In loco remoto

Ей нравится чувствовать, как его член двигается внутри нее, и Гермиона ненавидит себя за это. И его ненавидит тоже. Ведь он так опытен, что каждый его толчок распаляет ее желание все больше и больше, пробуждая в ней первобытную похоть и заставляя себя ощущать примитивной самкой. Нарциссе, должно быть, нравилось заниматься с ним сексом, пока она не развелась с ним в прошлом году, после его ареста.

В низу живота Гермионы стремительно нарастает волна жара, и она обвивает ноги вокруг его напряженных бедер. Мышцы влагалища тесными кольцами охватывают его плоть, от чего и без того затуманенный взгляд Люциуса окончательно мутнеет, а руки сжимаются на ее талии, причиняя легкую боль. Грейнджер вцепляется в его плечи, притягивая ближе, заставляя полностью лечь на нее. И он подается к ней, погребая под собой, впиваясь пересохшими губами в ее губы, как испытывающий жажду припадает к чистейшему источнику. Как человек, который только что избежал смерти. Как выживший.

А впрочем, оба они и есть выжившие. В мире кипящих страстей, злобы, ненависти и непроизнесенных желаний. Оба — враги правительства, скрывающиеся от всего света до тех пор, пока не минует грозящая им опасность, и один бог знает, как долго продлится их уединение. А до тех пор, кроме друг друга у них никого нет. И вряд ли будет.

Гермиона вскрикивает и впивается пальцами в спину Люциуса, зарываясь лицом в его шею, чувствуя, как глубоко он проник в нее. Они могут утверждать, что ненавидят друг друга, и много лет свято верили этому, но когда Люциус зажмуривает глаза и глухо стонет сквозь стиснутые зубы перед тем, как излиться, он отдает ей больше, чем свое семя, — он отдает ей всего себя. Свое тело и свою душу.

Лоб Малфоя влажен от пота, и Гермиона поднимает руку, чтобы вытереть его. Отводит его волосы за спину, проводя ладонью по спутанным прядям. Люциус хочет что-то сказать, но вместо этого дергается в ней и замирает, кончая с глухим рыком, как и всякий другой мужчина.

Он никогда не спрашивает, кончила ли она — в этом нет необходимости. Взрослый мужчина, он и сам прекрасно знает, когда это происходит, а когда нет. И хотя Гермиона считает, что разрядку получать не так уж и обязательно, Люциус не может позволить себе оставить ее неудовлетворенной. Он понятия не имеет, что ей больше нравится наблюдать за ним в его самом уязвимом положении, чем достигать этого уровня самой. Оргазм, конечно, приятная штука, но вид кончающего Малфоя ей намного милее. Этакая своеобразная месть, дарящая ей чувство собственного превосходства над ним.

Дыхание Люциуса постепенно выравнивается и он выскальзывает из нее, уронив на ее бедро жемчужную каплю семени. Гермиона вздрагивает. Должно быть, он замечает это, потому что одна его бровь приподнимается, и он пристально смотрит на нее, а в следующий миг кровать снова начинает проседать, потому что он меняет свое местоположение таким образом, что его голова скрывается у нее между ног:

— Экскуро.

Гермиона пытается вцепиться ему в волосы, чтобы оттащить его от себя, но у нее ничего не выходит.

— Что ты делаешь? — шипит она и, не получив ответа, ощущает его жаркое дыхание на влажных раскрытых складках.

Язык Люциуса делает с ней невероятные вещи. Ее вагина почти онемела от их грубого секса, но она все равно чувствует, как он облизывает ее, подобно коту, лакающему сливки. Да он и есть кот, — говорит себе Гермиона. — Вальяжный, эгоистичный кот, считающий себя властелином мира. И судорожно выдыхает, когда горячий язык прошелся снизу-вверх. Ей хочется оттолкнуть его голову, чтобы не чувствовать эти, разливающиеся по телу, обжигающие волны похоти. Но вместо этого она скользит руками по его длинным волосам и жмурится от нарастающего возбуждения.

Разведенные ноги дрожат от напряжения, а по всему телу выступает испарина, отчего прохладный воздух на голой коже ощущается еще острее. Люциус кладет руки ей на бедра и его язык погружается в нее, подражая таранящему члену. Она протяжно стонет, смотрит туда, где мелькает его светлая макушка, и это зрелище заводит ее еще больше. Не в силах выносить это изысканное мучение, она откидывается на кровать и закатывает глаза, вцепляясь в простыни. Из ее горла вырывается сдавленный всхлип. Этот звук подстегивает Люциуса, и его язык ускоряется, вырывая из ее груди рваные вздохи:

— Люциус…

Он что-то бормочет в ответ, но его слова растворяются в ее блестящей от влаги промежности. Бедра Гермионы дергаются навстречу движениям языка все быстрей, выдавая ее близость к разрядке; волна жаркого удовольствия постепенно превращается в неумолимо надвигающийся поток лавы, которая вот-вот накроет ее с головой, и она не выдерживает: тянется, чтобы приласкать себя.

Но Малфой перехватывает ее руки на полдороге и крепко прижимает их к постели, продолжая пытать ее своим языком.

— Пожалуйста, я сейчас… — скулит Гермиона. Ничто сейчас не имеет значения, кроме его умелых губ, посасывающих припухшие складочки, и языка, уверенно бьющего по болезненно пульсирующему клитору. Люциус довольно хмыкает, замечая, как по ее телу пробегает дрожь.

Вязкие, влажные звуки оглушают ее, доводя до экстаза, граничащего с безумием. В низу живота скручивается тугой узел, спина выгибается дугой, пальцы ног поджимаются, и лава, что нарастала в ней все это время, все-таки затапливает ее с головой. Гермиона бьется в сладких судорогах и кончает с его именем на устах — сейчас она его почти любит.

Вид кончающей Гермионы возбуждает Люциуса с прежней силой: за эти последние четверть часа он полностью восстановился, и она не успевает еще до конца прийти в себя, как его язык сменяется входящим до упора членом. Грейнджер вскрикивает от неожиданности, но ей сейчас слишком хорошо, чтобы противиться ему. Она плывет по волнам блаженства, и понимает, что если он перестанет сейчас в ней двигаться, она попросту умрет. Лоно нестерпимо саднит, но она вжимается в Люциуса всем телом, подаваясь навстречу ему бедрами, желая поглотить его целиком или же раствориться в нем без остатка. А он берет ее теперь почти бережно, входя нестерпимо медленно, чуть отстранившись и вглядываясь ставшими бездонными в густых сумерках глазами в раскрасневшееся лицо лежащей под ним девушки. Оно настолько прекрасно, что он едва сдерживается, чтобы не сорваться в бешеный темп.

Его нежные, неспешные толчки массируют припухшие стенки ее лона, и Гермиона чувствует, как ее снова уносит в океан чувственности. Ей кажется, что ее насквозь прошивает разрядом электрического тока, и распахивает рот в беззвучном крике. Мышцы влагалища рефлекторно сокращаются, и Люциус не выдерживает: движения его ускоряются, становятся хаотичными, и, достигая кульминации, он громко выдыхает...

Совершенно опустошенная и обессилевшая Гермиона неподвижно лежит на краю постели, постепенно приходя в себя и чувствуя, как мерно вздымается грудь лежащего рядом с ней Люциуса. От него исходит ее солоноватый мускусный запах, и ей до жути хочется поцеловать его. Просто так, из любопытства. Но, немного поразмыслив, решает не делать этого — слишком уж хорошо ощущать рядом с собой его обнаженное тело, а ей совершенно не хочется шевелиться. Вот бы век так лежать, — думает она и задается вопросом: — А смогла бы я привыкнуть ко всему этому? И тут же отвечает себе: — Может быть.

К ней возвращаются ее давние страхи. У ее матери была поговорка: «Ты станешь тем, чего боишься». И Гермиона боится, что действительно привыкнет к тому, что…

Нет, нельзя позволять себе думать о таких вещах. Все наладится. Рано или поздно все вернется на круги своя. Она отправится домой, снова увидит всех, кого любит и по кому скучает. Но пока этого не произошло, она рада одному — что, полностью удовлетворенная, отдыхает рядом с таким же удовлетворенным Люциусом Малфоем.

Она поднимает руку и накрывает его ладонь, ласкающую ее сосок. Гермионе нравится, как его пальцы переплетаются с ее. Крепкие, длинные. Они так красиво смотрелись в кожаных перчатках, что он носил когда-то. При мысли, что он изначально мог быть совершенно не таким, каким она его узнала, у нее сжимается сердце. Она сожалеет, что он совершил столько плохого в жизни, хоть иногда и кажется почти милым. Человеком, которого она смогла бы…

Нет. Этого допустить она не может. Не должна.

Когда вы любите кого-то, ваши зрачки расширяются. Когда ненавидите — они расширяются тоже. Жаль, в сгущающейся темноте Гермиона не может разглядеть глубоких серых глаз, а ей очень хотелось бы сейчас их увидеть.

Но зато она может изучать его тело, когда он встает, чтобы одеться. Грейнджер ложится на бок, подпирает рукой голову и восхищенно смотрит, откровенно любуясь его плавными движениями, когда он натягивает брюки; его упругими ягодицами, и крупным даже в спокойном состоянии членом. Она чувствует себя немного вуайеристкой, но ни на минуту не отводит от него взгляда. Люциус надевает рубашку, и Гермиона вздыхает. Она замечает след укуса у основания его шеи, прямо на ключице, и, понимая, что эту отметину он получил от нее, неотвратимо краснеет.

Люциус ловит ее блуждающий взгляд и слегка улыбается. А потом наклоняется, чтобы коротко поцеловать ее. Их губы соприкасаются, и Гермиона даже не осознает, что пытается углубить поцелуй до тех пор, пока он не отстраняется и не говорит:

— До завтра, дорогая.

Дверь за ним закрывается.

* * *

…Она уговаривает себя, что просто чувствовала себя одинокой, когда все это началось, и ей хотелось, чтобы ее кто-то утешил. Гермиона уверяет себя, что если б на его месте действительно оказался кто-то другой, все было бы точно так же. И иногда даже действительно верит в это.

Во всяком случае, она говорит себе это каждую ночь, когда он приходит к ней.

Но когда он уходит, она закрывает глаза.

И ждет завтрашнего дня.