Из озера взметнулись молнии

II

Утро — уже не зимнее, но еще и не весеннее — обрадовало Мартина. Он быстро оделся, умылся, заплатил за ночлег хозяину, тревожно смотревшему на него, и вышел. Еще холодно, но южное солнце ласкает и людей, и землю, а Крстаничину кажется, что оно широко улыбается ему. Белая котловина и покрытый снегом склон горы блестят в лучах солнца, а там, далеко, за постоялым двором, где солнце появится только к вечеру, долина лежит загадочная и мрачная.

Автобус, связывающий окрестные села с городком, мчится по равнине. С десяток пассажиров, среди которых и инженер Мартин Крстаничин, ведут деловую беседу, иногда уставятся друг на друга, замолчат, потом принимаются спорить. Автобус рычит на подъемах, тарахтит на спусках, и вот он уже приближается к небольшому городку, окруженному серовато-белесыми пирамидальными тополями, одинаково высокими и стройными. Улица при въезде в городок тесная и грязная. Вдоль нее выстроились саманные дома — дряхлые, низкие, с кривыми зарешеченными оконцами, зачастую вместо стекол залепленными бумагой. Ближе к центру городка возвышаются несколько домов из темного речного камня. В окнах цветные стекла, парадные двери огромные, резные, с тяжелыми замками и львиными головами из чугуна в качестве колотушек. Центр — большая круглая площадь, когда-то вымощенная камнем, а сейчас вся щербатая. В тридцати метрах от площади в сторонке стоит сахат-кула — часовая башня с облупившейся штукатуркой, дряхлая, часы отбивают время глухим, надтреснутым голосом, слева и справа от нее старинные балканские лавки с широкими деревянными ступенями, потрескавшимися и побелевшими от старости. На ступенях разложены смоква и миндаль в коробках, кукуруза в мешках, соль и толченый красный перец в глиняных горшках. Рядом в двух новых четырехэтажных домах, возвышающихся над низкими, нахохлившимися домишками, размещены просторные, современные магазины. Немного дальше, в пятиэтажном доме из шлифованного камня с обращенными к площади широкими светлыми окнами, прикрытыми выгоревшими на солнце занавесками из довоенного бархата, находится Уездный народный комитет. Здание, построенное после освобождения руками местных каменотесов и строителей, своим великолепием украшает площадь.

В десяти метрах от него автобус рявкнул и остановился. Мартин поспешил поскорее войти в подъезд. Бросив удивленный взгляд на две мраморные колонны при входе, он быстро зашагал по коридору. В приемной с высокого треногого стула навстречу ему поднялся седовласый человек с изборожденным морщинами лбом. На голове какая-то шапка, черная и круглая, новый темно-синий шерстяной костюм сидит мешком, как с чужого плеча, обвисшие усы, из-под густых бровей смотрят светло-зеленые глаза. Он ждал, что Мартин скажет, зачем пришел в комитет, к кому. Но инженер посмотрел по сторонам и без колебания направился к массивным двустворчатым дверям цвета ржавчины, постучал и вошел в кабинет, устланный старыми, вытертыми коврами, на которых едва различались узоры. Справа от входа стояли протертые кожаные кресла с завитушками на подлокотниках и растрескавшимися сиденьями, такие громоздкие, что, казалось, вросли в пол. Письменный стол с резьбой и украшениями остался еще от довоенной канцелярии уездного начальника. Мартин приблизился к человеку средних лет, который сидел за столом и внимательно изучал какие-то документы и списки. Лишь когда Мартин остановился у самого стола, председатель стал медленно подниматься со стула, но по выражению его лица, по собранному в морщины лбу было видно, что он еще не освободился от занимавших его мыслей. Мартин представился, сказал, зачем пришел, и тут председатель, склонив набок седеющую голову, мягко улыбнулся и, словно вспомнив что-то, сказал:

— Мы ждали вас, надеялись, что приедете. Это для нашего края, да и для всего юга, для всей страны такое… что сейчас трудно словами выразить. Пожалуйста, садитесь, — указал он на допотопное кресло.

Из толстой тетрадки с темными корочками инженер принялся вычитывать цифры, время от времени бросая взгляд на председателя. Потом повел разговор о каменщиках, техниках, досках и бараках, телегах, тачках, сказал о том, что надеется на солнечную погоду, которой так знамениты эти края.

— И грузовики нам необходимы, — добавил он, не сводя взгляда с лица председателя. — Чуть не упустил. Без них…

— Грузовики? Не обещаю. Для всех строек, которые у нас до сих пор были, материал доставляли на волах и лошадях. Строители просили для нашего уезда грузовики, но не получили. Обо всем остальном не беспокойтесь. Если кто-то из наших жителей уехал на заработки, поскольку март на исходе, то вернется, как только услышит о начале работ. Люди не только в городе, но и во всем уезде говорят об электрическом свете, о том, как он засияет. Все радуются, ждут…

— Да, многое надо сделать, чтобы этого добиться. Это не такое дело, где все легко дается. Будет трудно, очень трудно. Да вы и сами знаете.

Они разговаривают долго, очень долго, уже и полдень давно миновал, последние лучи солнца освещают горные массивы, села на плоскогорье, стада овец, которым весна сулит долгожданное тепло и траву. На грязную котловину, размокшую от снега с дождем, спускается стремительно темнеющий синий вечер. Председатель и инженер еще беседуют, хотя сахат-кула отбивает непослушное, как кажется Мартину, вечно спешащее время, предвещающее полночь.

— Когда бараки будут построены, вступит в действие и молодежная бригада, стройка притянет к себе много людей. А сейчас, — заключил председатель, — пойдем ко мне домой. Извини только, не назвал себя — Наум Китаноский. Будем знакомы…

— Сердечно благодарю, но мне будет удобнее в гостинице. Там я чувствую себя свободнее, могу лечь, когда захочу, встать раньше или позже. Я сюда надолго, еще успею надоесть…

— У меня тихо, спокойно, — убеждал его председатель. — И спать ложись, когда захочешь, и вставай, когда твоей душе угодно.

Мартин хотя и знал о гостеприимстве южан, однако наотрез отказался ночевать в председательском доме: ему еще нужно поработать, обдумать некоторые детали проекта. Видя упрямство инженера и понимая его, Наум зашел вместе с ним в гостиницу, предупредил директора, чтобы инженера хорошо обслуживали, даже посмотрел его комнату. Лампа моргала на шатком столе, то ярко вспыхивала, то, угасая, начинала коптить. Науму показалось, что она смущена присутствием инженера, потому что именно ему суждено сократить ее век. Он посмотрел на пляшущие тени на стене, на хромой стул, который согнулся, словно извиняясь за свой преклонный возраст.

— Здесь, товарищ инженер, нет условий для работы. Через несколько дней получишь комнату получше. Другой гостиницы у нас нет, извини…

Мартин снял кепку, положил ее на стол, снял пальто и перебросил через спинку стула. Не глядя в смуглое задумчивое лицо Наума, усмехнулся:

— Знаю, товарищ председатель, какие у нас возможности. За такое короткое время после войны невозможно все сделать. Но… — Он протянул обе руки и сердечно пожал руку председателю. — Я работал и в более тяжелых условиях, куда более тяжелых. Однако здоров и бодр. Так вот…

Председатель шагал по темному ночному городу, вспоминая улыбку Мартина, его уверенность. На грязной окраинной улице возле речушки показался его старый деревянный дом. Войдя в кухню, он заметил, что брюки у него в грязи по колено.