Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией

Я спросила мнения Бет, какие вопросы в сфере психотических расстройств общество понимает неверно или недостаточно хорошо. «Да вот вся эта болтовня типа “Дайте людям информацию, тогда они будут самостоятельно обращаться за помощью”, – ответила она. – Если человек не может доверять своему разуму, поскольку тот захвачен химическими веществами, не позволяющими ясно мыслить, нужно помочь ему обратиться к врачу – и, возможно, даже заставить это сделать. Как при болезни Альцгеймера. Я не говорю, что люди с параноидной шизофренией – слабоумные или тупые, но они утрачивают способность принимать рациональные решения».

Разум захвачен. Разум утратил способность принимать рациональные решения. Там, внутри, кто-то есть, но он уже не тот, кем мы считали его раньше. Депрессию часто сравнивают с диабетом: в обоих случаях ты не виноват в своей болезни и будешь в полном порядке, если просто примешь меры. Шизофрению, напротив, сравнивают с Альцгеймером: ты по-прежнему не виноват в своей болезни, но излечение невозможно. Хотя ты не желал и не желаешь быть бременем для других, все равно будешь им, пока не умрешь.

У меня тоже есть опыт лишения личной автономии, без которого не обходится недобровольное лечение. А еще есть опыт лишения статуса после того, как меня признали человеком, не осознающим собственную болезнь. Меня госпитализировали против моей воли в 2002, 2003 и 2011 годах, и медицинские отчеты моей первой недобровольной психиатрической госпитализации свидетельствовали, что у меня был «недостаточно высокий инсайт».

Ужас недобровольно госпитализированного человека трудно передать словами. Тебя пугает ощущение насильственного водворения в замкнутое пространство, которое нельзя покинуть. Ты не можешь узнать, как долго ты там пробудешь, потому что это никому не известно. У тебя нет вещей, которые ты любишь: личного дневника, браслета, который тебе подарила бабушка, любимых носков. Плюшевого медвежонка. Там нет компьютеров. В больницах, где побывала я, единственными разрешенными телефонами были городские, которыми можно было пользоваться только в определенные часы дня и в течение определенного времени. Это создавало среди пациентов конкуренцию за доступ к телефонам и провоцировало ссоры, если кто-то, по мнению остальных, разговаривал слишком долго.

Ужас недобровольно госпитализированного человека трудно передать словами.

Иногда близким разрешают принести на время посещения вещи, которыми ты дорожишь. Это происходит лишь после того, как их осмотрит медсестра. Часто вещи не проходят барьер контроля, потому что у них есть острые углы или провода или предмет одежды сочли небезопасным. Ты не имеешь права выбирать себе еду по своему вкусу, а в том ограниченном выборе, который все же есть, присутствуют лишь одинаково отвратительные варианты. Тебе указывают, когда ложиться спать и когда просыпаться. Если ты проводишь слишком много времени в спальне, это трактуют как антисоциальное поведение; если сидишь в общих помещениях, но не взаимодействуешь с другими пациентами, то у тебя, вероятно, депрессия, ты слишком замкнут или, возможно, даже кататоничен. Все люди в известной мере загадочны друг для друга, но пациенты с психическим заболеванием особенно непостижимы. Нам нельзя доверять ни в чем, включая наши собственные ощущения.

Нам удается ненадолго заглянуть во внутреннюю жизнь Реганы до того, как она становится одержимой. В одном из эпизодов Крис устраивает сцену в коридоре где-то за спиной Реганы, которая находится перед камерой на переднем плане, в другой комнате. Когда Крис выкрикивает: «Нет, и не проси меня успокоиться, черт тебя побери!», камера задерживается на Регане, которая угрюмо усаживается на стул. В другой сцене камера задерживается на испуганном лице Реганы, когда Крис интересуется источником стука на чердаке. Мы не представляем, что происходило в душе Малкума, если не считать показаний обвиняемых о каком-то мучительном непонимании им своего психического состояния. По их же показаниям в тот момент, когда начались выстрелы, он восклицал: «Что ты делаешь? Что ты делаешь?» Вместо внутренней жизни больных мы видим кошмары, из которых необходимо выбраться. Мы видим одержимость, поглотившую милую девочку или мальчика-книгочея, которых, как считают окружающие, давно уже нет. В историях о том, кем были эти люди до прихода болезни, зла или одержимости, включая историю члена семьи Бет, упор делается не просто на их нормальность, но и на добродетели и способности.

Когда я утверждаю, что Соломон, считающий «вероятной реальностью» шизофрении стирание личности, не прав, я понимаю, что это звучит как протест. Когда я обсуждала эту теорию с подругой, она предположила, что я, возможно, просто придираюсь. «Откуда ему-то знать?» – спросила она. И в том же духе: «Разве каждый человек сегодня точно такой же, каким был десять лет назад?» Конечно же, тот факт, что я больше не слушаю группу Yo La Tengo, и полная уверенность (как когда-то), что в моей душевой установлены камеры наблюдения, – не одно и то же. Это не то же самое, что средь бела дня видеть в галлюцинациях кишащий червями труп в машине. Однако я признаю за собой способность делать выбор: отвергать образ или восприятие, которое подкидывает мне мой опыт шизофрении. Насколько я могу судить, на опыт Малкума Тейта он не похож. Я не защищаю Малкума, но мне сложно составить мнение о человеке, о котором мы судим только по чужим воспоминаниям. В них он предстает лишь как «проблемный ребенок» и источник «кошмара», из-за которого сестра застрелила брата.

Убийство Малкума Тейта – крайность, показывающая, что может произойти в семье, когда все варианты мирного взаимодействия с шизофреником исчерпаны. Бремя заботы угнетает и ломает людей. В суде Лотелл Тейт описывала свое преступление как акт любви: «Я сказала Малкуму, я сказала ему: “Малкум, я люблю тебя, и я хочу для тебя только самого лучшего, прости меня” – и выстрелила в него… И снова говорила: “Малкум, я люблю тебя, и прости меня” – и снова стреляла, пока он не перестал шевелиться».

И все же жюри совещалось всего час, прежде чем вынести вердикт. Лотелл Тейт была приговорена к пожизненному тюремному заключению; ее мать была приговорена к 10 годам за соучастие, впоследствии приговор был смягчен до одного года тюрьмы и 5 лет условного осуждения. Судья Дон Рашинг, оглашая приговор Лотелл, сказал, что детали убийства Малкума «были поистине чудовищными» и это «самое жестокое и бесстрастное убийство», какое он «видел за все время своей судейской практики».

Лотелл подала одну апелляцию в местный суд, а затем апелляцию в Верховный суд Южной Каролины. Прошение было отклонено в 1990 году. Она снова подала апелляцию в 1991 году и снова получила отказ; ее последняя апелляция была отклонена в 1992 году. После этого отказа Лотелл перестала принимать лекарства от диабета и умерла в тюрьме штата Южная Каролина в 1994 году. И хотя речь не столько о ней, я представляю, каково это – убить своего брата. С одной стороны, мне кажется, что 13 выстрелов – это все-таки лишнее. С другой, я представляю ужас сестры, над постелью которой ночью нависает безумный. Он утверждает, что послан Богом, чтобы убить твою дочь. Он кажется одержимым и способным на что угодно, в том числе и выжить после множественных огнестрельных ранений. И ты стреляешь в него, даже если ты когда-то любила его или любишь до сих пор.