Бестиарий

– Знаешь, кто я?

– Да! – писал кипятком прыщавый.

– Снимай куртку!

Потом неформал с гордостью рассказывал друзьям, как дал самому Гансу куртку поносить, а тот его пивом угостил. И начинающие неформалы уже по-другому смотрели на парня, даже не замечая прыщей. В общем, жил Ганс под тусклым питерским небом вполне себе уютно. И вот в один непрекрасный день то ли по пьяни, то ли с бодуна он с друзьями обнес старшего брата. Вынес из совместной квартиры закупленное накануне барахло: шмотки, сигареты, амаретто с водкой там всякие, в общем – все, чем торговали в ларьках. В коробках и на большую сумму. Гулял недели три, ни в чем себе и друзьям не отказывая. Был желанным гостем в любом доме. Надо отдать должное старшему брату – в ментовку он не заявил, справился, но когда обезденеженный Ганс вернулся с повинной домой, сильно его избил, отнял паспорт («Отдам, сука, когда деньги вернешь!») и спустил с лестницы. Денег у Ганса не предвиделось, потусив (пока пускали) у друзей, перебрался в подвалы и на чердаки. А там, в тепле и дерьме, без родительского крова, люди опускаются быстро. Чем в подвале заняться, если нет денег? Ганс крепко подсел на бензин. Цивильная Ирка, конечно же, бросила «вонючего токсикомана». Был часто бит жильцами – кому понравится вонь из теплоцентра и опасность пожара, да и детей страшно одних пускать мимо дыры в подвал, откуда торчит грязная рожа с пакетом у рта и стеклянными выпученными глазами. Подарком он стал для ментов. Зима. Ночь. Проникновение в булочную. Наряд выезжает по адресу. Разбито окно. Внутри беспорядок. На осколках стекла кровь, яркая на белом снегу, она каплями перевела милиционеров через дорогу. У подвального окошка лужица багровая. Внутри, за окошком, под тусклой лампочкой сидит грязный воришка с порезанной рукой и отсутствующим взглядом. Под журчание канализационных труб жует вчерашний батон. Как говорится, по горячим следам для раскрываемости и отчетности для нашей с вами безопасности. Вот уже таким и достался он нам в друзья. Пожив недолго у нас в подвале, как-то ночью шатался по этажам нашего многоквартирного дома. Где-то взломав коридорную дверь, которая служит преградой к дверям квартирным, украл диван. Кто-то из добропорядочных подглядел, как тащил улиткой Ганс спальное место в подвал. А в диване, довольно-таки не новом, якобы лежало две пары джинсовых новехоньких брюк. Брюки так и не нашли, а Ганс опять уехал в тюрьму. Как всегда, ненадолго, на полгодика.

И вот кончается бензин. На дне ведра совсем чуть-чуть.

– Ганс, сходил бы ты за бензинчиком, – говорит брат.

Ганс, как всегда, делает вид, что его здесь нет, что-то шепчет под нос и пронзительно всматривается в стену. Чтобы включить его сознание, надо отнять пакет или ударить посильнее. Это и делает Рома Крейзи. Только тут я понимаю, что он не галлюцинация. Он появился где-то полчаса назад. Наверное, мы забыли закрыть дверь. Он не мешал нам и даже не поздоровался. Корча злые рожи, он все это время ходил взад и вперед, меря своими большими шагами нашу маленькую камору. Он цивил, на нем чистые узкие джинсы, начищенные казаки сорок пятого размера и легкая кожаная куртка.

– А-а-а-а! – вопит Ганс, скорчив обиженную мину, и трет затылок, в который только что оглушительным шлепком звонко врезалась длинная и тяжелая ладонь Крейзи.

– Сука! – шипит Крейзи и уже слабее бьет Ганса в лоб.

Каркает смехом Молль.

– О! Привет, Крейзи! – радуется брат, и я понимаю, что этот длинноногий парень был глюком не только мне.

– Здорово. Все дышите, токсикоманы гребаные! – Умением выпучивать глаза Крейзи не уступает брату.

– Дышим, дышим! – говорит брат с улыбкой, приметив, что Рома под кайфом, спрашивает: – А у тебя есть чего?

– А тебе какое дело? – шипит Крейзи, как змея, сплевывает сквозь зубы в сторону брата – как ядом цыкнул.

– Тогда пошел вон отсюда! – гневно кричит брат и утыкается в пакет.

– Да и пошел ты! – рычит Крейзи и резко идет к выходу, походя дав еще одну затрещину Гансу, который под шумок снова приступил к дыхательным процедурам.

– Сука! – рычит Крейзи.

Покопавшись в карманах, он возвращается от двери к брату.

– На! – скорчив брезгливую мину, протягивает брату початую лафетку, кажется, реладорма.

Брат ухмыляется и начинает выдавливать колеса на ладонь.

– Свин, поделись! – первым подскакивает Молль.

Ганс тоже двигается ближе. Я же вижу, что колес мало, и даже не пытаюсь, но все-таки надеюсь.

– А у меня, кстати, в больничке можно таблеток вырубить, – говорит, облизываясь, Ганс, не сводя взгляда от ладони брата.

– Лечишь! – говорит Крейзи и смеется.

– Каких? – интересуется брат, поглаживая пальцем маленькие кругляшки таблеток.

Ганс подсаживается ближе и начинает тараторить:

– Да любых, я там с бабой, медсестрой, закорешился, хотел утром взять для вас, принести вам хотел, но она сегодня с обеда.

– Ну и когда взять можно? – спрашивает брат.

– Да хоть щас, пойдем сходим!

Брат протягивает Гансу две таблетки, тот молниеносно забрасывает их в рот и с довольной улыбкой жует. Брат, накопив во рту слюны, слизывает остальные с ладони.

– Сволочь ты, Свинья! – разочарованно говорит Молль.

– Ну че, Ганс, пойдем за колесами, – командует брат. – Но не дай бог обманул!

– Ну что ты! – возмущается Ганс как-то неуверенно.

– Мы с вами! – оживляется Молль, боящийся упустить колеса еще раз.

Разливаем остатки бензина по жестяным банкам. Ганс по старинке идет с пакетом. Бензин разъедает полиэтилен, поэтому, когда Ганс идет на улицу, он кладет в пакет какую-нибудь тряпочку, чтобы меньше капало. С этим был связан один забавный случай.

Мы дышали в каком-то парадняке прямо у лифта и случайно столкнулись там с дворовым бандитом Сашей Гольцыным. Он был пьян и явно скучал.

– О, бля, панки! – Он хищно улыбнулся и похрустел костяшками пальцев. – Опиздюлить вас, что ли?

– А какого хера?! – нагло спросил брат этого двухметрового парня в спортивном костюме с набитыми чужой болью огромными кулаками.

Гольцын захохотал, он любил наглость.

– Ну тогда покажите мне что-нибудь панковское, – миролюбиво сказал бандит, но добавил: – А то опиздюлю!

– Панковское? – брат хмыкнул. – Ганс, покажи человеку что-нибудь панковское.

Ганс сидел на корточках в углу, не имея к происходящему никакого отношения. Брат пнул его ногой.

– Ганс, а то опиздюлят! – сказал он громко и рассмеялся.

Ганс очнулся и посмотрел на Гольцына снизу вверх.

– Опиздюлю! – подтвердил тот.

Ганс задумался, сдвинув брови, а потом, улыбнувшись, раскрыл пакет с бензином, сунул туда руку и достал рваный носок.

Гольцын открыл рот, выпучил глаза, хлопнул себя ладонями по лицу, развернулся и пошел прочь, сопровождаемый нашим гоготом.

Мы вышли на улицу, нас пятеро, солнце, тепло. Даже жарко. Или душно? Мамки выгуливают детей. Во дворах тишина, и только птички поют. Рабочий день в разгаре. Проходим насквозь спокойный микрорайон серых хрущевок. И вот, перейдя Северный проспект, оказываемся на берегу Муринского ручья. Когда-то очень давно это была река, и чуть ниже по течению стояла и жила деревня Мурино. Ребенком я еще успел потрогать почерневшую загадочную древесину. Теперь там свалка строительных отходов. А в ставшей ручьем реке вместо воды теперь – густая канализационная жижа. Ручейная жижа делит наш район на две части вонючей берлинской стеной на ГДР и ФРГ. Так назвалось кем-то. Мы живем в ГДР. ФРГ ближе к центру, попрестижнее дома. Хотя я разницы не видел. Но, попадая во дворы ФРГ, мы часто бывали биты подлой западной гопотой. Больница на том берегу. Семиэтажное коробкой здание, с которого уже много лет падает облицовочная плитка, обнажая кривой рыхлый кирпич. А объявление, предупреждающее о падении плитки, уже давно выцвело и местами ободралось. Мы стоим и смотрим на коричневые грязные воды, текущие у наших ног.

– Черт! – говорит задумчиво брат.

Больница там, за ручьем. Раньше здесь были бревна мостком, переправой. Сейчас их нет. Если обходить до моста железного, настоящего, это большой крюк. Тупим, смотрим на брата. Он делает парочку глубоких вдохов из банки, сдвигает брови и, подняв указательный палец правой руки, говорит:

– Течение не сильное, глубина явно небольшая, до колена, не больше, до другого берега, смотрите, рукой подать.

Он делает еще пару вдохов из банки, взмахивает рукой и орет:

– Форсируем!

– Дебилы! – говорит Крейзи и уходит в сторону моста.

Оставшиеся и верные, мы засучиваем (гадкое слово, а?) штанины, снимаем ботинки и вступаем в эту говнореку. Пара шагов, и сразу я и все остальные понимаем, что оптимистический прогноз Свиньи с его «по колено», с его «рукой подать» не оправдался. Говна не по колено – нас засасывает по пояс! Если не сопротивляться, не рваться вперед, эти человеческие отходы засосут, затянут куда-то в страшную, зловонную бездну.

– Бля-а-а-ать! – орет Молль, ужасаясь исчезновению в мутных водах своих нижних конечностей.

А Ганс уже на том берегу и уже выжимает пижаму. Я, черт побери, застрял, споткнувшись в жиже, меня потащило, и выпал из рук один мой черный ботинок. Поплыл. Я рванулся поймать его по течению. Но ботинок, нырнув носком, булькнул и попрощался пяткой. Я завяз еще глубже, но не выпустил банку с бензином.

– Сид, болван, вылазь! – орет мне, смеясь, уже тоже с того, у больницы, берега брат.

С трудом, грязный по грудь, весь в дерьме, я наконец-то вылез на берег.

– Черт! Черт! Черт! – ругаюсь я, тряся одиноким ботинком. – Свинья, черт побери… Чтоб ты…

Я не мог подобрать слов, это была моя единственная обувь, в которой я ходил и зимой, и летом.

– Хватит ныть, надо идти! – осадил меня брат, нахмурившись.

Ему, кажется, и самому не понравился наш переход, но так как идея была его, он усиленно делает вид, что все нормально, и никогда не признается, что решение было неверным. Я тихо ругаюсь себе под нос, кидаю в дерьмо уже ненужный башмак, он долго не тонет. Отжимаю одежду, и мы идем в сторону больницы. Молча и почему-то шеренгой идем. Психическая атака, думается мне. У ворот больницы нас встретил Крейзи.

– Фу, от вас воняет! – он сморщился и зажал пальцами нос.

– Заткнись, – спокойно ответил брат.

– Через главный вход можем не пройти, пойдем с бокового, сюда, – указывал дорогу Ганс.

Вонючие, заходим в дверь служебного входа – Ганс, видимо, все разведал. Поднимаемся по лестнице на пятый этаж. Встречающиеся люди в белых халатах смотрят на нас недоуменно и с подозрением, но молча. Лишь только одна тоненькая сестричка в коротеньком халатике рассмеялась в кулачок. Брат смеется ей в ответ, выпучив глаза и склоняя к ней лоб. Мы действительно смешны. Впереди, переступая через две ступени, шел Крейзи, слишком нарочито зажимая нос, за ним брат в черной футболке и уже не в черных, а в грязно-коричневых джинсах. Молль в белокоричневом, Ганс в пижаме в нечистотах, ну и я весь такой же, еще и босиком. Поднялись в отделение.

– Вот палата моя, пока тут посидите, щас я все раздобуду, – сказал Ганс и заспешил по коридору.

Зашли в палату. Четырехместная, с отдельным туалетом и с двумя больными. Мы поздоровались. Один лежал, накрывшись простынкой, в очках и с газетой. Второй, в спортивном костюме и нерусский, с черной щеткой азиатских волос на голове, сидел на кровати. Тот, который лежал, открыл рот и смотрел на нас испуганно поверх очков. Второй нервно хохотнул и посмотрел на того, который лежал. Молль сразу ушел в туалет, не включая свет для густоты галлюцинаций. Брат с банкой в руках залез на свободную кровать под одеяло.