ни одно войско в мире не устояло бы перед их натиском.

Шарп нырнул под пушку и увидел еще врагов – перепуганных. Он рубил, колол, фехтовал, выкрикивал оскорбления. Французы отступали к каменной лестнице позади пушки, а озверевшие солдаты в красных и зеленых мундирах напирали, переступая через убитых, прорубая себе путь. Шарп вонзил клинок в чьи-то ребра, выдернул и увидел, что сражающихся врагов больше нет, только несколько французов у лестницы кричат, что сдаются в плен. Бесполезно! Коннахтцы потеряли в проломе друзей, старых друзей; они деловито прикончили французов штыками. В нише было не продохнуть от запаха свежей крови.

– Вперед!

На стене оставались враги, оттуда могли стрелять. Шарп взлетел по лестнице, узкое лезвие палаша облилось светом горящих наверху огней. И вдруг ночной воздух стал прохладен и свеж – Шарп был на стене. Пехота бежала с укреплений, устрашенная побоищем возле пушки. Шарп стоял на вершине лестницы и смотрел французам вслед.

Подошел Харпер с несколькими красномундирниками из 88-го; из их разгоряченных глоток валил пар.

Ирландец рассмеялся:

– Им хватило!

И впрямь, французы отступали. Только один человек, офицер, пытался остановить бегство. Он кричал, размахивал шпагой, потом, видя, что его не слушают, бросился на британцев – стройный, со светлыми усиками и правильным носом. Шарп видел, что ему страшно. Француз не хотел атаковать в одиночку, но этого требовала гордость, и он надеялся, что солдаты последуют его примеру. Однако те не сдвинулись с места, закричали ему, чтобы не валял дурака, а он все шел вперед, глядя на Шарпа и выставляя шпажонку. Он что-то сказал Шарпу, тот покачал головой, но француз наступал. Шарпу пришлось отскочить и неловко парировать выпад. На холодном ветру ярость испарилась, бой закончился; стрелка раздражала настойчивость француза.

– Уходи! – Он пытался вспомнить, как это по-французски, но не сумел. – Vamos![3]

Ирландец рассмеялся:

– Перебросьте его через колено, капитан!

Француз был до смешного юн, почти мальчишка, но смелый. Он опять наступал, вертя шпагой. На этот раз Шарп прыгнул вперед, зарычал. Француз отскочил.

Шарп опустил палаш.

– Сдавайтесь!

Ответом был новый выпад, едва не задевший Шарпу грудь. Стрелок отклонился назад, отбил. Ярость помаленьку возвращалась. Шарп выругался, кивком указал французу на путь с укреплений, но глупец, задетый смехом ирландца за живое, снова атаковал, и снова британцу пришлось парировать и потеснить его.

Конец фарсу положил Харпер. Он зашел французу за спину и, когда тот глядел на Шарпа, готовясь к новому выпаду, кашлянул.

– Сэр? Мусью?

Офицер обернулся. Плечистый ирландец улыбнулся и, безоружный, очень медленно двинулся к нему.

– Мусью?

Офицер кивнул Харперу, нахмурился и что-то сказал по-французски. Могучий сержант тоже серьезно кивнул:

– Совершенно верно, сэр, совершенно верно.

Огромный кулак вынырнул откуда-то снизу и угодил французу прямиком в челюсть. Тот рухнул, коннахтцы разразились шутливыми криками «ура!», а Харпер уложил бесчувственное тело у края стены.

– Бедный дурачок! – Сержант, невероятно довольный собой, улыбнулся Шарпу и посмотрел в брешь.

Там продолжался бой, но Харпер знал, что его роль в штурме закончена. Он ткнул большим пальцем в сторону рейнджеров, глядя на Шарпа:

– Коннахтские ребята, сэр. Славные вояки.

– Верно. – Шарп улыбнулся. – Где это – Коннахт? В Уэльсе?

Харпер шутливо прошелся насчет английского невежества, но по-гэльски, и капитану пришлось выслушать добродушный смех коннахтцев. Они пребывали в отличном настроении, все, как и сержант из Донегола, радовались, что славно порубились, – будет о чем порассказать долгими зимними вечерами в невообразимом будущем.

Харпер встал на колени рядом с оглушенным французом и стал шарить в его карманах.

Шарп повернулся к бреши. На ее противоположной стороне солдаты 45-го обезвреживали вторую пушку. Они нашли брошенные неподалеку доски, перекинули через траншею, и Шарп восторженно наблюдал, как ноттингемширцы со штыками наперевес бегут по шатким мосткам к орудийной прислуге.

Яростный рев перешел в победный, черная змея поползла из рва в незащищенную брешь, мимо молчащих пушек, на городские улицы. Из дверей и окон постреливали, но редко; лавина британцев катилась с осыпи ко второй бреши, в средневековой стене. Все было кончено.

Или почти все. В старые потерны под средневековой стеной тоже были заложены бочонки с порохом. Теперь французы подожгли запал и побежали прочь. Порох взорвался. Из темноты выплеснулось пламя, полетели древние камни, заклубились дым и пыль, и сразу запахло паленым мясом – передовые ряды победителей полегли ни за грош. Секунду – ровно столько, сколько надо, чтобы перевести дыхание, – стояла потрясающая тишина; затем раздались вопли, уже не торжествующие, а бешеные, и жаждущие мести войска устремились на оставленные без защиты улицы.

Харпер смотрел, как вопящая толпа вливается в город.

– Как вы думаете, нас приглашают?

– Почему бы нет?

Сержант ухмыльнулся:

– Видит бог, мы этого заслужили.

Помахивая золотыми часами на цепочке, он двинулся к пандусу, который вел вниз, к домам. Шарп зашагал следом и вдруг остановился как вкопанный.

Внизу, там, где прогремел второй взрыв, тлел кусок бревна, и он освещал изуродованное, залитое кровью тело в алом мундире с желтыми кантами и золотым позументом. Ноги закрывал кавалерийский плащ с меховой опушкой.

– О господи!

Харпер услышал возглас и посмотрел в ту же сторону. Оба побежали с пандуса, скользя на льду и утоптанном снегу, к Лоуфорду.

Сьюдад-Родриго был взят. Но не такой же ценой, думал Шарп. Ради всего святого, не такой же ценой!