Лондон. Путешествие по королевству богатых и бедных

Сезон

Не только Лондон меняется от квартала к кварталу, но и каждый его квартал выглядит по-разному в разное время года.

Так, девять месяцев в году, когда Ладгейт-Хилл запружен всевозможными экипажами, повозками и телегами, прекрасные скверы, великолепные площади и роскошные улицы Вест-Энда тихи и пустынны. Можно подумать, что Лондон обезлюдел: окна закрыты, двери заперты, торговля в окрестностях замерла. Сама жизнь, кажется, приостановилась.

Но стоит наступить так называемому сезону, как вновь воцаряются веселье, суета, блеск, движение, причем такие, что и не снились другим городам, даже Парижу.

Кто сотворяет это чудо?

Сезон!

Сезон! Вот оно, волшебное слово! Ни одно другое слово из пяти букв не способно сказать больше. И тот, кто не видал сезона в Лондоне, не может составить верное о нем представление. Чтобы поверить, нужно увидеть своими глазами, но даже и тогда верится с трудом.

Сезон — это жизнь на полную мощность, энергия, бьющая через край, это вершина светской жизни, вершина, к которой стремятся и которую покоряют люди, давшие себе труд родиться только для того, чтобы получать от жизни удовольствие.

Ладгейт-Хилл

Английская аристократия — это олицетворение и средоточие силы, богатства, красоты и изящества нации. Она распространяет свои влияние и мощь на весь мир, который попадает в зависимость от ее развлечений и прихотей.

В течение трех прекрасных месяцев — апреля, мая и июня — Лондон покупает все, что можно. Все театры — от Мадрида до Стокгольма, от Неаполя до Вены, от Нью-Йорка до Санкт-Петербурга — уступают ему первых солистов, басов и контральто, теноров и сопрано.

Даже наши звезды первой величины покидают небо Парижской оперы, чтобы немного поблистать в Ковент-Гардене и Друри-Лейн.

Англичане, которые все делают по-своему, зимой предпочитают держаться от Лондона подальше. В это время город как будто вымирает, в нем царят невыносимая сырость и полумрак, темнота такая, что целыми неделями газ не гасят ни на улицах, ни в домах!

Зимой приличные люди остаются в своих замках, на своей земле, посреди арендаторов. И в полном согласии со своими вкусами живут на широкую ногу, ни в чем себя не стесняя.

Они выезжают на охоту, скачут по опустевшим полям и голым лесам, и копыта звонко стучат по замерзшей земле. Бросают в старинный камин рождественское полено, радушно принимают гостей со всего графства. По утрам читают, в два часа обедают, по вечерам устраивают танцы и, даже если танцуют неважно, веселятся от души! Наступает тихий март, лопаются розовые почки, в Англию приходит весна и вместе с ней возвращается тепло. И когда туманная завеса над Темзой разрывается, когда можно надеяться, что отныне полдень будет ясным, все переезжают из замков в особняки — солидная недвижимость, которая содержится ради нескольких недель в году. Что ж, английские аристократы на бедность не жалуются!

И тогда начинается для Лондона эта сладкая жизнь, которую я хотел увидеть своими глазами и которая называется «сезон». Ею наслаждаются только богатые, но начала сезона все ждут с нетерпением, ибо разные социальные слои в Англии не испытывают ненависти и зависти по отношению друг к другу, и у тех, кого развлечения обходят стороной, хватает ума на них заработать, и потому все довольны!

Именно во время сезона юные леди, впервые выходящие в свет, после представления королеве рискуют, прикрывшись веером, украдкой бросить взгляд на племя женихов, среди которых они вскоре найдут себе мужа.

Отличительной чертой сезона является любовь к музыке, доходящая до исступления. Ею живут и от нее умирают. Это настоящее умопомрачение! Даже итальянской страсти к музыке далеко до всеобщего английского помешательства. Музыка везде и повсюду! Бывают минуты, когда все отдашь за мгновение тишины. Но нет, о тишине можно даже не мечтать.

В крупных театрах Нилсон, Патти, Альбани, Фор, Грациани — в общем, все басы, баритоны и тенора мира услаждают слух английской знати.

В залах даются концерты, и каждый концерт приносит огромные сборы. В просторном зале Альберт-Холла на вечернее представление в среднем приходит десять тысяч слушателей, и они доверчиво и с первого же раза рукоплещут так, как будто в самом деле поняли сложную немецкую ораторию. В Сайденхем-Пэлас дирижер управляет оркестром из восьмисот музыкантов и хором из четырех тысяч певцов. Количество слушателей столь же велико. Во всех городских садах в разное время дня играют военные оркестры, как правило очень неплохие. Они исполняют лучшие номера своего репертуара для всегда доброжелательной публики. Все это, так сказать, музыка официальная, а есть еще и народная: толпа, труженики, господин Народ, как говорил дерзкий Лютер, слушает музыку так же, как gentry и nobility[64].

Эти концерты не даются в залах, переливающихся золотом и мрамором и заполненных ярким светом восьми тысяч газовых рожков, как Альберт-Холл, который я только что упомянул. Они проходят под открытым небом — на площадях, у дверей питейных заведений, на каждом перекрестке, везде, где дозволяет снисходительная полиция. Уличные музыканты играют не лучшим образом, но с большим пылом, и я подозреваю, что они набираются из бродячих виртуозов-цыган, Gypsies[65], которые захватывают окрестности Лондона и появляются даже в его предместьях. У Джона Булла нет такого дьявольского задора. Впрочем, английской публике всегда требуются особые приемы, ее просто так не расшевелишь, и, следуя ее вкусам, музыканты стараются что есть силы, порой забывая о нотах. Уличные артисты одеваются и гримируются на особый манер. Они покрывают лицо черной краской, как будто им предстоит партия Отелло. Я знал одного, который натирался сапожной ваксой и уже через час блестел, словно бронза. Но поскольку руки он не мазал и они сохраняли свой натуральный кирпично-красный цвет, сразу было ясно, что это только грим.

Эти музыканты обычно носят жилеты в цветочек, фраки с длинными фалдами и короткие спереди (как красавцы-щеголи времен Директории), сорочки, пошитые из муслина (это в Лондоне-то!) в крупную красно-белую полоску. Черные шелковые и очень высокие цилиндры дополняют сей эксцентричный наряд. Спешу подчеркнуть, что здесь он пользуется бешеным успехом, и пестрая труппа, которая только настраивает скрипки и продувает флейты, мгновенно собирает и толпу, и большие медные монеты!

Но как ни многочисленны в сезон лондонские музыканты, а все-таки их меньше, чем лошадей. Прогуляйтесь по Гайд-парку: вы получите полное представление об ошеломляющем разнообразии английских лошадей. Даже в лучшие наши времена мы в Париже насчитывали не больше двадцати пяти выездов с четверками лошадей, в Лондоне их около двухсот, и какие великолепные рысаки! И с каким старанием подобраны пары: и по масти, и по росту, и по скорости!

Не скажу, чтобы их экипажи были лучше наших. В этом мы знаем толк, да и вкус у нас лучше. Здесь я не раз видел четверки, запряженные в почтовую коляску, которая была бы к месту на пыльном тракте, а в фешенебельном парке выглядит нелепо.

Но это мой личный взгляд, и, возможно, я не прав, ибо почти никто со мной не согласен.

Наездников так много, что их не сосчитать! Это эскадроны, полки, бригады, дивизии! Лишь опустив шлагбаумы на выезде из Гайд-парка, можно создать кавалерию маленького королевства.

Эти сильные, ухоженные лошади выглядят гораздо лучше, чем в нашем Булонском лесу, особенно в последние два-три года. Я заметил, что все они отлично тренированы: высокие кондиции, ни грамма лишнего веса, никакого, так сказать, мяса, кроме мышц, и отменной выдержки, которая позволяет им справляться с самыми трудными условиями. То же самое можно сказать и о верховых лошадях, которые практически все являются чистокровными. В Англии гораздо меньше внимания уделяют тренировкам в манеже, лошадей никогда не заставляют бегать по кругу на поводе: в общем, от них не требуют ничего лишнего — только мчаться вперед нужным аллюром и не отступать перед препятствиями.

Английская и французская школы верховой езды различаются кардинально. Мы всегда немного консервативны и, как ученики д’Абзаков[66] и пажеской школы[67], почитаем за великий подвиг потратить целый час на то, чтобы промчаться галопом вокруг версальского пруда Швейцарцев[68]. Англичане, напротив, всегда мчатся почти как жокеи на скачках с препятствиями. Можно сказать, что для них главное — скорость!

Невероятно много наездниц, много юных девушек. Сразу видно, что они прошли хорошую школу и что прогулка для них не больше чем игра. Они правят лошадьми с величественной легкостью, они хозяйки и делают с лошадьми все, что хотят. Девочек сажают в седло, как только они становятся способны держать вожжи.

Я видел крошек, которые крепко сидели на мохнатых пони с Оркадских, Гебридских или Шетландских островов. Этим девочкам еще не дают поводьев, но у них уже есть голова на плечах и отвага в сердце.

— Мама, — сказала одна семилетняя малышка, — мне кажется, вы сегодня нервничаете: возьмите моего пони, а я сяду на лошадь Чарли!

Лошадь Чарли, ее брата и гвардейца, была непростой даже для мужчины. Но в голосе его сестры не было страха, а только решимость: и она как сказала, так и сделала бы!

Летучий эскадрон амазонок мелькает в просветах между деревьями, юбки развеваются, щеки румянятся от скачки и свежего воздуха, слегка растрепавшиеся волосы создают светлый ореол вокруг лиц — что может быть прекраснее такого зрелища?

Сезон достигает своего апогея, как солнце, во второй половине июня. Все в городе, никто не уехал. В гостиницах нет мест, буржуа превращают свои солидные дома в меблированные комнаты. Сдавая их, изобретательные люди зарабатывают за два месяца столько, что им хватает на целый год.

«Делать деньги! Make money!» — вот девиз английской жизни! Это цель всякого чистокровного англичанина. Те, кто думает иначе, уже наполовину не англичане, они люди более мелкой породы.

На эти три месяца, которые значат для них больше, чем весь год, в Лондон съезжаются не только аристократы, но и все европейские дилетанты или, лучше сказать, все богатые и праздные. Да и что это за состоятельный и досужий человек, если он не провел в Лондоне хотя бы один сезон? Молодая подвижная Америка, которая поставляет нашей старушке-Европе часть своей молодежи и своих средств, каждый год направляется в Англию, чтобы оттуда перебраться в Италию или во Францию. Молодые люди любят проводить зиму в удовольствиях и праздниках. Но начинают они с Лондона, Лондону достается первая дань и последняя, ибо возвращаться на родину они будут опять-таки из английского порта. Таким образом, Братец Джонатан[69] получает возможность побывать на двух сезонах.

Раз начавшись, всеобщее движение ускоряется, надо только следовать его течению: это чудесное, энергичное движение, с которым у нас в Европе ничто не сравнится и сопротивляться которому невозможно.

Все, что способно привлечь людей, сосредотачивается в Лондоне на время сезона так, как будто сезон и есть цель и смысл существования.

Именно к сезону была открыта Всемирная выставка, которая стала постоянной. Считается, что эта выставка будет притягивать к себе народы со всех концов планеты.