Вольтер и его книга о Петре Великом

Глава первая

Мысль написать историю Петра Великого, нарисовать его образ и изложить его деяния пришла Вольтеру задолго до того, как он в действительности приступил к ее осуществлению. В 1731 г. он выпустил в свет своего «Карла XII» и, может быть, уже одним появлением этой книги, бессознательно для самого себя, определил дальнейшее направление своих мыслей: Петр дополнял Карла; история одного без истории другого оставалась неполной. Избрав первоначально своим героем шведского короля, Вольтер не мог не почувствовать, что в великой драме, разыгравшейся на отдаленном северо-востоке Европы и завершившейся столь неожиданным финалом, в сущности, было два героя, не один. Яркая антитеза Карлу, этому буйному викингу, запоздалому рыцарю благородного, полного блеска, но бесплодного и беспочвенного романтизма в политике, – Петр, с его гениальным умом государственного строителя и созидателя, уже одной этой антитезой мог приковать к себе внимание Вольтера, который как раз в ту пору работал над «Веком Людовика XIV», задачей, по существу, однородной – над выяснением уклада народной жизни, воплощенного в яркой и блестящей личности. Повторяем, Карл и Петр оттеняли один другого. Один олицетворял собой прошлое, ставшее теперь бесполезным и ненужным, как все, что уже отжило свой век; другой говорил о будущем, полезном и необходимом. И чем больше воздал Вольтер хвалы «северному герою», тем естественнее было со временем появиться желанию воздать должное и герою Полтавы, изумившему мир редкостным сочетанием достоинств полководца и законодателя.

В начале 1737 г. Вольер приступил к переизданию своих сочинений[162]. Кажется, он думал включить туда также и «Историю Карла XII». Но книга, в том виде, как она появилась шесть лет перед тем, по-видимому, более его не удовлетворяла; он почувствовал ее однобокость. Ему хочется теперь дать «сокращенный пересказ» не только «великих деяний Карла», но и «плодотворных дел Петра»[163]; последние даже как будто грозят нарушить архитектоническую стройность прежней работы и принять размеры, мало уместные в книге, посвященной шведскому государю: он хочет «возможно обстоятельнее и детальнее» ознакомить своего читателя с тем, «что сделал царь для блага человечества»[164]. Недовольный наличным материалом, Вольтер ищет нового, по возможности, у самого первоисточника. С этой целью он составляет ряд вопросов относительно личности Петра и состояния России за его время и хлопочет получить разъяснения им при посредстве кронпринца Фридриха Прусского[165]. «Сокращенный пересказ» плохо вяжется с этой заботой о свежих дополнительных данных; по-видимому, Вольтер сам еще не составил себе в ту пору определенного плана и еще не выяснил себе, как он станет разрабатывать будущие свои новые материалы. Этот план вырастет у него много позднее. Два года спустя, прося князя Антиоха Кантемира посодействовать ему в разъяснении возникших у него запросов касательно количества состава населения современной России, он все еще продолжает ставить свою просьбу в связь с «перепечаткою» «Истории Карла XII»[166]. «Перепечатка» в издание 1738–1745 гг. не вошла; той более широкой задаче, какая сложилась теперь в представлении Вольтера, она перестала отвечать; сама же задача пока была ему еще не по силам. Как бы ни было, имелась ли в виду действительная переделка старой работы или нет, сама же идея о такой переделке навеяна была не Карлом, а Петром, и потому позволительно думать, что Вольтер, хотя и бессознательно, но уже теперь готовился к будущей «Истории России при Петре Великом».

Посмотрим, что́ именно сделано было им с этой целью.

Мы видели, что за новым материалом Вольтер обратился к Фридриху, кронпринцу прусскому. Помимо тех добрых отношений, какие существовали тогда между ними, Вольтер имел все основания рассчитывать на сочувственный отклик: в ту пору Фридрих еще был горячим поклонником русского царя, находил, что из выдающихся монархов последнего времени он один обладал истинным просвещением; законодатель, прекрасный знаток морского дела, Петр, по мнению молодого принца, совместил в себе самые разносторонние знания, и ему недоставало лишь одного: хорошего воспитания и культурных навыков[167]. Но даже и эти недостатки, говорил Фридрих, не могут отнять у него права быть занесенным в категорию великих людей[168].

Вольтер не ошибся в своих расчетах: Фридрих охотно пошел навстречу его пожеланиям и немедля переслал его вопросы своему приятелю Зуму, саксонскому посланнику в Петербург[169]. Одновременно то же поручение – дать на них ответы – Фридрих возложил и на Фокеродта, который, после 18 лет[170]пребывания в России в качестве секретаря прусского посольства, только что вернулся оттуда и «в совершенстве знал положение тамошних дел»[171]. Данные, собранные Зумом, оказались мало пригодными[172]; продуктивнее заявил себя второй корреспондент, и ответы Фокеродта – «История царя», как называл их Фридрих, – в половине января 1738 г. уже были доставлены Вольтеру[173].

Успех вызвал новую просьбу: доставить материалы об императрице Екатерине и о царевиче Алексее: Вольтер интересовался знать, при каких обстоятельствах умер последний[174]. Пожелание это было исполнено с прежнею отзывчивостью[175], и в мае 1738 г. биографические данные, о которых хлопотал Вольтер, тоже уже находились в его руках[176].

Вопросы, поставленные Вольтером[177] и вызвавшие к жизни известное сочинение Фокеродта «Considérations sur l’état de la Russie sous Pierre le Grand»[178], отчетливо знакомят нас с тем, как понимал будущий историк Петра Великого свою задачу. Вольтер, нарисовавший в своей «Histoire de Charles XII roi de Suède» портрет шведского короля, теперь замышляет дать целую картину, и хотя в этой картине фигуре русского царя отводилось первенствующее место, все же в основу положена не личность Петра, а его творение, результаты его деятельности. Вольтер хочет знать: что нового внес Петр Великий в церковную жизнь, в управление? Чем полезным ознаменовалась его деятельность в сфере военной, торговой? Как она отразилась на путях сообщений, на созидании новых городов, крепостей, на территориальном расширении пределов России путем мирной колонизации отдаленных стран? В какой мере Россия обязана царю успехами своего просвещения? Насколько его реформы изменили склад понятий русского народа, привычки, внешнюю обстановку жизни? Отразились ли эти реформы на увеличении народонаселения? Не довольствуясь общими вопросами, Вольтер просит цифр: ему надо установить количество народонаселения, духовенства в частности; выяснить размеры финансовых средств России.

Приступая к новой работе и, естественно, по аналогии, сопоставляя ее с прежней, Вольтер почувствовал, что именно аналогии-то в данном случае и не может быть места. Метеором появившись на исторической сцене, шумно прогремев по всей Европе, Карл XII таким же метеором бесследно исчез, не оставив после себя ничего кроме воспоминаний. Новый Баярд, без страха и упрека, он вызвал восторг и удивление блестящим фейерверком своих деяний, на минуту приковал к себе внимание современников; но что же положительного, осязательного дал он своим царствованием?…[179] Понятно, почему «Histoire de Charles XII» сложилась в форме биографии. Иначе сложится работа о русском царе. Недаром ей будет дано название «История России при Петре Великом».

В записке Фокеродта Фридрих нашел указания[180], которые в корне изменили его взгляд на Петра. Ему теперь стало казаться, что только исключительное стечение благоприятных обстоятельств да невежество иностранцев сделали из царя героическую личность, каковой в действительности он никогда не был. Игрушка прихотей, достаточно, впрочем, неожиданных, чтобы придать им внешний блеск и ослепить глаза, Петр, в новом освещении Фридриха, оказывался совсем не тем всеобъемлющим и всепроникающим умом, каким рисовался он ему до сих пор, а сплошным сочетанием всевозможных недостатков человеческой натуры, при очень малом запасе положительных качеств. Из бестрепетного воина, незнакомого с чувством страха, Фридрих превратил героя Полтавы в подлого труса, теряющегося в минуту опасности, бессильного на поле брани, жестокого и беспощадного деспота, в предмет ненависти своих подданных. В такой обрисовке Петр, конечно, не мог рассчитывать на то, чтобы его трудолюбие, технические знания, любознательность и готовность ради ее удовлетворения идти на всевозможные жертвы – черты, которые прусский кронпринц еще готов признать за ним, – чтобы эти немногие положительные стороны в силах были затушевать и скрасить его недостатки[181].

Вольтер оказался гораздо устойчивее в своих взглядах. Фокеродт его не переубедил[182]. Контрасты и противоречия, наложившие столь темные пятна на положительные и выдающиеся черты в деятельности и характере Петра, не удивляют Вольтера: важно то, что царь сам сознавал свои недостатки и старался освободиться от них. Конечно, это варвар – но он творил новых людей. Варвар, он обладал, однако, таким источником силы, что не убоялся вступить в борьбу с укоренившимися воззрениями целого народа, пойти против самой природы. Сжигаемый жаждой познания, он бросил свою империю и поехал учиться в Европу. Он основал новые города, соединил каналами моря, выучил морскому делу народ, не имевший о нем ни малейшего понятия; старался привить общественность людям, совершенно чуждым понятия общественности[183], – все это, по мнению Вольтера, такие великие культурные достоинства, что их никак не следует забывать при оценке русского государя. Недочетов у царя было немало, и достаточно крупных; но не покрываются ли они тем духом творчества, какой сказывается в его работе, теми грандиозными планами, которые были всецело направлены ко благу родины и в значительной степени осуществлены?[184] Пороки и жестокость Петра, конечно, достойны всякого порицания; но разве убийство Клита мешает преклоняться перед Александром Македонским? Разве последний перестал быть для нас великим мстителем за Грецию, победителем Дария, любителем духовного просвещения, основателем Александрии и других городов, ставших центром всемирного общения? Разве мы не считаем его и теперь самым благородным, самым великодушным из людей?… Конечно, по храбрости и личной отваге русский царь не выдержит сравнения с Карлом XII; а все же, даже и с меньшим запасом их, Петр не боялся опасностей, смело вступил с врагом в бой, видел вокруг себя смерть и лично одержал победу над самым отважным воином, какого мы не знали[185].

Не трудно видеть, что в своей оценке Фридрих и Вольтер выходят из двух совершенно различных положений, и нельзя не признать, что французский историк гораздо шире взглянул на вопрос и, несомненно, гораздо глубже затронул его, чем будущий создатель Великой Пруссии. Фридрих стоял на точке зрения исключительно моральной: «порок» заслонил для него «добродетель»; по мнению принца, варвару, лишенному великодушия и гуманных принципов, не создать ничего великого и достойного уважения[186]. Этим легко объясняется и поворот во взглядах Фридриха: новые факты о неморальных поступках царя должны были неизбежно изменить прежнюю оценку. Не то Вольтер. Единичный факт сам по себе еще не много говорит ему. Он связывает его с другими фактами, ищет ему объяснения. Историческая личность для него есть нечто целое, неделимое, и судить о ней следует по конечным результатам ее деятельности. Отсюда и бо́льшая устойчивость во взглядах Вольтера на Петра. Новые факты, привнесенные Фокеродтом, могли поразить, заставить призадуматься, но сами по себе разве они изменяли то, что уже было сделано и достигнуто русским царем и уже служило на пользу человечества?