Последний спектакль

- Король, могу я попытаться...

Сцена за столом. Дворецкий торжественно открывает супницу. А в ней - суп. Горячий, наваристый куриный суп. А тарелки все мелкие. Немая сцена. Но слуги уже бегут за кулисы, а оставшиеся на сцене актёры излучают оптимизм. Что-то сдвинулось в шестерёнках мироздания. Что-то произошло. Первое действие на этом кончается, занавес падает.

Слуги возвращаются с глубокими тарелками, ложками и огромной поварёшкой. Декоративных поросят и пластмассовые салаты сдвигают, на освободившееся место ставят тарелки. Разливают суп. Аромат сшибает с ног. Некоторое время слышится только звяканье ложек и восторженные междометия. Сколько дней они не ели нормальной горячей еды? Пять? Десять? Целую вечность?

Наконец все доели. Добавки нет - супа хватило ровно на шесть тарелок. Это, вероятно, тоже какой-то знак... Но гадать некогда. Надо быстро менять декорации, уносить стол и стены королевского дворца, выносить картонный алтарь, устанавливать городской пейзаж и стенд с изображением толпы. Они ведь тут за всех - и за рабочих сцены тоже.

Вот и добрались до финала. В зале плещется мрак. Ни звука. Ни проблеска. Светильники-бабочки мертвы. Йованка в чёрном облегающем платье стоит перед картонным алтарём. Сжимает в руке бутафорский нож. Роль она знает уже назубок. "Но Небеса дают нам Веру!" - вот что она должна сказать. Но не может. Это... Это неправильно.

- Но Небеса дают нам Веру, - шепчет суфлёр.

Йованка молчит. Небеса ничего не дают просто так. Даже Веру. Веру надо заслужить. И Небеса тоже надо заслужить.

- Но Небеса дают нам Веру, - шепчет суфлёр.

Всё шепчет и шепчет. Мешает думать. Инквизитор и король смотрят на неё. Тоже шепчут. Нельзя. В сорок девятый раз, после этого безумного марафона, после вчерашней колбасы и завтрашнего компота надо сказать что-то другое. Йованка выдыхает. Набирает полную грудь воздуха.

- Но Вера даст нам Небеса!

Поднимает кинжал. Смотрит на него. Кинжал сверкает в луче прожектора. Мешочек с "кровью" булькает на груди. Смешно. Смертей уже и так достаточно. Что добавит ещё одна? К тому же - ненастоящая. Йованка протягивает над алтарём левую руку. Ладонью вверх. Опускает на ладонь кинжал. Жжёт будто огнём. Порез сочится кровью. Йованка переворачивает руку. Тёмно-рубиновые капли срываются вниз, падают на алтарь. Над камнем клубится бледно-красный туман.

В темноте зала что-то треснуло - будто сломали сухую ветку. Ещё раз. И ещё. Трепыхнулась на правой стене светлая бабочка. Трепыхнулась - и погасла. Ожила снова. А треск в зале всё громче. Со стен силятся взлететь бабочки. А мрак... Мрак сереет, съёживается, через него уже можно различить лица... Руки... Людей.

Потом всё снова заволакивает туман. Это... Это слёзы. А зал гремит овацией. И словно тысячи солнц вспыхивают вверху огромные хрустальные люстры.

В спальне клубился сумрак. Ноябрь. Йованка потянулась, перевернулась на другой бок. Ей теперь не надо подниматься рано утром. Театр перестал работать три недели назад. Деньги выплатили за три месяца - хотя деньги уже почти ничего не стоили. Конец света.

Без шуток. Просто конец света. "Колдуньи! Матка вернулась!" - вопили комментаторы. Другие упирали на экологию. "Тяжесть грехов перевесила..." - вещали третьи. Хотя, что за грехи такие? Мужья, конечно, изменяли иногда жёнам, а жёны - мужьям. Но ничего нового в этом не было. Детей сдавали в приюты... Но тоже не чаще, чем всегда. Военные бряцали бомбами - всё как обычно.

А пятна появились. Сначала в заброшенных парках. У помоек. У маленьких магазинчиков, где тусовался день деньской вполне определённый контингент. Потом во дворах, на детских площадках. Уж там-то, казалось бы, какие грехи...

В их Авангардистском экспериментальном театре появились тоже. Потому театр и закрыли. Пятна это ж такое дело, десять прохожих вляпаются со всего размаху - ничего. Оттолкнёт да и только. Одиннадцатый идёт мимо, вроде и не касается пятна, а раз - и пропал. Зрители перестали ходить. Да и инспектор запретил, грозил штрафом. Оказывается уже создали Инспекцию аномальных сгущений. Сделать они с пятнами, понятно, ничего не могут. Но ходят, инспектируют, измеряют, запрещают...

Авангардистский театр всегда шёл в авангарде - вот и пятна в нём появились раньше чем в других театрах. За слишком авангардистское отношение к классике, не иначе. В остальном-то не хуже, чем у других. Наушничали, конечно, и подсиживали, но без этого как? Даже в Детском театре, где она раньше работала, задние ноги лошади усердно подсиживали ноги передние, а первая и вторая белочки безобразно подрались в гримёрке.

Ну и в Авангардистском то же самое. Она иногда жалела, что ушла из Детского. Однако зарплата больше, ездить ближе, да и престиж... Роли? Ну тут, как сказать... Вместо белочек и зайчиков она в "Жизни посуды" играла сперва одну из чашек, потом доросла до супницы. Спектакль, кстати, неплохой. Если бы ещё не эпатаж дурацкий, стриптиз мужской и женский к месту и не к месту... Впрочем, её это не касалось, Супница выходила в тяжёлом закрытом платье, символизируя... Ну, что-то это платье символизировало, режиссёр, помнится, объяснял...

В общем, жизнь налаживалась, она даже подала год назад заявку в Большой. Ответа, правда, до сих пор нет. А теперь уж и не будет. Да и зачем он ей этот Большой? Вернулось бы всё, рассосались бы пятна... Чем плохо играть Супницу?

А теперь что? Театры закрываются, вот и Детский, она слышала, тоже закрылся. Ещё и электричество стали отключать. Что хотят, то и делают. Что, если конец света, так и без света теперь сидеть? Ладно, спать больше не хочется, на часах почти девять. Надо вставать.

Яйца ещё остались, сыр есть. Дня на три хватит. Поход в магазин теперь тот ещё квест. Чёрные пятна перегородили всё. Того гляди затянут. Ток через них не идёт. И трамваи не ходят. А самое паршивое, что у неё в квартире тоже есть пятно. Книжный шкаф накрыло. Взять бы да почитать что-нибудь с тоски, так ведь нет... И компьютер не работает - свет отключили.

Ладно, газ пока есть - и то хорошо. Можно пожарить яичницу, вскипятить чайник. Телевизор отсвечивает в углу. Был какой-то фильм, заграничный, там мужик попал на необитаемый остров, сколотил из досок раму и смотрел по утрам восход солнца. Типа, как в телевизоре. Ужасно было смешно. А теперь - хоть плачь. Сколько лет всё было хорошо. И вот опять.

Яичница получилась бесподобная. Кофе, хоть и растворимый, поднял настроение. Пока мы живы - смерти нет. А может, её и вовсе нет. И... Да, это не солнце, куда ему пробиться сквозь ноябрьские тучи. Это вспыхнула дежурная лампочка в коридоре. Дали свет!

Йованка бросила недоеденную яичницу. Свет дали! Надо же что-то делать. Электрический чайник кипятить бессмысленно - только что вскипел старый чайник на газовой плите. А вот компьютер... Это да. Хоть почту посмотреть.

"Йованка, мы уехали в Вышеч, как устроимся, сообщим".

"Йованка, ответь, жить без тебя не могу, твои прелестные ножки...".

Мужики. Хоть конец света, хоть не конец, у них об одном мысли...

"Ваша заявка рассмотрена. Приглашаем на пробы. С шестнадцатого ноября в любой удобный для Вас день. Ждём". Это - от Большого Театра. На шутку не похоже. Телефоны не отвечают. А какой сегодня день? Двадцать второе ноября. И что делать? А может...

Конечно, ехать куда-то глупо. Ничего же не ходит. Большой, наверняка, уже тоже закрылся. А если даже и не закрылся... Но сидеть дома и тупо ждать конца... Ещё глупее. Пятно у книжного шкафа растёт. По чуть-чуть, но каждый день.

Ладно, помирать, так с музыкой. Йованка доела яичницу, сделала несколько бутербродов. Сложила в сумку. Выключила везде свет, перекрыла газ. Об этом постоянно напоминают. Даже, если вы думаете, что выходите из дома на полчаса... Никто теперь не знает, во что они выльются, эти полчаса.

В подъезде горел свет, на улице искрился снежок. Самая новогодняя погода. Только будет ли он, этот новый год? А если и будет... Хватит! Надо просто дойти до булочной и повернуть направо. Потом...

Потом она подошла к автобусной остановке. На остановке стояли люди. Это обнадёживало. Хотя толком никто ничего не знал. Автобусы, вроде, ходят. Но редко. Час уже не было, значит... А значить это могло что угодно. И то, что автобус вот-вот подойдёт, и то, что автобуса уже никогда не будет.

Вот в таком оптимистическом духе все и переговаривались. Рассказывали, кому куда надо ехать. Кто на работу, кто к родственникам. Кто - по магазинам. Вы знаете, в центре ещё работают магазины, надо бы одежду тёплую купить. Зима же, а из старой дочка выросла... Короче, жизнь продолжалась. А автобус приехал через полчаса.

Автобус был большой, а народу не так уж много - все сидели. Ехали долго. Водитель то и дело объявлял, что дорога перекрыта и сворачивал во дворы, колесил по каким-то проулочкам, пробирался партизанскими тропами. Кое-где пятен совсем не было, в других местах - в глазах рябило. Но - доехали. Йованка вышла из автобуса и лавируя между висящими над площадью чёрными кляксами двинулась к гранитно-серому зданию с белоснежными колоннами. Около засыпанного снегом газона пестрели афиши. Все одинаковые. Девушка в чёрном облегающем платье держит в согнутой руке сверкающий короткий кинжал. Целит себе в грудь. Внизу то ли алтарь, то ли просто большой камень. На заднем плане грозди чёрных пятен на фоне безобразных развалин. Весь этот кошмар перечёркивает кроваво-красный заголовок: "Ведьмина жертва". Буквы кровоточат многочисленными капельками.

А кто-то ещё ругает Большой за неактуальность репертуара... Но людей у белых колонн нет. Зато за колоннами полно черноты. К дверям не подойти. Зря она притащилась. Хотя... Какая разница? Выбралась в центр, пройдётся по магазинам...

- Девушка! Девушка! Вы к нам? - Откуда-то выскочил очень молодой человек в модном длинном пальто. - Пойдёмте скорее!

- Э-э-э... - опешила Йованка. - Куда?

Конечно, приятно, когда мальчик, годящийся тебе в сыновья, называет девушкой. Но... Времена сейчас такие, а людей вокруг театра совсем нет. Но парнишка интеллигентный, ни на маньяка, ни на грабителя не похож.

- В театр. Вы ведь в театр пришли? - встревожился вдруг мальчишка. - Я специально... Здесь не пройти теперь. - Он кивнул на кляксы притаившиеся за колоннами. - Надо обойти. Меня Марко зовут.

Они долго шли вдоль тускло сияющей гранитной стены по узенькой протоптанной в снегу тропке. Мимо голых кустов, мимо укрытых снежными пледами скамеек. Обошли театр кругом, вышли к его заднему фасаду. Утопая по щиколотку в снегу подошли к какой-то малоприметной двери. Марко дёрнул ручку. Дверь недовольно заскрипела, но открылась. Йованка вслед за Марко попала на грязноватую выщербленную лестницу, потом - в длинный пустой коридор. С одной стороны коридора тянулись уныло-серые деревянные двери, с другой - давно немытые заиндевевшие окна. Света они пропускали мало, вдоль стен густел мрак. То ли просто темнота, то ли уже пятна. Йованка на всякий случай старалась держаться от таких тёмных мест подальше - насколько это было возможно в не слишком широком коридоре.