In loco remoto

Ей следовало бы включить ночник или просто зажечь свечу, чтобы прогнать сумрак, царящий в ее комнате, но она этого не делает. Потому что темнота напоминает ей вечерние залы Хогвартса. Только сейчас она осознает, как соскучилась по замку и его коридорам, по которым она ходила в библиотеку и обратно в гриффиндорскую башню. И особенно ей не хватает пустой болтовни Гарри и Рона. О чем-нибудь отвлеченном и совсем не академическом. Может быть, о квиддиче?..

Гермиона гадает, увидит ли она их снова когда-нибудь и надеется, что они найдут крестражи до того, как Темный Лорд установит свои порядки по всему волшебному миру.

Стук в дверь раздается так тихо, что она не сразу его слышит, и лишь когда он повторяется, она вздрагивает и притворяется спящей. Ей не хочется, чтобы он переступал порог ее комнаты, но, зная его настойчивость, она надеется, что, застав ее спящей, он уйдет.

Ее надеждам не суждено сбыться, потому что дверь спальни со скрипом отворяется, и из прихожей льется поток яркого света. Сквозь опущенные ресницы Гермиона видит на стене тень человека. Сердце в ее груди на миг замирает чтобы тут же прорваться чередой гулких ударов, но в этот момент замок с негромким щелчком захлопывается, и комнату снова окутывает полумрак.

Гермиона плотно смыкает веки и старается замедлить дыхание, сделать его ровным и глубоким, как у спящего человека. И все же ее уловки ни к чему не приводят: он садится рядом с ней, кровать под весом позднего гостя проседает, и ее тело скатывается в его сторону.

Она глубоко вздыхает и ей кажется, что грозовой воздух сгущается; в нем витает что-то едва различимое. Что-то темное и пряное. Мысли Гермионы мечутся, точно свет фар проезжающей за окном машины на потолке. Она (в который раз!) задает себе один и тот же вопрос и снова не находит ответа. Тогда в ней волной поднимается внутренний протест, ей хочется, чтобы он сию же минуту оставил ее в покое, но она чувствует тепло его тела рядом со своим и все заготовленные слова так и остаются непроизнесенными. Гермиона чувствует, как рука Люциуса перебирает ее волосы, обнимает за плечи, ласкает спину… Ей бы ударить мерзавца локтем в живот за подобные вольности, но она, раздираемая противоречиями, этого не делает.

Ее кожи нежно касаются мягкие губы, и только теперь она вспоминает, что ее шея обнажена, и он может прикасаться к ней столько, сколько захочет. Готовая бросить ему в лицо самые страшные проклятия, Гермиона делает еще один глубокий вдох, но в этот момент он прихватывает губами мочку ее уха, и все злые слова, что рвались с языка, умирают не родившись: его рот — это Рай для страждущих, а тот, кто хоть раз побывал в Раю всегда захочет вернуться туда еще раз. Грейнджер задыхается, по ее спине пробегают мурашки, и, вжимаясь в его тело, она непроизвольно стонет.

— Я знал, что ты не спишь, — с готовностью прижимая ее к себе, шепчет Люциус.

Его губы медленно, мягко скользят по изгибу ее шеи. Гермиона знает, что этим он пытается заставить ее поменять положение, чтобы получить больший доступ, но внутренний червь сомнений снова точит ее мозг, и она снова начинает сопротивляться. Мысленно, разумеется, ибо его рука уже скользит по ее бедру и, приподнимая край ночной рубашки, находит прибежище между ее ног.

Внезапно Люциус отстраняется и переворачивает ее на спину. Притворяться дальше не имеет смысла, поэтому Гермиона медленно поднимает ресницы — она знает, каким тяжелым может быть его взгляд, особенно, если что-то происходит не так, как он планировал.

Но, на удивление, его глаза не веселы и не сердиты, он просто смотрит на нее; отстраненно, словно решая какую-то задачу. Рот сжат в тонкую линию, выражение которой она не в состоянии разгадать, а потому бессознательно кусает губы.

Они смотрят друг на друга долго. Не делая ни одного движения. Не издавая ни одного звука. Единственное, что оживляет эту странную картину — шум дождя за окном. Капли бьют по стеклу, по подоконнику, промокшая занавеска, напитавшись влаги, уже не трепещет на ветру, а лишь слегка колеблется. Над домом нависла туча, и ее огромная тень погружает их в кромешную тьму, наполненную дыханием, ожиданием и… надеждами.

Ливень усиливается. Его оглушительный поток словно служит для них тайным сигналом: оба одновременно подаются навстречу друг другу, сталкиваются в темноте и тонут в неистовом поцелуе. Гермионе нравится, как настойчивые и горячие губы Люциуса терзают ее рот, как его язык скользит между ее зубов, лаская небо и пробуждая самые низменные желания. Ей нравится, как он… Нравится?

За окном сверкает молния, раздается оглушительный треск, и она приходит в себя. Понимание того, с кем именно она находится в комнате, отрезвляет.

Стойте! Я ведь ненавижу его…

Она резко отстраняется и, тяжело дыша, быстро закрывает рот, все еще продолжая чувствовать его вкус.

— Оставь меня в покое, — тихо шипит она сквозь зубы и тут же добавляет в своё оправдание. — Ненавижу тебя!

Малфой замирает. Не предпринимая никаких попыток привлечь ее к себе, не произнося ни единого слова. Ей бы хотелось, чтобы он накричал на нее, оскорбил, как раньше, или даже ударил, — тогда она знала бы, что ей делать дальше, но он молчит, и это молчание пугает ее больше всего. В животе Гермионы завязывается узел, она начинает паниковать и уже балансирует на грани нервного срыва, как вдруг он начинает говорить, и слова его звучат надменно и размеренно:

— Поверь мне, это взаимно, грязнокровка.

Гермиона уже распахивает рот, чтобы обозвать его самыми гнусными эпитетами, но… сдерживает себя и отводит взгляд. Кажется, именно этого ты хотела? — шепчет внутренний голос. — Поздравляю, ты добилась своего. Только почему тогда тебя это не радует?

Ее размышления прерывает новое ощущение: пальцы Люциуса перебирают ее густые кудри и, чуть надавливая ей на затылок, Малфой вновь привлекает ее к себе.

Гермиона хмурит брови:

— Что за?..

Окончание фразы растворяется в новом поцелуе, и снова Гермиона начинает сражаться с ним и… с собой: плотно сжимает губы, не позволяя его языку проникнуть внутрь ее рта, мычит и вырывается. Не потому, что ей это неприятно, скорее, наоборот, — она боится, что это будет настолько приятно, что она больше не сможет ему противиться.

Словно подслушав ее мысли, Малфой меняет тактику, и то, что начиналось как грубый натиск, переходит во что-то другое, более нежное, почти целомудренное. И Гермиона сдается. Сначала нехотя, но затем все более страстно, начинает отвечать ему, испытывая то самое удовольствие, которого так боялась.

Гроза постепенно проходит, и вместе с ней уходит непроглядный мрак, уступая место спокойным сумеркам. Небо светлеет, и теперь они уже могут видеть друг друга. Пусть нечетко, но и этого вполне достаточно, чтобы довершить картину, нарисованную воображением. Не прекращая поцелуя, Люциус прижимается к ней еще теснее. Гермиона чувствует, как его эрегированный член упирается ей в живот, и медленно откидывается на постель.

Так же медленно, словно нехотя, она раздвигает ноги и наблюдает за тем, как Люциус плавными, кошачьими движениями, трется о ее промежность, имитируя процесс совокупления. Ей чертовски приятно, и она время от времени вздрагивает от нарастающего желания. Малфой замечает, каким прерывистым становится ее дыхание и не заставляет себя ждать: освобождает ее грудь от ночной рубашки и пожирает переливающимися словно ртуть глазами открывшееся зрелище. Небольшие, упругие полушария идеально ложатся ему в ладони, и Гермиона негромко и протяжно стонет под его руками, ведь они такие теплые по сравнению с влажной прохладой воздуха. Этот стон окончательно лишает его самоконтроля, и он обрушивается на нее подобно хищнику, настигшему свою добычу. Ей кажется, что на ее теле не осталось ни одного участка, которого бы не коснулись его руки или губы, но большее наслаждение ей приносит ощущение того, как его рассыпавшиеся волосы, почти целиком закрывающие лицо, касаются ее обнаженного тела. Они достаточно длинные, чтобы накручивать их на палец, и она делает это, потому что его волосы, в отличие от своего хозяина, мягкие и шелковистые.

Их игра переходит на новый уровень и становится более откровенной. Люциус слишком хорошо знает, где и как ему следует ее потрогать, чтобы заставить потеряться в своих ощущениях. Гермиона опускает ресницы и приоткрывает рот, чувствуя, как он проводит пальцами по ее руке — не спеша, будто поддразнивая… Нагибается вперед и, вобрав ее сосок в рот, начинает ласкать его шероховатую поверхность языком. Гермиона ахает и тут же вздрагивает, когда его пальцы дотрагиваются до второго соска, а после шипит, когда они спускаются вниз по ее животу, обводя пупок. Она и ненавидит, и любит то, что он делает с ней. Великий Мерлин, вот если бы вместо него с ней сейчас был кто-то другой! Но, в таком случае, разве смог бы этот "другой" за считанные минуты привести ее в экстаз? Разве мог бы он касаться ее клитора такими же уверенными движениями? Она сомневается, что у кого-то это получилось бы лучше, а вот Люциус лучше нее знает, что ей нужно, и изнемогая, она всхлипывает.

— Пожалуйста, — хнычет Гермиона. Ей так недостает большего трения, что она забывает и о своих страхах и о своих сомнениях. Ее ноги широко расставлены, по животу пробегает мелкая дрожь, руки судорожно вцепляются в простыни. И все это для меня, — думает Малфой. — Потому что она тоже хочет меня. Так же, как и я ее. Подтверждение своим мыслям он видит в ее карих глазах, когда, встретив его немой вопрос, она согласно кивает. Люциус стягивает с нее ночную рубашку, а следом за ней раздевается сам.

Какое-то время она не видит его, только слышит шорох ткани, после чего бледный силуэт вновь возвращается в поле ее зрения. Грейнджер чувствует, как его рука касается ее внизу живота, перебирает влажные складки, и жесткий палец проникает в лоно. Всего лишь на миг, чтобы убедиться, что она готова принять его. Гермиона замирает: природа щедро его наделила, и всякий раз, когда они занимаются любовью — или, все-таки, ненавистью? — сначала приходит боль.

Так и сегодня — стоя на коленях между ее бесстыдно раскинутых ног, Люциус быстрым движением размазывает по головке члена выступившую смазку и тут же погружается в ее горячую глубину. Гермиона вскрикивает. Она вспоминает, как это случилось в их самый первый раз. Боль тогда показалась ей настолько невыносимой, что она расплакалась, а потом подумала о том, что это, пожалуй, даже хорошо, что он у нее не первый. Иначе все могло оказаться куда более ужасней. А потом представила себя со стороны, и, сгорая от стыда, подумала, насколько жалкой она сейчас выглядит — непримиримая гриффиндорка, которую трахает ее злейший враг — и заплакала с новой силой. Но в какой-то момент болезненный дискомфорт стал постепенно уходить, меняясь на такие неизведанные прежде ощущения, что ее всхлипывания незаметно перешли в стоны наслаждения.

Мощный ствол заполняет ее до упора. Гермионе хочется, чтобы эта полнота длилась вечно, но Малфой делает один толчок, другой, с каждым разом врезаясь все глубже, и она закрывает глаза, чтобы целиком отдаться этим упоительным ощущениям. Вскоре она приноравливается к его размерам и двигается в такт его движениям, мощным и сильным. Люциусу, должно быть, нравится ее грудь, потому что он так часто и сильно ее мнет, что Гермиона уверена: на ее теле к утру появятся синяки. А ведь завтра к ним должен прийти Билл, чтобы принести им очередной запас провизии. «Ну и пусть, — упрямо думает Грейнджер. — Вместо открытого топа буду носить футболку под горло». Она могла бы с легкостью избавиться от отметин с помощью волшебной палочки, но никогда этого не делает: днем они напоминают ей о ее слабости, и о том, что она не должна идти на поводу у своего тела. Но с приходом сумерек все начинается заново.