Воспоминания о России. Страницы жизни морганатической супруги Павла Александровича. 1916—1919

V

Заседания Думы становились все более бурными. Там не стеснялись обвинять правительство, постоянно метя в государя через критику его министров. Мы жили совершенно уединенно, в спокойном Царском, поскольку назначение инспектором гвардии давало великому князю возможность жить там, где он пожелает, однако были в курсе происходившего опасного развития событий, а чтение газет делало нас нервными и встревоженными. Продовольственное снабжение Петербурга становилось все более и более редким. «Хвосты» у булочных в сильные морозы вызывали народный ропот. Все это революционеры тщательно готовили заблаговременно.

Император находился в Ставке, и мы приближались к роковым дням конца февраля. Уже 23 февраля, на шумном заседании Думы, Шингарев и Скобелев, один кадет, другой эсер[30], кричали и настаивали на отставке правительства, не способного накормить народ. Правительство бездействовало, не ездило в Думу и, казалось, игнорировало ее.

24 февраля /9 марта разразились забастовки, и рабочие массами высыпали на улицы, но все было спокойно, и народ, как добрый ребенок, шутил и смеялся с отрядами казаков, патрулировавших город. В этот день появилось красное знамя, эта мерзкая тряпка. Несмотря на эти признаки, сообщавшиеся нам по телефону, газеты не писали ни о стачках, ни о начинавшихся беспорядках. 25 февраля раздались крамольные призывы «Долой правительство!» и первые ружейные выстрелы. На некоторых улицах возникли беспорядки, подавленные войсками, еще верными правительству; но уже 26 февраля/11 марта, в воскресенье, начались настоящие бои. Полки стояли твердо, и вечером нам телефонировали, что все спокойно и что по улицам передвигаются одни лишь патрули.

В понедельник, 27/12, полное отсутствие газет вызвало у нас предчувствие самого худшего. В Царском мы не испытывали недостатка ни в чем, но в Петрограде не хватало хлеба. Все это, повторяю, было организовано революционерами. Мои дочери телефонировали мне из города, где стрельба все усиливалась, а войска начали переходить на сторону бунтовщиков. Около двух часов из Петрограда приехал некий Иванов, клерк у нотариуса, честолюбивый молодой человек. Я его знала потому, что мы вместе работали в комитете помощи нашим военнопленным, я была председателем комитета, а он вице-председателем. Я расскажу о нем позже. Он приехал сообщить нам о важности момента и умолять великого князя как можно скорее вызвать императора из Могилева.

– Еще ничего не потеряно, – сказал он. – Если бы император появился на белом коне у Нарвской заставы и триумфально въехал в город, положение было бы спасено. Как вы можете быть такими спокойными?

В этот момент вошел князь Михаил Путятин, управляющий царскосельским дворцом. Все вместе мы решили, что император наверняка в курсе ситуации, что он знает, что ему следует делать, и лучше предоставить ему свободу действий. Увы! увы! были ли мы правы?

Снова зазвонил телефон. Восставшие взяли штурмом арсенал, и в этот момент мы почувствовали, что земля под нашими ногами задрожала. Тюрьмы были открыты, и все каторжники стали во главе движения. К концу дня 27/12 в руки революционеров перешла Петропавловская крепость. Мало-помалу полки переходили на сторону наших врагов, и в Царском рассказывали, что 1-й стрелковый, расквартированный в этом городе, выступил, чтобы присоединиться к мятежникам. 28 февраля/13 марта были подожжены Дворец правосудия, квартальные участки полиции, дом министра двора графа Фредерикса! Тем временем правительство не нашло иного решения, кроме как объявить о роспуске Думы до Пасхи. Оно имело на этом указе подпись императора, по-прежнему находившегося в Ставке. Другой указ, изданный революционерами, сообщал, что «Государственной думе не расходиться, всем депутатам оставаться на своих местах». Родзянко, один из главарей мятежников и один из главных ответственных за бедствия России, решил известить императора и командование армией о серьезности положения и потребовать назначения главой правительства лица, пользующегося доверием народа. Дума все дальше заходила в своей революционной дерзости. Она сформировала Комитет общественной безопасности из Родзянко, Керенского, Шульгина, Милюкова, Чхеидзе и других зачинщиков беспорядков, которые действовали заодно с возникшим вскоре Советом рабочих депутатов.

Во вторник, 28 февраля/13 марта, около десяти часов вечера мне позвонил по телефону посол Франции. «Я беспокоюсь за вас, дорогой друг, – сказал он мне, – здесь ад, повсюду стрельба! У вас, в Царском, спокойно?» Я ему ответила, что у нас царит полнейшее спокойствие. Я посмотрела в окно: чистое голубое небо, под лучами солнца тысячей огнем искрился снег; никакой внешний шум снаружи не нарушал покоя природы… но это продолжалось недолго.

После обеда я вышла в любимую мною маленькую Знаменскую церковь, где в течение всей войны я ежедневно черпала немного надежды и успокаивала тревоги. Я отметила необычное возбуждение. Неряшливо одетые солдаты, в сдвинутых на затылок фуражках, засунув руки в карманы, прогуливались группками и смеялись. Рабочие ходили со свирепыми лицами. С сжимающимся сердцем я сразу же вернулась, спеша скорее увидеть великого князя и моих детей. Великого князя я нашла в крайней тревоге. Неизвестность о судьбе императора, которого он любил, не давала ему покоя. Он ходил по своему кабинету и нервно теребил ус. Он спрашивал себя, не стоит ли ему поехать к императрице, которую не видел после отъезда сына, когда телефонный звонок из дворца сообщил великому князю, что императрица просит его прибыть немедленно. Было четыре часа. Как только автомобиль домчал его до места, он через несколько мгновений был приглашен к государыне. Она приняла его плохо. Спросив о подробностях происходящего в Петрограде, она довольно жестко сказала ему, что если бы императорская фамилия поддерживала императора вместо того, чтобы давать ему дурные советы, ничего из случившегося не произошло бы. Великий князь ответил, что ни император, ни она не имеют права сомневаться в его верности и преданности, что сейчас не время вспоминать старые раздоры, необходимо во что бы то ни стало, чтобы император возвратился как можно скорее. Императрица ответила, что он вернется завтра утром, 1/14 марта. Великий князь пообещал ей встретить его на вокзале и попрощался с императрицей, удостоверившись, что ни ей, ни детям, которые все болели, не угрожает никакой опасности и что их надежно охраняют.

Около семи часов вечера прошел слух, что угрожающая возбужденная толпа рабочих оставила фабрики Колпино и направляется в Царское. Немного испугавшись, мы решили, что великий князь и я отправимся к вдове нашего посланника в Персии, г-же Шпейер, другу, которая три года работала в моей благотворительной мастерской и которая, ввиду возможных беспорядков, часто предлагала мне свое гостеприимство. Владимир, две мои дочери и их бонна-француженка Жаклин должны были отправиться к г-ну и г-же Михайловым, которые постарались принять их как можно лучше и устроить им праздник. Мы покинули дом около девяти часов вечера. По улицам ходили патрули с белыми повязками на левой руке. Мы не знали, остались ли еще верные войска или все перешли на сторону восставших. Наш автомобиль несколько раз останавливали, но, видя в нем великого князя, козыряли ему и пропускали. Г-жа Шпейер уступила нам свою спальню, и не было таких знаков внимания и предупредительности, которых она бы нам не оказала, пока мы находились под ее крышей. Мы почти не спали, время от времени слышались выстрелы, и я воображала себе наш дворец в огне, а все прекрасные коллекции разграбленными и разгромленными. Увы, позднее, после высылки императора в Тобольск, когда ничто больше не удерживало нас в Царском, именно эти коллекции, эти богатства погубили нас, потому что, вместо того чтобы убежать, пока еще было время, мы оставались прикованными к этим дорогим для нас предметам. Могла ли я догадываться, что самое ценное, самое любимое мое сокровище, жизнь великого князя и Владимира, будет принесено в жертву? Могла ли я поверить, что русский народ поднимет святотатственные руки на невинных?

Назавтра, в восемь часов утра, за великим князем приехал автомобиль, чтобы отвезти его в императорский павильон на встречу с государем, который должен был прибыть в половине девятого. Прождав некоторое время, великий князь вернулся к г-же Шпейер крайне встревоженный: император не приехал! На полпути между Могилевом и Царским Селом революционеры во главе с Бубликовым остановили императорский поезд и направили его на Псков. Подумать только, что этот самый Бубликов, еще один подлый убийца императора, сегодня безнаказанно разгуливает по Парижу, посещает группы антибольшевистских эмигрантов, и среди русских не находится ни одного, кто швырнул бы ему в физиономию наше презрение.

Мы вернулись в свой дом около одиннадцати часов утра. Я удивилась, найдя наш дворец на месте, слуг в ливреях, а коллекции нетронутыми. Девочки провели у Михайловых еще два дня. Они покидали дом в слезах, а вернулись счастливыми тем, что они называли приключением.

Тем временем в Петрограде произошли важные события. Таврический дворец, в котором заседала Дума, был полон. Офицеры и солдаты переходили на сторону мятежников и являлись предложить им свои услуги. Даже один из членов императорской фамилии, великий князь X, пришел во главе своего полка предоставить себя в распоряжение мятежников[31] и больше часа ждал во дворе, пока Родзянко соблаговолит принять его и пожать ему руку. Вернувшись домой, этот великий князь приказал вывесить на крыше своего дворца красный флаг.

Бывшие министры Штюрмер, Горемыкин, Щегловитов, Сухомлинов, генерал Курлов, митрополит Питирим были приведены в Думу, помятые, получая пинки и оскорбления. Не могли найти Протопопова, который спрятался, но на следующий день сдался сам. Графиню Клейнмихель, чей салон был центром общества и дипломатического корпуса, грубо притащили в Думу, а ее дом разгромили и разграбили. Елену Нарышкину, урожденную графиню Толь, проживавшую в отеле «Астория», привезли в Думу в крытом автомобиле. Обеих продержали там под стражей в течение двадцати четырех часов.

Около четырех часов пополудни, все еще 1/14 марта, к нам приехали князь Михаил Путятин, г-н Бирюков, служивший в Министерстве двора, и тот самый Иванов, о котором я упоминала выше. На пишущей машинке Владимира напечатали манифест, которым император даровал конституцию. Великий князь считал, что ради спасения трона необходимо предпринять все, следует выбросить балласт… Составив манифест, князь Путятин побежал во дворец и поручил генералу Гротену, помощнику дворцового коменданта, попросить императрицу подписать его в отсутствие императора, до его прибытия. Нельзя было терять ни минуты. Несмотря на мольбы Гротена, который, говорят, даже стал перед ней на колени, императрица отказалась поставить свою подпись. Тогда великий князь Павел срочно подписал документ, и Иванов увез его в Петроград, где получил подписи великих князей Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. Этот манифест был сразу же отнесен в Думу и передан Милюкову, который пробежал его глазами, убрал в портфель и сказал: