Из озера взметнулись молнии

IV

Размытые дождями дороги быстро подсыхают под трепещущими лучами южного солнца, а те, что ведут в Ханово, уже раскатаны телегами, запряженными волами или лошадьми, утоптаны многочисленными пешеходами. Из дальних горных печалбарских сел, из небольших городков колонны людей с мотыгами и лопатами, с одеялами и торбами, перекинутыми через плечо, в заплатанных суконных бечвах[4], в ветхих джемаданах[5] движутся по дорогам и тропинкам в сторону Ханово. Рабочие выгружают цемент, железные прутья разной длины, доски, корчуют лес, штабелями складывают бревна, прокладывают новую дорогу. Неподалеку от одряхлевшего постоялого двора выстроились длинные бараки с крышами, крытыми рубероидом, они как бы напоминают старику о новом времени, а он, исхлестанный дождями, униженно молчит. Каждый день с раннего утра Мартин на стройке, развернув план, он что-то показывает квалифицированным рабочим, объясняет, почему дорога должна идти низиной, какой высоты надо делать насыпь, откуда подвозить землю и щебенку. Комплектует бригады, показывает, где вести кирпичную кладку, бетонировать туннель, назначает бригадиров, часто сокрушенно качает головой, сердится. Ни прорабов, ни техников, никого… Скоро воскресенье, людям надо платить зарплату, составлять списки, получать деньги в банке, пора организовать горячее питание — сколько всего! На одном хлебе живут рабочие… Надо купить посуду, несколько больших котлов. Спят на голых досках — солому еще не привезли. А она так же важна сейчас, как цемент и железо. Ведь все делается человеком, его руками. А кто будет вести учет, чтобы труд оплачивался правильно?..

Мартин торопливо шагал ко взгорью. На поляне, где бук с потрескавшейся корой и ветвями, как узловатые руки, противоборствовал ветрам, он остановился на минуту, загляделся на горный ручей, склонился над ним, напряженно приник губами к воде, а в десяти шагах от него легкими прыжками в чащу леса метнулась лань. На склонах горы уже шелестели листвой дубы и тополя, высоко вздымались вверх сосны, приятно пахло смолой, желтевшей на коре, и этот запах вдруг напомнил ему детство, родимый край, гору Конечку, ее изумительную красоту. Мысли о детстве только мелькнули и мгновенно исчезли. По плану он определил место, где будет брать начало второй водоводный туннель, который соберет все источники и ручьи, стремительно несущиеся с гор. Какая это будет скорость и какая сила! — подумал он. Сила стремительная, как молния. Она даст движение машинам, изменит жизнь.

Он огляделся вокруг, и ему стало жаль стройных сосен и могучих дубов, которые через день-два падут на землю. Крепежный

лес для туннелей, пока железобетон не схватит накрепко, уже есть, только вот лопатами копать очень долго, да еще перетаскивать землю… Много потребуется времени, и сам не знаю сколько. Голыми руками, без машин начинаем дело. Нам хотя бы один бульдозер, каток, несколько отбойных молотков… Придется требовать, настаивать. Да, Управление должно нас этим обеспечить. Да, пусть руководство выкручивается, как умеет, а самое необходимое для строительства предоставит! Ну вот, не успел начать работу, а уже требую одно, другое… Нет, только то, без чего не обойтись.

Он спустился по склону, пересек доживающую последний год старую дорогу и зацепился за колючую ветку ежевики своими видавшими виды галифе, протертыми, с заплатами на коленях. Остановился, отцепил колючки и зашагал быстрее. В поселке возле крайнего барака Мартин заметил человека, в облике которого было что-то знакомое. Он напряженно глядел на бараки, где жили рабочие, глаза его были полны ненависти и немой злобы.

Да ведь это хозяин постоялого двора, но несколько недель назад он не был таким седым. Что с ним такое? Верно, мысли тяжелые мучают, что без хана останется нищим, с голоду помрет. Наверняка вбил это себе в голову. Мартин подошел ближе, но Петко, не спускавший глаз с бараков и хмуривший и без того морщинистый лоб, что-то бурчал себе под нос и не слышал шагов. Мартин громко поздоровался и остановился перед ним. Только тогда Петко вздрогнул, словно очнувшись от кошмарного сна, попятился и полоснул инженера злобным взглядом.

— Что задумался, без хлеба не останешься. Ну что ты так смотришь на меня? Я сюда приехал ради людей.

— Жизнь у меня отнимаете, все, что есть у меня… — пробормотал Петко.

— А что тебе дала эта старая развалина? Чем осчастливила? — убеждал его Мартин. — Прошло то время, когда людей по миру пускали, прошло безвозвратно. Ведь ты, Петко, можешь получить работу, если хочешь, людей у нас не хватает, а тебе подыщем легкую работу, будешь помогать на кухне. Что скажешь? Разве это не лучше, чем угождать приезжим в твоей развалине, ломать голову, как выплатить налог государству…

— Скажешь тоже! Придется расстаться со всем, что у меня есть, с постоялым двором, с домом, — и от этого мне будет лучше? Ведь и дом мой снесете… А жить-то как без него?

— Зачем же дом? Кто тебе это сказал? Чего только не болтают люди!

— Как зачем? Ты это лучше меня знаешь! Разве котловину не зальют водой? Какое-то джоле[6] здесь будет… Все об этом говорят, а ты не знаешь? Давай, делай свое дело, но берегись, придет народ и все это… — Он несколько раз рубанул рукой в воздухе.

Мартин хотел уже было уйти, оставить разгорячившегося старика одного, но, посмотрев на его искаженное лицо, сказал:

— Да, нелегко тебе, хан кормил тебя — как-никак, а кормил. Но жизнь у тебя будет лучше, когда перестанешь днем и ночью гнуть спину в своем заведении… И не смей мне грозить! Угрозой ничего не добьешься. Мы знаем, что делаем.

Петко смотрел тупо и тускло, шамкая губами, потом сел на корточки, обхватил колени, но вдруг, словно вспомнив что-то, поднялся, решительно шагнул к Мартину и, в упор глядя на него, спросил:

— Куда нам податься, когда вы снесете наши дома? По миру идти, милостыню просить? Куда?..

— Успокойся, Петко! Тише, я не глухой. Сперва мы построим новые дома, а потом уж переселять начнем. Кто здесь распространяет всякие слухи?

— Ну где? Где мы поселимся? — кричал Петко. — Мы же люди, должны знать, где будем жить, какую землю пахать. Ведь люди не скотина, чтобы гнать их в шею — давай убирайся куда угодно. Гони, пока не сдохнут!

— Все, кому нужна земля, получат ее. А здесь какая у вас земля? — тоже повысил тон Мартин. — Да никакая! Дом и полгектара, в лучшем случае — гектар земли, да и то один кусок здесь, другой там. И что за земля! Горе, а не земля — тощая, бесплодная.

— Я спрашиваю, в каком краю мы будем жить, куда нас выселяете? Какую землю будем пахать? — кричал Петко прямо ему в лицо.

Об этом скажут вам в местных органах власти. Ничего от вас не скроют.

— А разве еще не знают, куда деть столько людей? Тоже мне власть!

— Знают, как не знать. Дай срок, и об этом власть вам скажет. Ведь за один год мы строительство не закончим, будем здесь несколько лет.

— А сколько нам суждено жить между небом и землей, не ведая, где будут наши очаги? Мы же не птицы, а люди. Не бездомные бродяги. Что это за власть такая? Так швырять людей… Это не власть! Бесовское это дело!

— Я не знаю где, пока мне не говорили. Может, новый поселок выстроят возле озера. А может… Узнаем, наберись терпения.

— Приехал сюда нашу землю забирать, а не знаешь, что будет с народом, где жить будем… Кто ты такой? Какого дьявола сюда явился?

— Давай не злись. Не кричи! Ведь на твоем клочке земли не проживешь, да и в моем селе Брежеве земля не может прокормить людей. Знаю я, зачем сюда приехал! Знаю, что делаю. А ты, Петко, попридержи язык! Старый человек, а говоришь бог знает что! Даже на власть голос поднял.

— А почему бы и не поднимать? А почему она нас гонит отсюда? В чем мы провинились? Какую ссылку вы нам приготовили? Вот что мне душу жжет. Куда я подамся на старости лет? Разве не ясно тебе это? Хоть мы и неученые, а кое-что понимаем… Ты, говоришь, — голос старика смягчился, — из Подуевского. Я знаю, это в горах, с нами по соседству. И там есть река и котловина. И там живут люди.

— Да, живут. Но как живут?

— Живут как могут. Живут тем, что имеют… Ты наш человек, земляк ведь наш, а пришел разорять села?! Будто и впрямь наш человек? Нет, ты сам дьявол! Я жизнь отдал за этот хан! Дни и ночи под землей проводил, уголь рубил, куда тебе до меня… Отправляйся лучше в свои края, там и строй, делай что хочешь. Зачем ты сюда пожаловал? Хочешь здесь все перевернуть вверх дном, все затопить, разрушить! — гневно кричал старик. — Убирайся отсюда, пока цел! Не с добром ты сюда пришел! Иди осчастливь своих земляков там, в Подуевском!

— Выслушай меня, Петко. Да слушай, что тебе говорят: в Подуевское другие поехали, они и строить будут там, и реки там будут укрощать. Подумай об этом, разберись, ты ведь не ребенок.

— Подумай, говоришь, а я думаю, еще как думаю! В твоем краю, говоришь, реки. А здесь — ручьи, где здесь реки? Реки далеко отсюда, у нас земля жирная, воды вдосталь, хоть клочок, да свой. Так что же, пусть идет ко всем чертям? Этого ты хочешь? Но нас не проведешь! Люди ночами не спят, я тоже все думаю о земле-кормилице. Неужто можно разрушать то, что еще деды-прадеды холили? И мой хан под воду? Ну гляди, мы можем и по-другому! — Словно испугавшись своих слов, старик повернулся и пошел к постоялому двору, но вдруг остановился. — Помни, ты, ученый человек, многие люди жизнь отдадут за свой дом, за добро, за эту землю, что пашут и засевают! — крикнул он.

У порога Петко остановился, всплеснул руками, растворил тяжелую дубовую дверь и, сгорбившись, вошел. И тут же торопливо открыл окно, высунулся всем телом, словно хотел выброситься, и снова закричал:

— Ты, бесовское отродье, своими руками придушу тебя! Я хоть старый, а в них еще есть сила. Да что я, все люди этого края на куски тебя разорвут! Растерзают, растопчут! Плевать будут тебе вслед! Помни это! — И он с треском захлопнул окно.