Лица

Она очень «ревучая». Подошла в Москве к могиле Неизвестного солдата, постояла минуту и разревелась навзрыд. Совершенно не переносит чужих слез, и если при ней кто-то начинает «моргать», она восклицает: «Люди, что же это вы со мной делаете!» — и плачет дуэтом. Говорит: «Нервы сдают, была я крепче».

Была! А сейчас? Вся ее работа с детьми — это постоянное напряжение, ощущение ответственности. Каждые экспедиционный отряд — это двадцать — двадцать пять человек, все из разных семей, разные характеры, и единственное, в чем дети одинаковы, так это в том, что они дети. Стало быть, как бы не упали в яму, не утонули в реке, не подорвались на противотанковой гранате, не пережили больше того, что им положено переживать, раскапывая безымянные могилы.

Валентина Ивановна умеет одновременно и есть, и читать, и копать землю, и говорить, и даже спать, при этом зорко видя, что делают «розбышаки». Часовой на круглосуточном посту.

Был однажды такой случай. Стояли лагерем на окраине села Мариновки, закончили раскопки и собрались домой. На прощание развели костер, в котором, кстати, решили сжечь свои «отходы». И вот ребята готовы в путь. Отряд выстроился на возвышенности, внизу был догорающий костер, ждали только, когда совсем догорит — и в дорогу. Вдруг Валентина Ивановна решила проверить, не оставил ли кто чего на месте стоянки, и стала медленно спускаться вниз — к костру. Она пошла, не заметив, что один мальчишка не просто побледнел, а даже закрыл глаза от ужаса: он единственный знал, что в костре лежат патроны, которые в любую секунду могут взорваться. А Валентина Ивановна, приближаясь к костру, изредка наклонялась и громко спрашивала: «Чья ложка? Чей носок?» Вот тут и рвануло. Она упала как подкошенная, ничего не понимая, почувствовав сильный удар в руку и предплечье. Ребята с насыпи кинулись к ней, первым подбежал тот самый мальчишка, но Валентина Ивановна, увидев брызнувшую кровь, приподнялась и громко крикнула: «Назад! Назад!» — но куда там, разве их остановишь. Ребята окружили Ващенко, увидели меловую бледность ее лица, окровавленную руку, раскиданные остатки костра. Немного позже в медпункте села фельдшер вынул из руки и предплечья Валентины Ивановны одиннадцать мелких осколков. И тогда подошел к ней тот самый мальчишка и сказал: «Валентина Ивановна, это я». — «Что я?» — «Я бросил патроны». — «Зачем?» — «Хотел знать, как рванет». — «Ты что, в кино не видел?» — «Там холостые…» Никакого «разбирательства» да еще с «выводами» она устраивать не стала, а в дневнике появилась такая запись:

«Любовь к Родине начинается с горячей привязанности к своему дому, своей школе, своему городу и селу. Но это глубокое чувство усиливается во много раз, если еще с детства ребята с в о и м и р у к а м и как бы приоткрывают тяжелый занавес истории, за которым не как в кино, а по-настоящему рвутся снаряды и гибнут люди…»

Идеальный она человек или не идеальный? Право, не знаю. Какой уж есть. Самая яркая краска в ее портрете — любовь к ученикам, исступленная, всепонимающая, даже к тем, которых иначе, чем «тупоголовые» или «трудные», редко кто в школе и называет. А для нее они — «розбышаки», и в этом слове, как ни прислушивайся, ни злобы не услышишь, ни жалобы. Когда она заболевает, в ее классе не орут «ура» истошными голосами: отпускают ребят домой, а они в полном составе притопывают к Валентине Ивановне.

Совершенно беззащитная, когда дело касается лично ее, Валентина Ивановна становится жесткой и бескомпромиссной, обороняя детей от чьего-нибудь плохого отношения. Прежде, бывало, она с презрением относилась к мужчинам, произносящим при детях скверные слова. Теперь же кидалась на них тигрицей: «Не сметь! Дети!»

К сказанному я добавлю, чтобы не создавать у читателя впечатления перебора в положительных качествах Валентины Ивановны: какие-то достоинства были у нее изначально, какие-то обнаружились в процессе общения с детьми, а каких-то и вовсе не было, они родились наново. Она утратила, к примеру, излишнюю робость, которой отличалась прежде. Появилась у Валентины Ивановны сверхвнимательность, стала она наблюдательной, научилась анализировать собственные поступки — она говорит: «казниться», — чего раньше не делала, и бывали случаи, когда Валентина Ивановна извинялась перед детьми, причем публично, перед всем классом, и все из-за того, что доброты в ее характере всегда оказывалось больше, чем строгости, что и приводило к ошибкам. Кстати сказать, доброта и нежность к ребятам пополнились нынче ощущением родственности с ними. Это, вероятно, и есть истинная любовь к детям.

Как видит читатель, Валентина Ивановна сама менялась, общаясь с детьми, что можно считать закономерным: не секрет, что не только взрослые воспитывают детей, но и дети взрослых.

В личности организатора, в его искренности, неистовости, страсти, в умении начать дело и продолжать его, пока ходят ноги, работает голова и стучит сердце, заложен еще один ключ к пониманию причин успеха.

ФОРМА. Официально датой рождения отряда считается 25 ноября 1967 года: в тот день они в полном составе вышли на линию Миус-фронт, где когда-то стояли насмерть шахтерские дивизии. Вышли не для того, чтобы играть, а с целью более существенной: познакомиться на месте с героическим прошлым земляков.

Уходили с главной площади города, от памятника В. И. Ленину, в обстановке торжественной и громкой: были речи, напутствия ветеранов, сдача рапорта, барабанный бой и «смирно, равнение на знамя!» — стало быть, и знамя уже было, и отряд был одет в одинаковые зеленые буденовки и полупальто цвета хаки с погонами «РВС», — к тому времени, выходит, они и форму себе пошили, и придумали название отряду.

Атрибутика в детских организациях опережает дело, что, может быть, и правильно, если в меру.

Здесь мера, кажется, была соблюдена. Валентине Ивановне хватило педагогической мудрости и еще интуиции, чтобы не захлестнуться игровой формой в ущерб содержанию. Возьмите хотя бы относительно скромное название отряда: не «Эдельвейс» и не «Прометей», а «РВС» — разведчики военной славы. И еще пример: тогда же, в 1967 году, едва организовавшись, они решили «бороться, — как сказано в официальном документе, — за присвоение отряду имени Героя Советского Союза Л. Л. Шестакова», но позволили себе получить это имя лишь восемь лет спустя, в 1975 году.

Валентина Ивановна и тут не торопилась, исходя из того, что надо не только носить имя, но и ему соответствовать.

Мне остается сказать, что, создав отряд, они приняли в него всех желающих, сделав общешкольным, в том числе «розбышаков» Валентины Ивановны. В уставе «РВС» оговорили два непременных условия: согласие родителей и участие ребят в «трудовых десантах», поскольку все мероприятия отряда, проводимые по решению его штаба, финансировались за счет средств, заработанных эрвээсами. Стало быть, и устав у них был, как у «настоящих», и штаб, и, конечно же, командир отряда, и комиссар, и фирменные бланки, изготовленные типографским способом, и даже собственная ячейка на главпочтамте.

ДЕЛО. И все же не будет ошибочным полагать, что второе рождение отряда, которое я назвал бы истинным, состоялось летом 1971 года, когда ребята впервые взяли в руки лопаты и сняли первый слой земли. Это было настоящее дело, без которого желание детей, даже очень высокого накала, начало бы постепенно тлеть, а затем погасло бы, как гаснет костер, в который не подкладывают дрова.

Четыре года ушло у них, таким образом, на созревание, подробности которого я намеренно опускаю, поскольку ими сегодня мало кого удивишь: отряд вел интенсивную переписку с ветеранами войны, собирал документы, накапливал сведения, — иными словами, занимался деятельностью в значительной степени «бумажной». Говоря так, я вовсе не желаю эту деятельность принизить или представить бесполезной, но с высоты нынешних забот отряда она выглядит более иждивенческой, чем созидательной, и во всяком случае этапной.

Вспоминаю в связи с этим музей, созданный в одной московской школе. Ребята установили адреса оставшихся в живых ветеранов легендарного авиаполка, разослали им письма, получили в ответ фотографии, документы, воспоминания, подобрали соответствующую литературу — о полке достаточно много писалось и во время войны, и после, — уложили все это в отдельной комнате под стекло, наклеили на стенды, и вот вам, пожалуйста, — музей. А на одной из встреч с ветеранами заслуженный летчик, Герой Советского Союза, спросил: «Дорогие поисковики и разведчики, вы просили меня рассказать вам «что-нибудь интересное», помочь в создании музея, прислать вам материалы, сообщить «что-то важное», — я все это сделал. Но скажите, пожалуйста, а что вы сами делаете?» В зале наступила, говорят, недоуменная тишина, «разведчики» потупили взоры. Ветеран же, улыбаясь, весьма доброжелательным тоном продолжал: я, мол, советую вам, дорогие товарищи, выйти из школьных блиндажей, где вы окопались среди документов, и повести крупное наступление, но не с помощью бумаг, а с помощью реальных дел.

Мы часто говорим о деловитости, но не менее часто принимаем за деловитость суетность, видимость дела, способность пользоваться атрибутикой «делового человека»: вести точный учет исходящих и входящих писем, не опаздывать, знать расписание забот на завтра и послезавтра, кратко высказываться, заседать, ставить вопросы, вовремя обзванивать нужных людей и так далее. Но все это пока еще не дело, а всего лишь видимость, поскольку надо бы уточнить, что за письма входящие и исходящие, куда не надо опаздывать, чему посвящены заседания и во имя чего исхожены километры или сделаны телефонные звонки. Иначе говоря, в основе деловитости должно лежать д е л о, и непременно полезное, общественно значимое, не пустое, а критерием деловитости должен быть р е з у л ь т а т — не количество разосланных писем и проведенных заседаний. Результат! — и не что иное.

Поворот к настоящему делу произошел у эрвээсов не случайно, они уже были готовы к нему, понадобился первый толчок, и он оказался такой эмоциональной силы, что ребята до сих пор не могут опомниться. А было так. В Москве в Музее Вооруженных Сил, куда отряд приехал на экскурсию, ребята вдруг заметили в конференц-зале человека в генеральской форме и тут же его узнали: Кожедуб! Узнав, немедленно онемели, замерли, «не отличишь от экспонатов», сказала Валентина Ивановна. Она же сама не сдрейфила и подошла, увлекая за собой детей. Весь разговор длился всего три минуты и в памяти знаменитого летчика вряд ли сохранился: «Откуда будете?» — спросил Кожедуб. «Из Донбасса». — «Там много наших полегло. У вас есть материалы о летчиках?» — «Пока еще мало». — «Зря, — жестко сказал Кожедуб и произнес затем фразу, поразившую ребят трагической правдой и простотой: — У летчиков нет могил». В его глазах, по воспоминаниям Валентины Ивановны, появилась тоска, и он сразу потерял интерес к беседе.

У летчиков действительно нет могил… В 1943 году в небе Донбасса воевала Восьмая воздушная армия. В ее составе был 69-й полк, впоследствии ставший гвардейским. Он один дал стране двадцать пять Героев Советского Союза, в том числе четырех — дважды. Это были летчики отчаянной храбрости и завидного мужества, но соотношение с немцами в ту пору было один против двенадцати. И фашисты гибли, но и костями советских летчиков усеян Миус: в то лето наши штурмом брали Саур-Могилу. За неделю боев теряли полки, и писари привозили в штаб армии их знамена.