Душа после смерти: Современные «посмертные» опыты в свете учения Православной Церкви

Приложение III

7/20 декабря 1980 г. Память свт. Амвросия Медиоланского

Благословение Господне на Вас!

Благодарю Вас за Ваше «Открытое письмо» от 3 ноября и за Ваше личное письмо от 4 ноября. Уверяю Вас, что я не нашел причин для обиды ни в одном из них, для меня они лишь повод к дружескому обсуждению учения (по крайней мере — одной его стороны) и значения двух иерархов и богословов России XIX века — Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова.

Мое замечание в «Предисловии» к «Душе после смерти» о том, что свт. Феофан был, по всей вероятности, «единственным соперником» свт. Игнатия как защитника Православия от современных заблуждений, никоим образом не подразумевало, что свт. Феофан как богослов или как исследователь святоотеческого наследия стоял ниже; просто тогда центром моего внимания был свт. Игнатий, и в этом контексте свт. Феофан кажется «меньшим», что на самом деле не так. Утверждая там же, что защита Православия свт. Феофаном велась на менее «академическом» уровне, чем свт. Игнатием, я ни в коей мере не намеревался умалить свт. Феофана, выразив лишь свое мнение, что в целом свт. Игнатий уделил больше внимания западным воззрениям и детальному их опровержению, тогда как целью свт. Феофана была передача православного Предания, и потому он лишь иногда касался западных заблуждений по отношению к Преданию Церкви. Я имел в виду контраст между пространной апологией свт. Игнатия, включающей объяснение мытарств (что процитировал на с. 73 и далее в «Душе после смерти»), и лаконичным заявлением свт. Феофана (единственным известным мне, где он критиковал западный скептицизм по отношению к учению) о том, что «как ни дикою кажется умникам мысль о мытарствах, но прохождения им не миновать» (Толкование на Псалом 118). Отмечая «академический» уровень подачи материала в трудах свт. Игнатия, я намеревался подчеркнуть, что он больше, чем свт. Феофан, был озабочен полемикой с западными взглядами на их собственном уровне, тогда как свт. Феофан, как кажется, был склонен отвергнуть западные воззрения без многих рассуждений. Но возможно, что это не всегда так.

Итак, я полагаю, что относительно величины и значения двух иерархов между нами нет разногласий. Признаю величие свт. Феофана как богослова и ученого-патролога, и единственное, что послужило усиленному вниманию к свт. Игнатию в «Душе после смерти», было то, что именно он, а не свт. Феофан так обстоятельно писал против западных заблуждений относительно православного учения о жизни после смерти. Я всей душой приветствую Ваше исследование о свт. Феофане, испытываю к нему высочайшее уважение и восхищаюсь им, он ныне не оценен, к сожалению, по достоинству, так как некоторые люди в наши дни наивно считают его «схоластиком» за перевод некоторых западных книг или, вероятно, за употребление западных богословских выражений.

Относительно специального вопроса, по которому свт. Феофан выразил несогласие с учением свт. Игнатия, Вы правы, предполагая в Вашем письме ко мне, что, когда я писал о нем в «Душе после смерти» (с. 36), я не читал брошюры свт. Феофана «Душа и ангел», где излагается критика учения свт. Игнатия, а руководствовался лишь кратким упоминанием об этом у о. Георгия Флоровского.

После этого я воспользовался возможностью приобрести и прочитать брошюру свт. Феофана и пришел к выводу, что мои замечания неточны. Вы правы, между ними не было «спора», а лишь несогласие свт. Феофана, выраженное после смерти свт. Игнатия. Предмет расхождений был указан нечетко (об этом я еще скажу). К главному вопросу, поставленному Вами, — было ли и на деле это расхождение «незначительным», как я утверждал, — я хотел бы кратко обратиться.

Возможно, это вопрос семантики, основывающийся на разнице оценки несогласий между двумя богословами. Всякий, читающий «Душу и ангела» свт. Феофана на двухстах с небольшим страницах, содержащих критику учения свт. Игнатия, и отмечающий силу, с которой свт. Феофан обличал то, что считал ошибкой свт. Игнатия, мог бы назвать сии расхождения «значительными». Но, учитывая весь контекст учения свт. Игнатия о жизни после смерти, я все-таки не могу считать данные разногласия «значительными», и вот по каким причинам.

1. Свт. Феофан на всем протяжении книги «Душа и ангел» критикует одну и ту же ошибку (или предполагаемую ошибку) свт. Игнатия — мысль, что душа и Ангелы телесны, телесны в силу своей природы. Сам свт. Феофан пишет: «Если бы новое учение только говорило, что Ангелы имеют тела, можно было бы и не спорить с ним; ибо при этом главною господственною стороною у Ангелов поставляется все-таки разумно свободный дух. Но когда говорится, что Ангел есть тело, тогда надобно отрицать у него разумно-свободность и сознание, ибо эти качества не могут принадлежать телу» (с. 103). Если бы свт. Игнатий действительно придерживался такого мнения со всеми последствиями, приписываемыми ему [этому мнению] свт. Феофаном, это, конечно, было бы серьезной ошибкой. Но даже в таком случае не оказало бы прямого влияния на остальную часть его учения о жизни после смерти: Ангелы и души действовали бы по тому же принципу и в тех же «местах», будь они телами или имей они тела (или же принимая на себя тела, как сам свт. Феофан, полагает). Иными словами, критика свт. Феофана обращена не против всей системы учения свт. Игнатия, а лишь против одной ее составляющей (аспекта). Но и здесь их согласие больше их несогласия: оба сходятся во мнении, что в деятельности Ангелов присутствует телесная сторона, будь то в мире земном или в мире ином, и потому свидетельства об их действиях и поступках, изложенные в житиях святых и других православных источниках, должны приниматься как истинные, а не как «метафоры» или «представления» (fantasies), по мнению западных критиков. Поэтому, принимая во внимание весь контекст учения свт. Игнатия (и свт. Феофана) о жизни после смерти, я не могу не считать данное расхождение «значительным».

2. Я всерьез задаюсь вопросом, действительно ли свт. Игнатий учил тому, что приписывает ему свт. Феофан; верно то, что он на это не делал такого упора и таких заключений из сего не делал, которые озаботили свт. Феофана заняться их опровержением. В частности, из вышеприведенной цитаты из книги свт. Феофана — где он утверждает, что «когда говорится, что Ангел есть тело, тогда надобно отрицать у него разумно-свободность и сознание», — ясно, что свт. Феофан лишь логически заключает то, во что, как он полагает, верит свт. Игнатий, но нигде не может найти подтверждения у свт. Игнатия, что это в самом деле так — что Ангелы лишены разумной свободы и сознания; разумеется, свт. Игнатий так не мыслил. Читая «Слово о смерти» свт. Игнатия, я не увидел такого учения. Я не читал его «Прибавления» к данной работе, но уверен, что и там нельзя найти тот акцент и последствия учения, в отношении которых свт. Феофан выдвигает свои обвинения. Не углубляясь в подробности разногласий между ними (что могло бы стать темой большого исследования, но не имело бы, по-моему, никакого особого значения для православного богословия или для православного учения о жизни после смерти), я думаю, что ошибкой со стороны свт. Игнатия было не то, что он будто точно придерживался критикуемого свт. Феофаном учения, а (вероятно) в излишнем подчеркивании телесной стороны ангельской природы и образа действия (что неудивительно при борьбе с чрезмерным акцентированием «духовности» у западных учителей) — до той степени, что порой казалось, будто он говорит, что Ангелы (или души) суть тела, а не (как я думаю, он хотел сказать) что Ангелы и души обладают (эфирными) телами или что телесная сторона является частью их природы. Как выразился свт. Феофан, между ними не было бы полемики, если бы учение было таковым, так как он считает это (например, в «Душе и ангеле», с. 139) допустимым мнением по такому сложному вопросу, который догматически не определен Церковью.

Тогда тем более — если свт. Феофан отчасти и ошибался относительно акцентов в учении свт. Игнатия — это несогласие между ними следует, по моему мнению, считать «незначительным».

3. Свт. Феофана однажды прямо спросили, нашел ли он в учении свт. Игнатия какую-либо неточность, помимо предполагаемого учения о материальности души. Он ответил: «Нет, у преосвященного Игнатия только и есть погрешности, что его суждение о природе души и Ангела, — будто они вещественны... Сколько же мне приходилось читать в книгах его, я ничего не заметил неправославного; что читал, то хорошо» (Письмо от 12 декабря 1893 г. в «Русском иноке», Почаевская лавра, № 17, сентябрь 1912 г.).

Теперь перейдем к последнему вопросу — относительно воздушных мытарств, с которыми душа встречается после смерти.

В Вашем «Открытом письме» Вы цитируете письмо свт. Феофана, в котором он утверждает, что жизнь после смерти — «это земля, скрытая от нас. Что там происходит, точно неизвестно... А что там будет — увидим, когда попадем туда». Из сего, а также из того факта, что свт. Феофан в своих трудах не упоминает часто о мытарствах, Вы заключаете, что «это учение как таковое, во всем его символизме, было... наиболее далеким для него», полагая, что я ошибаюсь, подчеркивая, что свт. Феофан был стойким защитником православного учения о мытарствах. На это я отвечу в нескольких пунктах.

1. В сочинениях свт. Феофана я тоже могу вспомнить два прямых указания на учение о мытарствах. Но и этих двух упоминаний достаточно, чтобы показать, что он придерживался его и учил ему других и что он с критикой и возмущением относился к тем, кто такое учение отрицал («как ни дикою кажется умникам мысль о мытарствах, но прохождения им не миновать»).

2. То, что в некоторых из своих писем, когда затрагивалась тема загробной жизни, он не упоминает о мытарствах, не представляется мне ясным указанием, что данный вопрос является «периферийным» в его учении, — это свидетельствует лишь о том, что в каждом отдельном случае он сообразуется с потребностями своего слушателя, а некоторым из них нет необходимости (или они не способны) слышать о мытарствах. То же я понял на собственном опыте, как священник: для тех, кто готов к нему, учение о мытарствах — сильное побуждение к покаянию и жизни в страхе Божием; но есть такие, для которых сие учение было бы пугающим, что я не стал бы говорить о нем, пока они не будут подготовлены к его принятию. Священнику часто приходится встречать умирающих людей, которые столь плохо подготовлены к переходу в мир иной, что было бы бессмысленно сообщать им об аде, о мытарствах из боязни лишить их даже малой надежды на Царство Небесное, но это не значит, что в учении, проповедуемом священником, нет места аду или что он не стал бы решительно защищать его реальность в случае нападок. Ведь именно в нашем «просвещенном» XX веке многие православные христиане так духовно незрелы или увлечены современными идеями, что они просто не способны принять саму мысль о встрече с бесами после смерти. Каждый православный священник в своем пастырском подходе к таким людям должен, конечно, снисходить к их немощам, подавая им необходимое «питание младенцев», пока они не будут подготовлены к принятию «твердой» пищи, состоящей из некоторых аскетических текстов; но православное учение о мытарствах, переданное с ранних времен христианства, всегда остается тем же и не может быть отвергнуто — независимо от того, сколько людей не способны понять его.